Светлейший

Он бросил на пол газету и взял ближайшее от себя письмо. Письмо старое, ещё в июле присланное ему родственником, троюродным братом, начальником следственной комиссии, генералом Павлом Сергеевичем Потёмкиным. Григорий помнил его содержание, помнил и свой ответ генералу, в котором давал указание своему родственнику: узнать на допросах бунтовщиков, кто помогал Пугачу поднять сей страшный бунт и нет ли там следа к иноземцам? И почему в перехваченных письмах французских посланников при дворе её величества басурмана называют «маркизом»?! Иль ещё кто к этому причастен? Потёмкин решительно стал перечитывать письмо.

«…Вчера поутру басурман атаковал Казань, и мы его отогнали. А сегодня поутру вторично разбойник атаковал с четырех сторон, так что, пробравшись через овраги, отрезали высланными от меня с двумя пушками авангард, но я, поскакав туда, соединил их с моею командою, которая состояла из 400. Я ласкал себя мыслью, что буду иметь в команде 600 пехоты и 300 конницы, но тщетная моя была надежда: в тот самый день, как я вам, братец, писал, полковник Толстой, стоящий в 20 верстах со 100 пехоты и 100 конницы, струсив, отступил. Наша пехота чрез то пришла в робость, однако я их подкреплял и ободрял, как мог. Но только успел я мой авангард выручить, как увидел с правой и с левой стороны злодеев-разбойников, вошедших в город. Следуя строем-каре, ввел я своих солдат внутрь рогатов и отделил на каждую сторону по 60 человек.

С правой стороны было уже поздно, а с левой держали передних, но, как уже они прорвались в один сад и зашли в тыл, то солдаты мои побежали, а злодеи, ворвавшись, отовсюду вбегали в улицы города. Народ, будучи предан по большой части злодеям, им не препятствовал, а татар, находящихся у меня, половина злодеям отдались, и так осталось мне с имеющимися при мне двумя пушками к крепости пробиваться, что и удалось мне сделать. В крепость ввел я 300 человек пехоты с крайней трудностью.

Теперь защищаемся мы в крепости: уповаю, что Михельсон сегодня будет, однако трудно ему будет в городе их поражать. Сказывают, что Гагрин, а ты его помнишь, братец, Нарвского пехотного полка премьер-майор, да Жолобов дня через три только будут. Я в жизни моей так нещастлив не бывал: имея губернатора Казани, ничего не разумеющего в делах военных, да ещё артиллерийского генерала-дурака, должен был по их распоряжению в защите самой скверной помогать на семи верстах дистанции. Теперь остается мне умереть, защищая крепость, и если Гагрин, Михельсон и Жолобов не будут, то не уповаю долее семи дней продержать, потому что у злодеев есть пушки и крепость очень слаба. И так мне осталось одно средство при крайности – пуля в лоб, чтоб с честию умереть, как верному подданному ее величеству, которую я Богом почитаю.

Повергните меня к её священным стопам, которые я от сердца со слезами лобзаю. Бог видит, сколь ревностно и усердно я ей служил: прости, братец, ежели Бог доведет нас в крайности.

Воспоминайте меня как самого искреннего вам человека.

Видишь, братец, каково быть командиром войск, незнающему человеку в губернии, которая вся готова была взбунтовать супротив своей императрицы…»

Дверь слегка приоткрылась, показалась голова слуги.

– Ваша светлость, фельдъегерь рескрипты от сродственника вашего Павла Сергеевича дюже важные привёз. Сказывает, что антихриста повязали, – с опаской поглядывая на тапки хозяина, произнесла голова. – Несть?

От неожиданного известия Потёмкин оторопел. Отбросив письмо Павла, он неуверенным голосом произнёс:

– Пугачёва, говоришь, повязали?!.. Нешто правда? Не путаешь?

– Правда, ваша светлость! Божится гонец.

Потёмкин закрыл глаза и перекрестился.

– Господи! Неужто конец разбою?! Чего стоишь, давай свои рескрипты, – и нетерпеливо махнул в сторону слуги рукой.

Убедившись, что ему ничего не угрожает, слуга смело вошёл в спальню, держа в руках поднос с донесением.

– Не емши цельный день, ваша светлость! Как можно? Прикажите подавать, – просящим голосом добавил он.

Григорий Александрович не ответил, схватил свиток и тут же сломал сургуч. Быстро, не особенно вдумываясь в смысл написанного, пробежал текст. Затем, словно не веря глазам, покачал головой и уже более медленно прочитал второй раз. На его лице появилась довольная улыбка.

– Твоя правда! Девятого числа сего месяца сентября сей злодей арестован. Свои же полковники и повязали, – Потёмкин перечитал донесение в третий раз.

– Распорядись отменно накормить гонца да чарку добрую поднеси – заслужил.

***

Павел Потёмкин

Зима в январе 1775 года выдалась суровой, сильные морозы начались ещё в ноябре прошлого года и сопровождались обильными снегопадами и метелями. Окрестности Санкт-Петербурга и Москвы сплошь покрылись слоем снега, на дорогах – наледь, сугробы.

В Москве казнили антихриста Пугачёва, турецкий султан наконец-то ратифицировал Кючук-Кайнарджийский мирный договор. Правительственные войска отлавливают в мятежных краях оставшихся бунтовщиков. В стране наступили долгожданные мир и спокойствие. Екатерина Вторая возжелала отметить эти события в старой столице.

И вот, растянувшись длинной вереницей из множества карет, царский кортеж 8 января покинул Санкт-Петербург, направляясь в Первопрестольную.

Жители близлежащих с трактом деревень каждое утро старательно исполняли наказ властей держать в надлежащем виде и удобности дорогу, по которой проследует государыня.

Метель, однако, кружила, завывала на дорогах, гудела в домовых печных трубах, сыпала снегом, колола морозом и не хотела затихать. Природа не желала уважить самодержицу российскую и с особым остервенением по ночам намётывала на дороги сугробы. Люди спозаранку опять выходили расчищать дороги. С колоколен деревенских церквушек самые зоркие с утра вглядывались в горизонт: не появятся ли столичные гости?

Останавливаясь на ночлеги, пятьсот вёрст кортеж с Божьей помощью преодолел только через две недели и остановился недалеко от Москвы.

Екатерина не жаловала Кремлёвские палаты, собственно, как и саму Первопрестольную, и остановилась в подмосковном селе Всесвятском, в Пречистенском дворце.

Московские власти отстроили его для Екатерины и Григория Потёмкина как временное пристанище, объединив галереями в один комплекс соседствующие в селе усадьбы Голицыных, Лопухиных и Долгоруких. Дворец получился огромным, неудобным и холодным.

Поселившись, Екатерина хлопотала по поводу временного обустройства, помогала раскладывать вещи, сама расставляла милые сердцу безделушки и всё сокрушалась: длинные холодные коридоры – чем не угроза для неё с Гришенькой. Чай, простудиться можно, идучи в гости друг к другу по ночам. Отношения между нашими героями в те дни царили самые нежные. И ещё императрицу поразило большое количество дверей.

– Я в жизнь свою, Гришенька, столько не видела дверей, – сокрушалась она. – И построено оное бестолково: полдня бродила по коридорам и залам,

пока нашла свой кабинет.

Потёмкин смолчал, и тому были причины: идея построить для государыни этот холодный дворец – заслуга его матери.

Мать Григория Александровича происходила из весьма скромного дворянского рода Скуратовых, однако была воспитанна, умна и очень красива. И всё это и унаследовал её сын Григорий. Когда Потёмкин стал стремительно возвышаться, Екатерина сделала его мать своей статс-дамой при дворе. Почувствовав свою значимость, Дарья Васильевна проявила недюжинные способности в деле коммерции.

«Хитрая мать. Придумала же объединить усадьбы для нас с Катей!.. Плохо, что ль? Московские власти бесплатно отремонтировали, заплатили за проживание… Совсем не дурно», – ухмыльнулся он.

Между тем ближе к ночи вьюга опять принялась завывать, скрести снегом в окна и пугать сильными порывами ветра. Метелица, однако, старалась зря: уставшие гости её не слышали – спали.

Вьюга успокоилась лишь к утру. Потёмкин долго не вставал.

Белизна сугробов за окном, тишина, какая бывает только в деревнях ранним утром, напомнили ему детство. Он просто лежал с закрытыми глазами, укрывшись периной, и, как в детстве, несмотря на окрики матери, вставать не хотел… И тут, дополняя нахлынувшие воспоминания, в соседней комнате послышался сварливый голос его матери. Потёмкин сладостно потянулся и открыл глаза. Он не удивился столь раннему визиту матушки.

Дарья Васильевна жила рядом и, по-видимому, желая поскорее повидать сына, с утра уже поучала его слуг.

И всё-таки вставать не хотелось. «Мать подождёт, – решил он, – свидимся, коль завтракать вместе будем».

Потёмкин натянул на голову перину и вновь закрыл глаза. Но поспать больше не пришлось. Дом проснулся: потянуло дымком, забегала прислуга, захлопали бесчисленные двери, отовсюду послышались приглушённые голоса… Благостная деревенская тишина исчезла. Сон пропал. Григорий нехотя поднялся, поёжился от холода, влез в свой любимый халат и позвонил в колокольчик.

Тут же отворилась дверь.

– Вас, ваша светлость, сродственник генерал Потёмкин дожидается. Говорю ему: рано ешо, спит его сиятельство. А они сидят, не уходят. Пущать, что ль? – заспанным голосом произнёс слуга.

Зевая, Григорий Александрович махнул рукой и пробурчал:

– Павел?.. Зови. Живой и слава Богу!

Дверь отворилась. Быстрым шагом вошёл Павел Сергеевич Потёмкин, в руке он держал свёрнутые в рулон документы. При виде именитого родственника, Павел Сергеевич радостно улыбнулся, поднял свободную руку для объятий, но тут же остановился перед вице-президентом Военной коллегии и генерал-аншефом, памятуя о субординации. Его щуплая в генеральском мундире фигура напряглась, застыла по стойке смирно.

– Имею честь засвидетельствовать вам, ваше сиятельство, своё почтение.

– Кончай, братец, какое я тебе сиятельство?! Рад видеть тебя в добром здравии, – Григорий Александрович обнял родственника.

Будучи моложе своего родственника на четыре года, Павел Сергеевич лицом и осанкой совершенно не походил на своего троюродного брата. Только тот же дерзкий взгляд, острый ум да личная храбрость в боях сближали хоть и дальних, но все же родственников. И совершенно заслуженно за боевые действия на турецком фронте и проявленное личное мужество при подавлении мужицкого бунта, императрица присвоила Павлу Потёмкину чин камергера и генерал-майора.

– Прослышал от князя Волконского о хвори твоей, Гриша. Слухи разные бродили тогда по Москве. Хворь прошла, ты здоров и слава Богу! Не можно тебе болеть, дел – невпроворот.