Крестьянские дети

– А то, – сиял папаша, – мы, Костромины, безотходные.

– Повезло мне с зятем, но жалко, сала копченого у вас нет.

– Витя, поручи старшему дебилу накоптить сала. Видишь же, что папе закусывать нечем, – отреагировала чуткая дочь. – Тебе не стыдно, что тесть впроголодь живет?

– Влад, тетя Наташа выдаст тебе сала – его надо будет закоптить, – последовало указание.

– Но учти, я взвешу, – сразу предупредила меня экономка Наташа. – До и после копчения, и сравню.

– Да я и не сомневался, тетя Наташа.

– Витя, что он со мной огрызается? – немедленно окрысилась.

– Не смей пререкаться с тетей Наташей!

– Да я и не пререкался.

– Не спорь с отцом! Совсем страх потерял?

– МилАй, он тебя не уважает, – подливала масла в огонь Наташа. – Забыл, кто его содержит и кормит!

– Сдам в тюрьму, тогда вспомнит батьку, – грозил любящий отец. – Меня батя рогачом[42 - Рогач – ухват.] долбил и сделал человеком! А то еще молотком как врежет, так сразу уважение просыпалось!

– Оно и видно, каким ты человеком стал…

Борис Николаевич у себя в Смальцо вино творил, но с нами никогда не делился, так как оно было для их родни – «белой кости». Зато талантливо косящий под немецкого оккупанта дед любил, обильно «смочив жало», рассказывать, как в молодости на сборе хлопка одурманенных хлопковыми испарениями девушек подвергал сексуальной эксплуатации в извращенных формах. С таким смаком и скабрезными подробностями расписывал, что у зятя глаза как два прожектора в ночи горели и стойкая эрекция начиналась. После этого всю ночь звуки бурного совокупления папеньки Вити и фривольной «горячей штучки» – Наташи мешали нам спать.

Она все время строила из себя гиперсексуальную натуру, которой пресловутая блудница Эммануэль и в подметки не годилась. «Разнузданней хоря во время течки и кобылиц раскормленных ярей»[43 - «Король Лир» (акт IV, сц. 6).]. Помню, когда она приехала к нам на рекогносцировку, то ночами так орала в процессе коитуса с измученным вынужденным воздержанием «половым гигантом» Виктором, что будила даже собак во дворе, не говоря уже про нас с Пашкой. Неистовые обезьяньи стоны разбудили приехавшего в гости Леника. Он, удобно лежа на моём диване[44 - В отличие от меня, мерзнущего на раскладушке.], весьма юмористически комментировал происходящий в пропахшей грязным бельем и удушливой скунсовой вонью «берлоге» старшего брата половой акт, а мы с Пашкой посмеивались в кулаки.

Еще новообретенный дедушка Борис часто хвастался нам с Пашкой, что однажды украл что-то у самого академика Д. С. Лихачева. Да уж, чем не законный повод для гордости? Правда, артефакт, ранее принадлежавший академику, краснорожий хапуга так нам и не показал. Может, пропил уже к тому времени, или считал, что мы, деревенские простаки, не достойны лицезреть триумф мелкого воришки.

Его изобретательная дочурка ввела очередной весьма забавный, для постороннего наблюдателя, обычай для экономии еды. Сначала за ужином благодетельница Наташа провоцировала кого-нибудь из нас, детей Вити, на разговор, а потом гневно гнала из-за стола за разговоры:

– Вон из-за стола, наглое отродье! А это нам с Настенькой, – порцию изгнанного члена семьи щедро делила между собой и псевдо-анемичной дочуркой, которая между тем на вольных деревенских харчах и свежем воздухе стала стремительно ожопливаться. Если раньше в ее болезненной городской стройности было что-то змеиное, как у болотной гадюки, то теперь она приобрела грацию сытой анаконды.

Бедного, доверчивого к людям болтуна Пашку Наташа постоянно выгоняла. Однажды и меня выгнала, но я взял свою тарелку и ушел доедать скудную порцию на крыльцо. После этого прецедента меня не выгоняла. Какой в этом смысл, если я с харчем уйду из-за стола? Так хоть существовала вероятность, что папа Витя щелкнет мне по лбу своей деревянной ложкой. Очень уж он любил нас с Пашкой еще со времен матери по лбам внезапно щелкать. Всю ложку об нас пооббивал[45 - Фотографии ложки есть в аккаунте автора ВКонтакте. Эта ложка у него много лет использовалась для воспитания. Еще со времен событий, описанных в рассказе «Роковые пельмени».].

– Я вас сделаю людьми, – приговаривал он. – Мамашу вашу блудливую сделал человеком, и вы у меня людьми станете! Еще и благодарить будете!

– Нужно было тебе настоять на аборте, – говорила Наташа. – Сейчас бы совсем другая жизнь у нас была без этих уродцев.

– Никогда не выходи замуж по любви как я, – поучала за столом Настю. – Только по расчету, а то будешь вот так же как я мыкаться с детьми-дебилами.

– А ты по любви вышла? – подпевала доченька.

– Конечно, если бы не любовь к Вите, то нас бы с тобой здесь давно не было. Только из-за любви и терплю этих неблагодарных свиней.

Папаша от таких слов просто млел, как поросенок, которому чешут брюхо.

– Кстати, моим придуркам хорошо бы румынский борщ научиться готовить.

– Это как? – заинтересовалась Настя.

– Очень просто: сначала надо украсть кастрюлю. Потом, свеклу и петуха.

– Ха-ха-ха, – звонко залилась Настя, – кастрюлю и петуха. Вот ты юморист, дядя Витя.

У вечно голодного папы была и другая крайне паскудная привычка. Бывало, отвлечет чем-нибудь во время ужина внимание, а сам хватает у меня или Пашки что-нибудь с тарелки и мгновенно пожирает аки «зверь рыкающий».

– А нечего было ворон считать! – после этого начинал хохотать будто нечистая сила, торжествующе глядя на обворованного «терпилу». – Бдительными надо быть! А вдруг так враги подкрадутся, пока вы рты разинули? Или цыгане?

– Или наркоманы? – зябко ежился Пашка, пугливо оглядываясь через плечо.

– К тебе, недопеченка, что наркоманы, что армяне без разницы. Такой каловичок всем нужен.

– Правильно, милАй, – подхватывала Наташа. – Тут им не ресторан. И вообще, еду еще заработать надо. Если они сексом не занимаются, то зачем им так много еды?

– Дядь Вить, во ты «жжешь», – нездоровым хохотом безумного павиана заливалась Настя, тряся себя по заднице толстой косой. – Каловичок, недопеченка. Я с тебя тащусь просто! Во ты слов сколько знаешь.

– Да, я такой, – самодовольно соглашался папаша. – Я еще и не так могу.

– А уж какой он в сексе великолепный! Просто чудо, – спешила похвастать доченьке Наташа. – Ты себе даже представить не можешь!

Так и сидишь – весь ужин тарелку локтями как на американской зоне прикрываешь и полубезумный бред, густо настоянный на пошлости, слушаешь. Правда, со временем мстительный сынок Пашка наловчился «наносить ответный удар», как та Империя в «Звездных войнах», ярым поклонником которых был киноман Витя. Гурман Витя, при жуткой неразборчивости в половых связях, в гастрономическом плане был дюже брезглив, и находчивый Пашка периодически говорил ему что-то вроде:

– Пап, а у тебя муха (волос) в супе (картошке).

– Подавись! – папаша бросал свою большую тарелку, плевал в нее, бил Пашку в лоб ложкой, и уходил к телевизору на мой продавленный его водянистой тушей диван. Там у него давно уже, еще со времен матери, постоянная лёжка оборудована была. Обрадованный Пашка поедал отвергнутую старым пройдохой пищу, и в такие редкие вечера выбирался из-за стола сытым.

Мать же наша, без сомнения, по привычке, сказала бы на это:

– Муха в еде это к неискреннему подарку.

Между прочим, с этой лежкой на продавленном тушей отца диване связан еще один забавный случай, произошедший, правда, еще при матери. Шаловливый беспутень Пашка бежал по комнате и, озорничая, снимал трусы на ходу. К мытью в ванной так готовился. При взмахе ноги трусы взлетели под потолок и повисли на краю карниза. Понятно, что робкий Пашка, очень боявшийся высоты, не полез их снимать и утаил от всех позорную утрату нижнего белья. Приблизительно через неделю, лежа на диване, куря и задумчиво созерцая потолок во время рекламной паузы, внимательный мыслитель Витя заметил новую конструктивную деталь в интерьере. Ленясь встать и проверить, он пару часов, совершенно забыв про показываемый фильм, лежал и гадал, что это за неожиданный элемент декора.

Прикинул, может, мать выдумала и повесила ламбрикен какой-нибудь декоративный? Она как раз во всех дверях дома занавески из длинных цепочек канцелярских скрепок, обернутых порезанными открытками, повесила. Была в то время такая мода в деревне. Скрепки с открытками девать не куда было, не то, что ныне. Так и не придя путем дедуктивных умозаключений к какому-либо рациональному объяснению сего феномена, папенька Витя наконец-то встал и рассмотрел странный предмет поближе. Это породило у него новые вопросы: «Что Пашкины трусы делают на карнизе?». Внезапно разбуженный и допрашиваемый с пристрастием Пашка спросонья растерялся и с жалобным плачем признался в утрате вверенного ему предмета туалета. За что был жестоко бит сначала папой за утрату нижнего белья. А потом ему добавила уже матерь, которую вопли избиваемого Пашки подняли с постели, за то, что разбудил среди ночи.

Однажды вечером, когда льстивый муж, громко нахваливая талантливую кулинарку Наташу, прожорливо заглатывал, смазанные сливочным маслом, блины, которых нас за какую-то очередную вымышленную провинность лишили, жадно наблюдающий Пашка спросил:

– Тетя Наташа, а те жучки, которые в муке были, – вы их куда дели?

– Какие жучки? – рука папы замерла, не донеся очередной блин, щедро обмакнутый в сметану, до широкого рта.

– Не обращай внимания, милАй, – попыталась отвлечь супруга Наташа. – Что ты слушаешь этого придурка? У него бред от спермотоксикоза.

– Какие жучки, дефективный? – не унимался папенька, вперив в Пашку свирепый взгляд. – Где ты жучков сумел углядеть с твоим-то зрением?

– Там, когда тетя Наташа муку просеивала, жучки какие-то ползали, – с готовностью заложил мачеху Пашка. – Черные такие…