Казачья Молодость

Мне все нравилось в доме. А то, что не нравилось, я вскоре к этому привык. Сам дом стоял на чудесном высоком скалистом берегу. И какое было удовольствие глядеть из окна. Открывалась гладь реки, а в сильный ветер было слышно, как волны бились о скалистый берег. В окно бил упругий ветер со всеми запахами реки. Я, бывало, от грусти подолгу смотрел на все водное пространство. Слушал, как перекликаются пароходы, когда один из них с напругой тянет вверх по течению груженые баржи. Я любил, когда волновалась река под напором ветра. Я бродил вдоль высокого берега и слушал, как беснуются волны о скалы. Тропа шла вдоль берега и дали, отмытые осенними дождями, стояли широко распахнутыми. На противоположном низком берегу видны были поля убранного овса. Правее мост железнодорожный, а на той стороне вокзал. Однажды я увлекся – и ушел далеко по тропе вдоль берега. В одном месте я заметил полузаросшую тропу, сбегающую к реке. Среди колючих кустарников шиповника я спустился вниз. Тропа петляла среди каменных развалов – и вот здесь по журчанию воды я обнаружил родник. Я бывал у родника и летом, ибо оставался в городе на каникулы. Здесь в жаркий полдень можно было отдохнуть в прохладной тени. Здесь хорошо думается. Я часто стал здесь бывать, так что родник стал целью моего путешествия. Я рассказал о роднике Нине. Что, мол, путешествуя вдоль берега, я сделал для себя открытие.

– Это и есть ваши те самые путешествия, о которых вы говорили и которым вы хотите посвятить жизнь? – с заметной иронией сказала девушка.

– Все большое начинается с малого. Но ты для себя в этом малом – ты должен будешь сделать открытие

– Для себя открытие?! Кому оно нужно твое открытие? – небрежно бросила она.

– Кому открытие? А тебе…

– Невидаль какая – родник, – продолжала иронизировать девушка.

– Большего пока не могу, так как я еще учусь. А вот… Выучусь…

– …стану Пржевальским, – громко засмеялась Нина.

Я не любил, когда надо мною смеются, хотя я все говорил всерьез.

Я продолжал обследовать округу и однажды набрел на старое заброшенное кладбище. У меня как-то возникла мысль иметь перед собою череп человека. Не знаю – зачем? Я спустился в несколько склепов и в одном из них я обнаружил череп. Завернув в тряпицу, я отнес его к частному ветеринару, чтоб он продезинфицировал его. Тот сделал – и вот теперь я представлял себя настоящим натуралистом.

Летом было предостаточно времени, так что я отправлялся в читальный зал городской библиотеки. Я знал, что мне надо найти хоть что-то о старых монастырях и даже их развалинах. Ведь я дал дяди слово разыскать все о нашем монастыре, развалины которого сохранились до сих пор. Но нигде я не встретил упоминания о казачьих монастырях…

Пока было одно: передо мною стоял череп – это лицо смерти. Череп напомнил мне слова дяди: «Помни о смерти!» Помню, эти слова он сказал даже по латыни: «Momento more».

8

После того, как некоторые считали, криминального моего случая в классе с Денисом я так часто стал бывать у Анны Борисовны, нашей АБ, что вскоре в ее доме я стал своим человеком, а она со временем стала для меня настоящим духовным наставленником. В летнее время я один ловил ей пиявки. Летом я как-то встретил Дениса и предложил помочь мне в сборе этих кровососов, но он наотрез отказался, назвав это занятие «несовместимой отвратительностью».

Теперь я бывал у АБ в доме без приглашения. Я еще за зиму подтянул с АБ русский, так что год окончил с Похвальным листом. Так я выдержал данное крестному слово учиться прилежно. И все же главное было в другом. По вечерам за чаем мы подолгу проводили в разговорах или я читал ей вслух ею любимого Вольтера, его «Философские повести».

– Конечно, Вольтер сложен для тебя. Но даже в нем есть точка приложения и для тебя. Вольтер требовал от исследователя чужых стран знания духа, права и обычаев народов этих стран. Не сословий, а в целом всего народа. Народа! – особо подчеркивал Вольтер. Эти требования относятся и к путешественнику. Познание народа имеет большую цену, чем вся масса летописей дворов, царских особ. История России не раз писанная – это история царей, а истории народа России нет, как нет. И еще. Вольтер вовсе не увлекался Екатериной, как это считают некоторые. Он знал, что она только лишь претворяется ученицей Вольтера, а сама своим указом утвердила в России рабство крепостного права. Она и Пушкину советует употреблять «холоп» вместо слова «раб». А тут же пишет фавориту Орлову, что казаки под предводительством Пугачева подняли восстание «рабов».

И как-то я совсем не ожидал – ко мне вошла хозяйка дома. Я не скрывал от нее, что бываю по вечерам у АБ. И вот она многое мне поведала об Анне Борисовне. АБ, со слов хозяйки, из дворян, будучи по молодости народоволкой она попала в наши края. Она еще многое рассказала об АБ, но цель всего ею сказанного, я думаю, сводилась к одному: она старалась меня предостеречь от последствий моей связи с АБ. Судьба АБ меня нисколько не смутила, так что в дни ее болезней я спешил во флигель. Муж ее и вовсе дряхлый старик болел ногами. Я вид их идущих в гимназию под ручку. Он вел у нас математику. У них не было детей – и я стал им близким человеком.

Между занятиями по русскому она прививала интерес к поэзии. Она предпочитала гражданскую поэзию Рылеева и Плещеева. Много поведала о Белинском, Герцене и Чернышевском. Как-то я читал ей запрещенного в гимназии Тургенева, когда вошел врач. В другой раз она расспрашивала про мою жизнь в станице. А кто – отец, кто мать? Я ей все рассказал как на духу. Ничего не утаил. Даже сказал о своей мечте пойти во след своих предков-землепроходцев.

– Ну, открывать новые земли, я думаю, предки не оставили. Не такие они были предки, чтоб что-то оставлять! Они до Калифорнии дошли. Не останови их – они бы всю землю прошли и пришли бы – откуда вышли. Они все открыли за тебя. А вот ты будешь теперь исследовать ими открытые земли. Мысль твоя примечательна тем, что она оттого-то и возникла в тебе, что природой в тебе заложены все возможности ее реализовать. Иной бы хотел стать на этот путь, но не может – природа не вложила в него все нужные для осуществления силы. Как тут не послушать Вольтера: «Надо следовать своей судьбе». Природа все вложила в тебя: дала мечту, силы – осталось тебе приложить только твердость, чтобы достичь мечты.

Так Аб утвердила во мне то, что только зрело в моих раздумьях. Слова Аб легли бальзамом мне на душу. Она знала о кружке Добролюбова, где я был уже своим человеком. Больше того, она призналась, что в свое время она была организатором этого тогда только литературного кружка. Тогда только читали труды Добролюбова и Писарева. Она отошла от кружка, ведь народничество – это вчерашний день.

– Кружки – это порождение времени. Уйдет время – и кружок рассыплется. И все же кружки – это зародыши новой партии, которая определит будущее России. Но кружок – это и ваше казачье братство. Как писал Гоголь в «Тарасе Бульба»: «Нет уз святее товарищества». Это и потянуло тебя в кружок, он это не твой путь. Он далек от твоих намерений. Да, кружок раздвинет твои интересы, нельзя жить с укороченными мыслями твоей станицы. И все ж – э то не твоя дорога. Ты узнаешь, как устроен мир, откуда роскошь и нищета народа.

Узнав Анну Борисовну, я теперь мог отличить ее от серых незначительных учителей, читающих предмет тупо, казенно, так что становилось ясно, что многое из того, чему они учили, нам будет не нужно и оно не оставит в нас никакого следа. АБ старалась привить нам любопытство, как прямой путь к самоусовершенствованию. Но при этом надо знать, говорила она, что простой люд в России живёт глупо, грязно, злобно и преступно.

– А давайте я вам почитаю Тютчева, – друг скажет в другой раз АБ. – Он ноне не запрещен.

Она прекрасно читала стихи. Урок ее пробегал быстро, а вот и перемена закончилась, и уже вошел ее муж, чтобы начать урок математики. Но он ждет своего часа, присев на свободную парту.

А потом вдруг объявит, что инспектор разрешил Гоголя «Мертвые души». А на столе у нее всегда лежали книги для домашнего чтения, как говорила она. Среди книг был виден Пушкин, Грибоедов, Лермонтов.

9

В классе я по-прежнему держался независимо и сдержанно. Такое мое отношение не соответствовало смутному состоянию в стране накануне событий первой русской революции. Расслоение в обществе сказалось на расслоении в классе. Там тоже появились партии разного толка. Появилась многочисленная группа партии кадетов. Были и эсеры и уж, конечно, монархисты. Я рассудил – и не вступил ни в одну из партий. Хотя кружок, который я посещал, относил себя к социал-демократам. Но даже там я держался нейтралитета. Этого я придерживался и в классе, так что мог общаться со всеми и этим – в конце концов – я пользовался авторитетом. Помню, еще с дороги Бутин сказал мне, что у казаков нет своей партии. Ваша партия – это ваш казачий круг, скажет он. Для вас, казаков, лучше всего власть конституционной монархии. Так что кадеты ваши близкие друзья.

Кружок продолжал увлекать меня. Евгений лидер кружка, за некоторое сходство, его прозвали Марксом. Само дружеское общение на «ты» в кружке, затянуло меня так, что я, не давая себе отсчета, не мог предположить все опасность этой игры. Были те, кто возражал против меня, казака. Но наш Маркс заверил всех, что я буду присутствовать на положении вольного слушателя без права голоса. Надо, чтобы и казачество знало, что есть другой мир, мир не внешнего лоска, а мир невежества, нищеты и голода. Мир, где народу не дано право голоса, а есть одно право – молчать. Я согласился быть немым свидетелем их собраний, человеком без «голоса». Я знал, что откажись – я вновь окажусь наедине с одиночеством. А в классе всем правит Денис и он еще может выкинуть всякое, чтобы утвердить, – кто в «доме хозяин»? Кружок был в преддверии революции и молодежь видела смысл бытия в вольномыслии. С неистовостью кружковцы пытались понять мысли Добролюбова в его работе «Когда же придет настоящий день». Они полагали, что его идеи отражают истину, они глоток кристальной воды в душный день тогдашней России.

Да, многое из того, что они утверждали, я не принимал, но здесь был совсем другой воздух, чем в классе. Здесь все были братья. Я мог на «ты» обратится к любому старшекласснику, чего было недопустимо в гимназии. Как-то Евгений спросил меня, что не передумал ли я остаться?

– Ты поступил верно. В классе тебе житья не дадут. Ты еще, наверное, не понял, что в классе собралась городская шпана, стая стервятников. Они не учиться пришли, а развлечься. Эта стая, почуяла твою беззащитность и могла тебя сломать. А стал бы просить прощения – добили бы тебя. Таков, брат, закон стаи – убить слабого.

Долго были споры по поводу работы Добролюбова. Высказали свое мнение в рукописной газете «Настоящий день». Когда ее запретили стали выпускать газету «Добролюбовец». В другой раз спор разгорелся вокруг «Философских писем» Чаадаева. Одни считали, что о рабстве в России первым сказал Радищев, а Чаадаев лишь подхватил мысль автора «Путешествия из Петрбурга в Москву». Я впервые услышал о «Путешествии…» и попросил Евгения дать мне эту книгу на дом. Но учти, что это не те путешествия твоих казаков-землепроходцев. За эту книгу автор был признан сумасшедшим и отправлен к нам на каторгу. Главная мысль этой книги, продолжал Женя, ее, можно сказать, соль в том, что автор сказал власти открыть: «Что мы оставляем людям? – спрашивал Радищев и сам же отвечал. – Воздух!» После этого тряхнули трон казаки. Ведь твои это предки. А вели их Разин, Пугачев. Вот ведь какая штука эта книжонка, а сколь в ней силы.

– Друзья, вот этот казак потомок вольного сословия, не знавшего рабства, как вся Россия.– При этих словах все обернулись в мою сторону. Вот он, вольный человек, дал пример нам, потомкам бывших рабов, он один выстоял против целого класса. Вот на что способен свободный человек – один отстоять свою честь. Я впервые вижу живого казака без шашки и нагайки. Проговорив так, Евгений подошел и пожал мне руку. За ним последовали и другие.

– Главное, ребята, это вот что. Не увидав и не поняв суть тьмы, мы не оценим потребность в свете. Невежество наш бич. Мы за просвещение народа. Но мы в духе времени не отказываемся от борьбы с самодержавием. Пришло время решительных бойцов!

Свои требования они изложили в газете «Демократ». Листок появился и в классе. Все знали, что я в кружке. И вот что там я прочитал: «Из России через ссыльных приходят вести, что Россия на пороге серьезных волнений. Студенческий совет России готовит по всей стране акции протеста». На другой день был шумный сбор. Кто-то был против всякого протеста: этим мы привлечем на себя подозрения, а там, глядишь, и репрессии. Из другого угла высказались иначе: а что, декабристы, зная исход – почему не отказались? А те же Петрашевцы. Они бросили вызов. Да, они здесь, в ссылке. Утверждали все те же.

В другой раз читали переписанные от руки стихи поэта Плещеева. Слова его: «Смелей! Дадим друг другу руки и вместе двинемся вперед…» – внесли в заголовок очередной газеты.

Так росла молодая Россия. Страна покрылась сетью огромного числа кружков, и у каждого из них был свой устав и свой оракул. Нашим оракулом был Добролюбов. Так рождалось целое поколение молодых бескорыстных и самоотверженных бойцов. Они не дадут пасть России, ее чести, когда отречется царь от престола и Россия могла бы исчезнуть с карты мира. Я оказался участником зарождения новой России, находясь в кружке. Выходит так!

10

Итак, я приобрел много товарищей, посещая кружок, но настоящего друга – о чем я мечтал – не было. И он однажды появился…

Помню, в тот день, как всегда раскрывая широко двери, вошла АБ, а следом за ней уверенно выдвинулся крепкий с вида юноша. Мы встали для встречи учителя. Лица наши вытянулись в сторону незнакомца – какую шутку разыграет с ним Денис? Тем временем юноша спокойно оглядел класс – похоже, ему здесь все было знакомо – и даже присмотрел свободное место. А оно было одно – за моей партой. Судя по выправке и потому, как ладно сидит на нем мундир, я предположил, что он из семьи военных. Анна Борисовна тем временем оценила состояние в классе сквозь толстые окуляры очков.

– В вашем классе один казак и, я думаю, атмосфера в классе стала чище. Этот казак не только успокоил класс, но и ловит за известные «подвиги» лучших пиявок, – проговорила она хрипловатым от курения голосом.– А вот Денис самоизолировался, не помогает Якову, хотя он был заводилой той заварушки. Но за это Денис на свою голову сейчас получит второго казака. Вот он, Петр Плесовских. Прошу жаловать. – Она по-матерински взяла ее за плечи.

По классу пробежал короткий смешок. Все обратились в сторону Дениса. От него по классу расползлась тут же информация, что это сын казачьего полковника при жандармерии. Денис только подсвистнул.

– Так что, Денис, будет тебе и дудка, будет и свисток. С одним казаком ты не справился, а теперь их двое. Ну, вот собственно и все. Мир вашему классу.

Появление крепкого сложения и на голову всех выше остудило анархистов, которые мне не давали прохода, предлагая войти в их партию. Кстати, к анархистам примыкал и Денис.

– Может, им и шашки выдадут, а потом еще и коней? – не удержался Денис.

– Нет, судьба не сразу решит – кому что дать. А вот позднее мы увидим: кому из вас судьба вручит шашки, а кому придется чистить авгиевы конюшни…

Теперь на моей парте нас стало двое. Правда, одно время со мной сидел Денис, когда мы с ним сдружились в пору походов за пиявками. А потом он ушел на свою «Камчатку» задней парты. А сейчас я стал под защитой казака с крепкой осанкой. Вот он больше походил на казака, чем худенький я. А меня всерьез казаком не признавали. Не было неожиданностей, когда надзиратель объявил, что старостой класса будет Плесовских. Раньше негласным старостой был Денис. Так с приходом Петра был Денис низвергнут с пьедестала старосты. Для умеренных партий появление Петра было ожидаемым, а вот левые, высказали неудовольствие жандармскому казаку. Я же, наконец, обрел хотя бы близкого по духу товарища. Просто надежного по парте соседа – и то хорошо! Мы много лет потом будем знакомы – еще по военному училищу – но близким другом Петр так и не стал. И на то будут еще причины. Хоть мы и зовемся казаками, но общего у нас мало. У нас исторически разные корни. Мы станичные казаки пошли от Запорожских казаков. Мы казаки от земли. А городовые казаки пошли от служивых людей, от опричников и стрельцов. Мы казаки от земли, а они казаки – от власти. Нас кормит земля, а их – власть. У нас и обычаи, и нравы разные. Из городовых пошли казачьи чиновники. В лучшем случае – наказные атаманы.

Петр держался со мною покровительственно, прямо по-отечески. Но его монументальная фигура и холодная осанка, – то, что более всего я не мог в нем признать, – не добавляли теплоты в наши отношения. Но, как говорится, не было ни гроша – и вдруг алтын. Не было никого, а сейчас со мной грозная защита. Это я сразу оценил, как положительный факт. В целом мы жили дружно, хотя разногласия наши порою выпирали из нас.

– Ты, Яков, гордишься своим станичным происхождением. А ведь мы держим имперскую твердь изнутри России, а вы – снаружи. Ведь наше с тобою одно дело – справно нести службу царскую.

– А вдруг царя не будет?

Петр глянул на меня, как будто я с неба свалился.