Ошибка императора. Война

А гарнизон города готовился к обороне.

Военный совет в доме Корнилова

В то тревожное время должности начальника штаба флота, командира эскадры, начальника порта, губернатора и прочих городских руководителей занимали разные люди. И все они были со своими амбициями, опытом и умением, что, конечно, не давало нужного эффекта в деле обороноспособности Севастополя. Формально всеми этими начальниками руководил князь Меншиков, но…

То ли трагическое положение, в котором оказался Севастополь, то ли особенности русского характера, а может быть, и обе эти причины вместе просто кричали о том, что городу, флоту и гарнизону нужен руководитель, способный объединить все ветви власти и которому бы все подчинялись беспрекословно.

Несмотря на свои одиннадцать должностей с причитающимися выгодами, светлейший князь Меншиков на эту роль совсем не годился. Он ровным счётом ничего полезного не делал на этих постах, как и на посту главнокомандующего крымскими войсками, где эффективностью тоже не отличался.

Генерал-лейтенант Меншиков, человек начитанный, умный, честный, что было редким качеством среди высших сановников императора, уважением среди собственных войск не пользовался, что уж говорить о жителях города. И причин для этого было достаточно…

И только два человека, адмиралы Корнилов и Нахимов, в то время больше всего подходили на роль народных лидеров, способных возглавить оборону города и объединить войска.

Корнилов и Нахимов, ученики незабвенного адмирала Лазарева, пользовались любовью и уважением среди матросов и офицеров, но всё же более сердечно все относились к Нахимову. Причём дело доходило до обожания Степаныча – старого холостяка, всецело преданного флоту. Нахимов был во всем свой: и как начальник, и как товарищ.

Корнилов с его утончённой европейской внешностью и манерами всё же был в первую очередь начальником, этаким эстетом и барином, хоть и хорошим, добрым и благородным, но – барином. Владимир Алексеевич имел более широкое специальное образование, чем Нахимов, хоть и не проявил себя таким блистательным флотоводцем, как его друг Нахимов. Административных способностей для управления большим флотом и его хозяйственной организации у Корнилова имелось больше, чем у Павла Степановича, и Нахимов это вполне сознавал. Имея служебное и возрастное старшинство, Павел Степанович без малейших колебаний согласился в сентябре 1854 года, чтобы начальствовал в городе не он, а Корнилов…

Начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал Корнилов в эти тревожные после неудачного Альминского сражения дни, полные слухов и догадок, вполне естественно выдвинулся на лидирующее положение в сложной иерархии руководства города, порта и флота. После тяжёлого разговора с Меншиковым, который неожиданно вывел войска из города и потребовал от Корнилова затопления кораблей в бухте, Владимир Алексеевич в своём доме, в его большей половине, отданной под штаб, созвал Военный совет. На совещание он пригласил военное руководство города, адмиралов и командиров боевых кораблей.

Приглашение Корнилова приняли все, хотя и не обошлось без ворчания старых адмиралов: мол, Нахимов как начальник эскадры при равных воинских званиях по возрасту, поди, постарше будет, ему и созывать совет. Однако пришли все, и Павел Степанович – первым. Все разместились в большой просторной комнате. Как и принято: вице-адмиралы и генералы расположились в первом ряду, контр-адмиралы – за ними, во втором, а офицеры рангом пониже заняли стулья задних рядов. Кому мест не хватило, расположились позади кресел и стульев у стены. Не пришедший на совет Меншиков прислал вместо себя своего адъютанта, который, несколько опоздав, расположился на заднем ряду. Он, развалившись, со скучающим видом сидел на стуле, высокомерно поглядывая на прочих посетителей.

Сам хозяин дома находился за столом, накрытым бархатной скатертью тёмно-малинового цвета, на котором в окружении нескольких стаканов стоял кувшин с нанесённым у верхнего края замысловатым орнаментом, в котором была налита вода.

Словно предчувствуя исторический момент, не сговариваясь, офицеры сняли повседневные мундиры с погонами и, идя на совещание, облачились в недавно введённые парадные с золотыми эполетами на плечах. Грудь каждого, особенно адмиралов, была увешена наградами и регалиями.

Солнечные лучи, проникая сквозь широкие окна зала (когда-то здесь была гостиная), высвечивали сосредоточенные лица офицеров; блестело золото на погонах, и время от времени вспыхивали лучики, отражавшиеся от многочисленных орденов на груди старых адмиралов. В комнате было по-утреннему прохладно и непривычно тихо.

Корнилов встал. Прикрыв рукой глаза от солнечных лучей, бьющих из окна прямо в лицо, он сделал шаг в сторону и пристально оглядел всех присутствующих. От обилия подсвеченных солнечным светом золотых эполет зарябило в глазах, от тревожных взглядов офицеров гулко заколотилось сердце. Горло перехватил спазм, и тут Корнилов почувствовал, как внутри него какая-то подленькая мыслишка скрипучим и неприятным голосом, так похожим на голос командующего войсками и флотом князя Меншикова, зашептала: «Топи свои корабли на рейде, адмирал! Топи! Приказываю. Ах, не можешь, – и внутренний голос захихикал, – тогда передай свою должность начальника штаба Нахимову и немедля отправляйся в Николаев, к своей семье!»

Словно от зубной боли, Корнилов скривился. Именно эти слова с издёвкой давеча ему сказал Меншиков. Князь намекал на досрочную отправку Корниловым своей семьи из Севастополя в Николаев.

Перед глазами возникло хмурое лицо князя.

…В тот роковой день, 8 сентября, услышав приглушённые расстоянием залпы множества орудий со стороны Альминской долины, он вместе с подполковником Тотлебеном в сопровождении двух казаков верхом помчался в ту сторону. К их прибытию скоротечное сражение закончилось. Им навстречу шли мрачные полки, один вид которых говорил о результате битвы: лица солдат были грустными и печальными.

Сидящего верхом на коне Меншикова в короткой шинели из солдатского серого сукна, сумрачного и злого, Корнилов встретил среди отступающих. Князь в это время разговаривал со своим адъютантом, штаб-ротмистром Грейгом, лошадь которого стояла рядом и временами взбрыкивала, чем, видимо, сильно раздражала светлейшего князя: командующий был более чем раздражён. До Корнилова донеслась фраза Меншикова: «Да-да, так и извольте доложить государю, что сами видите. И отправляйтесь в Петербург немедля». Командующий передал Грейгу пакет, облепленный сургучом.

Пришпорив коня, Грейг покинул князя. Проезжая мимо вновь прибывших и приветствуя их, ротмистр натянул узду, придерживая коня:

– Слышали, поди, ваше превосходительство… А что говорить императору, коль спросит, а?

– Скажите государю всё и по возможности честно, ротмистр. Честь России поставлена на карту…

Грейг недовольно буркнул:

– Легко сказать «честно».

И, с силой стегнув своего коня, он умчался.

При виде адмирала и подполковника светлейший князь устало пробурчал:

– Не знает он, видите ли, как доложить государю о нашей неудаче… Все только и любят доносить реляции о победах, сие не опасно…

Затем, не здороваясь с прибывшими, Меншиков с тяжёлым вздохом произнёс своим скрипучим мало разборчивым голосом:

– Увы, господа! Какие генералы и штаб-офицеры, таков и итог! Ни малейшего понятия о военных действиях и расположении войск на местности, – зло проговорил он. Затем, помолчав, добавил: – К примеру, князь Петр Горчаков – старый клоун. Хотя и не откажешь в личной храбрости, да толку от его правого фланга?! А генерал Кирьяков… лучше, что ли? И трезвым бывает редко. А Жабокритский с его клятвами в преданности императору… Как воевать с такими? Тьфу!..

Несколько успокоившись, он уже более миролюбивым голосом произнёс:

– Жаль, господа, что не видели вы огромную поляну из красных весенних маков, синих васильков и зелёной травы…

Если начальным словам командующего Корнилов не сильно удивился, хотя знал, что штаб для себя Меншиков, если так можно сказать, подбирал сам, то последняя фраза князя его удивила.

– Не понял, ваше сиятельство… – произнёс Корнилов.

– Тысячи и тысячи синих, красных, зелёных мундиров вперемешку с чёрными киверами, медвежьими шапками в россыпи красных точек – фесок зуавов[88 - Лёгкая пехота в колониальных войсках (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%BE%D0%BB%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%BD%D1%8B%D0%B5_%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B0) Франции, части которой формировались главным образом из жителей Северной Африки (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0%B5%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%B0%D1%8F_%D0%90%D1%84%D1%80%D0%B8%D0%BA%D0%B0).] и турок … Чем не весеннее поле? В глазах рябило, а душу воротило… Вот они, цели, бей – не промахнёшься… – пояснил князь.

Корнилов скосил глаза на идущую мимо колонну солдат, безликую, почти однотонную, в серо-землистых шинелях под цвет грязи и оттого неприметную.

А Меншиков продолжал:

– Этого чёрта безрукого, лорда Реглана, с высоты своего бивуака лично видел в телескоп. Далече… Пуля с наших ружей недостаёт… А у них штуцера – сплошь нарезные, дальнобойные, на версту с гаком бьют. Много моих офицеров, и особенно генералов, побили, одним словом, всех тех, что верхом на лошадях был. А наши ружья?.. С трёхсот шагов попробуй попади… – добавил Меншиков.

Заметив недоумённый взгляд Корнилова, пояснил:

– Реглан – командующий английскими войсками. А французами командует маршал Сент-Арно, турками – Омер-паша.

– Ваша светлость, нарезные ружья, поди, и у нас есть.

– Можно и так сказать, ваше превосходительство. На всю армию пара тысяч штуцеров наберётся, – раздражённо ответил князь и тут же пожаловался: – И смею вас поставить в известность, моя армия вдвое меньше неприятельской.

– Ваша светлость, но русским не привыкать к подобному. Румянцев, Суворов, князь Бебутов… били и меньшим числом…

– Там были турки, а тут – англичане и французы, – огрызнулся Меншиков, – и, словно оправдываясь перед подчинёнными, взмахнув рукой, своим хриплым голосом с надрывом произнёс:

– А ведь как я, Бог свидетель, просил императора о подкреплении. Нет же, Долгоруков[89 - Военный министр России.] убедил императора, что союзники не рискнут высадиться в Крыму. Коль, говорил он, и будет десант, то где-нибудь на линии Кавказа. А оно вона как!..

Понимая состояние проигравшего битву генерала, Корнилов и Тотлебен молчали, давая командующему выговориться. Но через минуту Тотлебен не удержался и тихо, почти шёпотом сказал:

– Представляю шумиху в газетах Парижа и Лондона по поводу сей баталии!

А Меншиков после небольшой паузы, покопавшись в бесчисленных карманах своего камзола, достал карту, развернул её и злобно продолжил:

– А наши карты… Разве это карты?.. Сколько раз требовал у Долгорукова прислать их. Вот прислали, наконец, и что вы думаете? Они ещё тридцать седьмого года, пять верст в дюйме и с целой кучей неточностей, да какими… Зато у противника карты местности самые что ни на есть реальные. В кармане у одного убитого английского офицера нашли. Вот полюбуйтесь…

Здесь князь, конечно, лукавил: они, эти карты, ему до нынешнего времени совсем были не нужны. Он, как и военный министр Долгоруков, до последнего не верил в возможность высадки союзников в Крыму и уж тем более – в позднее время года с его штормами и непогодой. Именно об этом Меншиков неоднократно информировал того же министра, а тот – императора. А потому, окружив себя многочисленными адъютантами, князь не потрудился даже создать собственный полноценный штаб: отсюда и хаос, и беспорядок в управлении вверенной ему армии. Что уж говорить о его равнодушии к укреплению Севастополя со стороны суши.

Светлейший князь Меншиков, до последних дней тешивший себя иллюзиями, узнал о внезапной высадке неприятельской армии под Евпаторией, когда уже почти ничего не мог поделать. Выставил бы два-три полка с артиллерией на берегу напротив высадки десанта… Может быть, этим всё и закончилось…