Казачья Молодость

– Ребята, пока стоит теплая осень – вы уж помогите мне. Нет, только не думайте, что я, мол, вас откупила за немалую цену у вашего злодея Блинова. А ведь все шло по его сценарию – в субботу для вас он устроил бы публичную порку. Тогда как собранные вами вампиры облегчат мне страдания от головной боли.

Деваться некуда – Денис через дружков в городе нашел такое место, где водятся, пока еще тепло, эти самые твари. Эти самые существа сплываются – только почуяв тепло руки. Денис брезговал этих прилипучих кровопийцев и отказался их собирать. Оставалось мне. Я снимал их со своей руки и складывал в банку с водой, которую держал Денис. Словом, мы, так считал я, отделались легко. Важно было другое – я сблизился с Денисом. Вот это было куда важней, как потом окажется, чем эти скверные мерзкие пиявки. Правда, дружбы откровенной у нас не получилось – просто мы разного сословия люди. Но это ко мне придет позднее. Но Денис мне был симпатичен своей открытостью. Он признался во время наших прогулок за «вампирами», что игра в казаки-разбойники, мол, наша городская забава. Вот и в классе мы дурачились с этой игрой, как и в то, кто будет очередным козлом отпущения. И что, мол, я зря обиделся на него. Я и после всего этого с пиявками еще долго просто общался с Денисом, но класс почему-то насторожился от того, что все кончилось так гладко – и даже субботнего развлечения от порки Блин не устроил. Хотя все заметили, что Блин ходил как в воду опушенный. Не глядел ни на кого. И почему-то после этого класс отвернулся от меня. Я был в недоумении. Мне устроили блокаду. И как меня, вольного казака, стало мучить одиночество. Как я мечтал тогда о друге!

А помог все же, как ни говори товарищ, хотя и по несчастью, – Денис. Он познакомил меня с его друзьями. Встреча состоялась во дворе гимназии. И первое, что поразило меня так это их откровенность. Юноша, назвавший себя Евгением. Он сразу произвел впечатление доброго малого. Широкий в плечах с кудрявой копной черных волос. Он был из старших классов. После крепкого пожатия, он по-свойски взял меня одной рукой за плечи и отвел в сторону.

– А ты молодец, казак! Я слышал о тебе. Ты отлично сыграл свою роль чужака в классе.

– Я не играл. Я был самим собою, казаком.

– Нет, все хорошо. Мы следили за тобой: сломаешься или нет. Не сломался – не пошел никуда жаловаться. Глядя на тебя, мы решили, что ты наш. Нам нужны такие стойкие бойцы. А ведь мы хотели через Дениса проверить тебя – не стукач ли ты? Мы все городские давно знаем друг друга. Уж ты извини нас, брат, – глядя на меня черными задумчивыми глазами, спокойно проговорил Женя. – А ведь я до сих пор думаю, как ты тихо вышел без скандала из лап Блинова? Не помню, чтобы кому-то удавалось выйти сухим из такой позиции. Вот ведь вы какие на деле-то, казаки! Не знал. А ведь партия была для тебя проигрышной. Одно то, что на тебя завели «Дело» – уже что-то бы да значило. И ведь оно в папках у директора. А он может это «Дело» в любое время поднять. Ты мог лишиться гимназии – а ты спокойно сидел и ждал. Выдержка казачья!

Я, слушая его, кивал головой, а он весело подмигивал мне.

– Выходит, ты не простой казачек. И все же ты остерегайся Блинова. Теперь он будет даже здороваться с тобою первым. Не доверяйся ему – это змея ядовитая. Он может ужалить тебя в самый неподходящий для тебя час. А укус его – смертелен.

В другой раз Евгений поджидал меня за воротами гимназии. Мы пошли.

– Я подумал, Яков, что ты достоин быть в нашем литературном кружке имени Добролюбова.

Я, было, хотел ему возразить, но он опередил меня.

– Тебя никто не неволит. Я это к тому, что друзей городских у тебя нет или пока нет, – заглядывая мне в глаза, сказал просто он.– Я вижу – ты смелый казак. Решай!

Мне честно не хотелось входить ни в какие организации или партии, как это было принять у нас в классе. Любопытство мое все же побороло мои сомнения – и даже страх. Я понимал, что без друзей мне все равно не прожить. И все же я долго думал, не давал согласия. Я все же ждал, что кто-то должен посетить меня, ведь дело шло к рождеству. Уж крестный точно должен быть. Я ждал его со дня на день – мне нужен был его совет, а без него я не решался дать ответ Евгению. Но время шло. И все ж я сдался. Покорило это братство, о котором говорил Евгений, на котором держится кружок. Вспомнилось наше казачье братство, о котором так много говорил мой дядя.

И так – я решился. Меня встретили по-товарищески тепло. Простое общение и самое главное все говорят друг другу на «ты». В классе мое «ты» вызывало презрение. Я всех должен был называть на «вы». И все же я ждал вестей из дома. Думал о здоровье матери. Было письмо от брата, но он о матери ни слова – будто ее нет. А ее и в самом деле уже не было…

6

Я каждый день ждал письма от матери. В раздумьях, я не находил себе место дома и уходил бесцельно бродить по городу. Повсюду неумолчный уличный говор. То голоса извозчиков, зазывал, а то и вовсе праздно шатающейся пьяной публики. Конский топот копыт от проносящихся колясок. В воздухе смешанный запах печного дыма и паровозных топок вокзала. Стояло теплая осень. Я люблю эту пору года, когда и тепло, и сухо. Мне показалось, что в ноябре здесь холоднее, чем у нас. Однако прогулки мне не принесли ни радости, ни бодрости. Как говорится, природа не принесла мне отдохновения и душевного подъема. Сама природа, похоже, философски грустила, сбросив летний наряд, оставалась сама как бы в себе. И она размышляет с собою о прошлом лете, отдыхая, так что ей нет дела до того, – производит ли она впечатление или нет. Но эта пора навевает на меня задумчивую мудрость. Хотя я это осознаю, спустя годы. Я уже в те мои годы, любя осень, стал замечать, как природа в это время как бы умирает, оголяя себя в лесах, но ведь это обман. Все в природе, как и в людях, если что-то или кто-то умирает то, чтобы продолжить жизнь. И все же я долго бродил в тот день по чужому городу, но не испытывал никакой отчужденности. В одном месте я заметил, как повозки и прочий движущийся люд, направляются в одном и том же направлении. Вспомнив, что все дороги ведут в Рим, я двинулся в том же направлении, как и все. Так что подходя ближе, я понял, что в городе ярмарка. Я заспешил и вскоре оказался среди базарной толчеи. Всюду говор, шум. Я направился в конный ряд с надеждой увидеть кого-то из родной станицы. А еще было интересно: какая масть коней ноне в ходу? Со всех сторон только и говорили о купле и продаже, о ценах. Так что никому не было дела до гимназиста, случайно попавшего сюда, заблудившись. Я мог потрогать любого коня, потрепать его по гриве и никто не остановил меня. А ведь у меня при виде коней сердце начинало биться сильнее, ибо это билось сердце казака страстного конника. Мне пригляделся вороной конь. Я долго кружил вокруг него. То поглажу по шее, то похлопаю по крупу и все это с видом знатока. Конь слегка вздрагивает от моего прикосновения к нему. Может, чувствует во мне близкую с ним породу. Озирается в мою сторону. Вон и хозяин коня уже начал с интересом смотреть на необычного гимназиста. А во мне, чувствую, нарастает страсть всадника: вскочить бы в седло и показать – каков я есть! Уж отойдя, я обернулся – конь смотрел в мою сторону, будто понял мои мысли. Главная улица с привокзала пошла на восток, где острог и монастырь Заметно как в такой ярмарочный день города застилает пыль. Мостовые покрыты слоем земли с колес телег, что везут с ближних сельских дорог. И в лучах заходящего солнца все тонет в пыльном мареве от потока верховых и едущих в колясках. На площадях телеги мужиков, приехавших на ярмарку. Торгуют всем, чем только было присуще в старину русскому городу…

7

В доме сестры Бутина я жил нахлебником. И был вынужден привыкнуть к чужой жизни и что особенно – не привычно подчиняться чужим людям. Но и это я сумел преодолеть. А вот к трапезе я долго не мог привыкнуть. Икон в доме учителей, конечно, не было. К столу разносолов не подавали. Пища была простая, но ее давали так мало, что я быстро съедал и теперь сидел с виноватым лицом. Помню, дома за столом мы ели быстро. Отец один раз сказал – и я запомнил на всю жизнь: кто быстро ест, сказал отец, тот и быстро работает. Хозяйка поначалу это заметила за мной и предложила добавку. Я же, видя, как девочки следят за мной, твердо сказал «нет». Да пришлось и к этому привыкать. Привык, так что вскоре показалось, что так всегда и было. А хозяйка, когда напряжение, как оно бывает поначалу в чужом доме, спало, как-то заметила: «Извини нас, Яша, за наши скромные обеды. Зато ты теперь будешь знать нашу городскую меру за столом». Нет, я не был в обиде на хозяйку. Зато после обеда дом погружался в полное безмолвие. Хотя бы где мышь заскреблась или сверчок, как у нас, бывало, за печкой. Тихо, как на дне океана. Это порою угнетало меня – после бурной станичной жизни, где сама жизнь не затихает ни на минуту, порою даже бывает шумной и бурной. И в этом мне казалось – и есть проявление жизни. Правда, девочки иногда успевали перекинуться за столом парой слов. Чаще они касались меня, как потом станет известно.

Жизнь моя в доме, и в гимназии станет обычной жизнью человека в чужом городе. Я быстро покорился судьбе той жизни в классе, какой даже ожидать не мог. Время шло, я рос телесно и духовно. Последнее я получал из кружка. А то, что я заметно подрос, я заметил, когда я гулял с Ниной по городу. Мы были с ней одногодки, хотя она и была на курс старше меня. Я не отстал от нее по росту – это я отмечал про себя. Да, был я худощав, строен, но на моем лице к сожалению, кроме румянца на щеках, не было и признаков усов. Так что рядом с полненькой и оформившейся девушкой я выглядел мальчиком. И это угнетало меня.

В тот день я встретил Нину у церкви после заутрени. В церковь нас водил строем надзиратель. Блинов перед тем, как вести нас, построил во дворе гимназии и осмотрел нас до самой последней пуговицы. Идя по улицам, мы с удовольствием отмечали, что на нас прохожие смотрят, как на что-то казенное, полувоенное. После службы наши частенько устраивали потасовку с певчими из церкви. Среди такой суматохи дерущихся, я увидел в стороне Нину. Пока Блин был занят разбором, я подошел к Нине. Она напомнила мне, чтобы я сегодня не опаздывал к ужину. Я было заколебался. Сегодня был у меня как раз тот день, когда я посещал АБ и что-то помогал ей по хозяйству. А потом, попив чаю, она проводила со мною дополнительные занятия по русскому языку. Он у меня заметно хромал. Вообще я учился легко. Любил все естественные предметы, но русский шел с трудом. И я каждый раз был рад встрече с АБ. Она мне многое рассказывала о литературе, о ее любимом поэте Лермонтове и о писателе Н. Гоголе.

Пока Нина говорила: что да почему, – я глянул на хозяйку. Та, отчего-то вдруг смутившись, глядела на меня и утвердительно кивала головой. Младшая сестра Наташа, кажется, ревновала меня к сестре.

Помню, как я потом долго извинялся перед АБ, краснел, но АБ быстро, как мне показалось, простила меня за тот вечер, зная, что я живу у учительницы из их же гимназии.

Но и тот вечер не пошел мне на пользу. Я весь вечер чувствовал себя виноватым, оттого выглядел чрезмерно застенчивым, зажатым, теряя дар речи – ведь в это время меня ждала моя спасительница в том деле с Денисом. У меня до сих пор ее платок и я все не решаюсь его отдать – он был в крови. А я так и не замыл его. Нина, глядя на мою растерянность, еще громче смеялась надо мною, а это только больше смущало меня. Я ругал себя за все и был себе противен. А ведь Нина тогда уже стала предметом моего обожания – и только ради этих первых чувств я остался. А она смеялась каким-то деланным смехом, поглядывая на меня. Но я так и не понял – зачем я должен был здесь быть? Думаю, это была ее прихоть, не больше. Как я ругал себя за «измену» Анне Борисовне. Я проклинал себя…

Но не все так было печально. По вечерам иногда в доме устраивались читки вслух. Все, кроме хозяина, устраивались вокруг большого стола в гостиной. Я как-то предложил свои услуги. С детства я учился сразу читать вслух, так что теперь мог отличиться – а у меня к этому все не было повода. Сестры любили тогда модного поэта Надсона. Я к поэзии был равнодушен, скажу мягко. Однажды, выбирая книгу для прочтения, я в их библиотеке обнаружил томик Гончарова «Фрегат Паллада». Никто спорить не стал – Гончаров так Гончаров – но каково было мое удивление, что именно он, Гончаров, вызовет споры. Наибольший разнобой вызвали слова Гончарова, что «дружба, как бы она не была сильна, едва ли удержит кого-нибудь от путешествия». Я был согласен с автором. Нина же резко возразила. Она почему-то – хотя я ей не давал повода – смотрела на меня как на несмышленыша или как учитель младших классов на ученика: «Что он может знать?».

– Неужели вас влекут так дикие странствия? – с недоумением глядя на меня, спросила Нина.

– Не странствия,… а путешествия. Вот о чем следует мечтать.

– Да… а! Но мир путешествий – это мир авантюристов, а то и просто флибустьеров. Им просто надоела жизнь на земле.

Мать, похоже, была не согласна с дочерью. Она оторвалась от тетрадок и теперь ждала, что отвечу я. Я, честно говоря, опешил после слов Нины и сразу не мог сообразить, что ответить ей. Говорить о казаках-землепроходцах я не хотел – она все равно не поймет всего.

– Путешественник – это не пират и уж совсем не авантюрист. Вот ты, – я ей по станичной привычке говорил на «ты», а она – по городской мне на «вы», – слышала что-нибудь о Хабарове, о Пржевальском или хотя бы – о Миклухо-Маклае? Вот то-то и оно, что не слышали, – осмелев, твердо заговорил я. – Не слышала. А ведь каждый из них – и был настоящим путешественником.

Я говорил быстро, боясь, что кто-то перебьет его и не даст договорить. После моих слов установилась тишина и на меня, может быть, смотрели, как на идиота. Я же успел перевести дух.

– Так какой смысл в этих скитаниях? – не унималась невнимательная Нина.

– …в путешествиях! – поправил я.

– Пусть в путешествиях, – глянув недовольно на меня, продолжала Нина, – но по жутким от зверья и дикарей землям? – она проговорила теперь уже не так уверенно, видно поток моих слов остудил ее пыл, как старшей по курсу гимназии.

– Но разве вам всем не интересно, где находится Камчатка и что это за земля?

– У нас «Камчатка» находится на задней парте. И у вас там же. Разве вы не знаете?

Почему-то все глянули на меня с удивлением.

– Нет, ее в Америке нет – там Аляска. Камчатка лежит на краю земли. Там даже, сказывают, есть селение под названием «Край Света». А дальше безбрежный океан. Надо знать географию вообще и географию России в частности

Я глянул на Нину с любопытством.

– Слушая вас, то окажется, что география наука. Но все там держится на названии морей и континентов. Иное дело литература! – сказав так, она глянула на свою мать.

– Ну, да! Как там в «Недоросле» – зачем она нужна география, коль есть кучер? Так выходит… – Девчонки несколько смутились под тяжестью моих несправедливых слов.

– А все ж вы, Яков, человек жестокий, – обиженно проговорила Нина, но она быстро собралась.

– Ладно, пусть будет так. Но тот же Печорин у Лермонтова бежит странствовать от пустоты жизни. Вы это тоже чувствуете, если мечтаете о путешествиях?

Таков поворот был для меня неожиданным и я, кажется, попал в тупик.

– Меня… Я пока этого еще не знаю – я только еще учусь… – Я лихорадочно пытался вспомнить все то, что говорила мне АБ о Лермонтове. Но тщетно… И тут мне на помощь пришла их мать, учитель его гимназии по немецкому.

– Ребята, – обратилась она к нам, как на уроке, – смысл всей жизни на нашей земле связан с природой. Мы должны понять, что мы окольцованы природой и нам не вырваться из ее объятий. Нам надо ее понять, понять ее устройство. Любое путешествие – это путь к познанию земли. Яков прав. Мы должны не просто странствовать по земле, а изучать ее, ее богатства и опасности, которые она нам уготовила. Люди отдавали жизни, исследуя океаны и воздушное пространство. А ведь природа – и есть предмет географии. Древние цивилизации знали только одну науку – географию. Она мать всех наук.

Я слушал с вниманием учителя, убеждаясь, что именно это я и хотел сказать, но не мог. Жаль. Нина, молча, выслушала мать, как ни в чем ни бывало

– Как земля вертится, так совместимы и дружба, и путешествия. Они не помеха друг другу.

– И, по-моему, то же – все так и происходит. Но казаку в этих походах, нужен верный друг – конь. Без коня и Сибирь бы казаки не открыли и нашей, кстати, встречи этой бы здесь не было.

– А вы не обиделись? – вдруг спросила Наташа.

– Я! Нет. Я лишний раз убедился, как прав был Гончаров.