Светлейший

– Изумляюсь словам вашим, граф, как, впрочем, и других моих советников. Они доказывают только одно: эти господа не любят меня. Подозреваю даже, что кто-то из господ этих с датчанами снюхался, отвадить меня от войны вздумали. Не выйдет! – топнул ногой император. – Я заставлю Данию капитулировать и вернуть все мои родовые поместья…

Словно вновь испугавшись гнева императора, Миних вздрогнул и, едва шевеля губами, прошептал:

– И вот теперь император в опасности. Да что император, само государство. Как считаешь, капитан?

– Так точно, господин фельдмаршал, – не ведая мысли фельдмаршала, по-военному ответил Вахмистров.

Бывшее имение князя Меншикова, Ораниенбаум, подаренное Елизаветой Петровной своему племяннику, неспроста стало любимым местом времяпрепровождения императора Петра III. Всё здесь есть: и удобный канал для прохода судов в Финский залив, и огромный парк с редкими видами растений и деревьев, и сам дворец в четыреста футов длиной. Обычно император весело проводил здесь время: шумные балы, застолья, вечерние фейерверки. Но иногда случались дни, когда веселье успевало прискучить, и он отправлялся из дворца в небольшой двухэтажный дом, выстроенный в самой глубине парка, к тишине и покою. Так было и в этот вечер.

К воротам парка подкатила карета. Вахмистров ловко выскочил из неё и услужливо предложил руку фельдмаршалу. Однако тот, кряхтя, сам стал спускаться с подножки, придерживая одной рукой треуголку, а другой – шпагу.

– Осторожно, господин фельдмаршал, – заботливо произнёс капитан.

– Благодарю, – пробурчал Миних и, потирая поясницу, огляделся.

В лучах уходящего на ночной покой солнца крытый медью купол главного дворца светился оранжево-красным цветом. Он сверкал, искрился, казалось, вот-вот вспыхнет и всё загорится адским пламенем.

Суеверный Христофор Антонович перекрестился и прошептал:

– Господи! Никогда не жил при трёх императорах одновременно: один сидит в Шлиссельбурге[37 - Малолетний русский император Иван Антонович, проведший с 1741 года в заточении почти четверть века.], другой здесь, в Ораниенбауме, а третья – в Зимнем.

Затем тяжело вздохнул и, к удивлению капитана, уверенной походкой направился в сторону дома. Офицер поспешил за ним.

«Семьдесят девять лет старику, а каков орёл!.. Даже завидно», – едва поспевая за маршалом, с завистью подумал Вахмистров.

К дому вела дорожка аллеи, посыпанная гравием. Среди зарослей тут и там мелькали фигуры людей, слышались смех и громкие голоса, восклицавшие что-то по-немецки или по-французски.

Желая сократить путь, Миних свернул с дорожки. Однако, пройдя несколько шагов, он споткнулся о ствол спиленного дерева, не заметный в густой траве. Капитан успел подхватить старика, и тот, шёпотом выругавшись, благодарно кивнул адъютанту.

Сумерки сгущались. Фельдмаршал шёл самым быстрым шагом, каким только мог. И лишь на мостике, перекинутом через узкую речку, он, тяжело дыша, пробормотал:

– Плохие времена, капитан, плохие. У ворот ни души, будто повымерли, зато в парке безумное веселье. Знают они, что там, в столице, творится? Кто нынче правит бал?

Проходя вдоль канала, офицеры увидели две стоявшие у причала парусные галеры с зачехлёнными парусам. На палубе одной из них виднелись фигуры матросов.

Фельдмаршал остановился. Он с горечью разглядывал суда.

– Впечатление, что государством правит сам Господь Бог! Иначе, капитан, невозможно объяснить, как оно существует. Прости меня, Господи, за слова мои грешные и причитания старческие, но дай только знать: с Твоего ли согласия творится безобразие сие?

Старый вояка поднял голову вверх, видимо, ожидая знака божьего. Но затем горестно махнул рукой.

– Жена да не убоялась мужа своего… Куды свет катится? – потрясённо пробормотал он и, перекрестившись, с прежней поспешностью продолжил путь.

Наконец военные вошли в здание. Коридор был безлюден.

Это обстоятельство не удивило фельдмаршала, но поразило адъютанта.

– Крысы всегда первыми покидают тонущий корабль, – предваряя назревший вопрос, произнёс маршал.

В душном холле стоял полумрак. Откуда-то сильно несло смрадом. Из-за дверей в кабинет императора чуть брезжил свет. Недалеко от двери на стуле, сгорбившись, сидел человек, в котором фельдмаршал едва распознал слугу императора Томаса.

– Вонища-то какая, Томас! Не убирают, што ль?.. – морщась, проговорил Миних. Слуга что-то пробормотал и попытался встать. Миних участливо похлопал его по плечу: – Сиди, не вставай. Подагра, поди, опять разыгралась.

Томас виновато кивнул, но всё же, превозмогая боль, почтительно встал. На его глазах навернулись слезы.

– Ну-ну, Томас, всё будет хорошо, не расстраивайся, – дрогнувшим голосом успокоил Миних слугу императора. – Иди, капитан, разыщи офицеров охраны, коль имеются таковые. Скажи, пусть запрут главные ворота да часовых выставят подле дома. Всяк, кому не лень, зайти может.

Со стороны гостиной донёсся печальный звук скрипки, заставивший слугу прислушаться. Но звук тут же оборвался, и оттуда раздались приглушённые голоса. Старый фельдмаршал решительно открыл двери.

– А вот и мой бравый маршал! – услышал он ироничный, но явно уставший голос императора. – Пошто, дорогой Христофор Антонович, рискуете? Почему не в столице? А может, присягнули уже моей супруге и меня пришли арестовывать?

Несмотря на канделябры, стоявшие на столах с зажжёнными свечами, дальний угол гостиной был погружен в темноту, и голос императора прозвучал именно оттуда.

Не видя императора, Миних в растерянности остановился:

– Как можно, ваше величество?!

За столом кто-то закашлялся. Привыкшие к освещению глаза Миниха выхватили в центре зала неряшливо сервированный стол с разными закусками, а его нос уловил стойкий винный запах и даже, видимо, тянуло с веранды, вонь табака. За столом маршал узнал вездесущего Гольца, канцлера Михаила Илларионовича Воронцова, а также Гудовича – генерала и личного друга императора. Там сидел ещё кто-то, кого маршал по слабости зрения не мог разглядеть в полумраке.

Но вот из темного угла показался император. Лаковой поверхностью в его руке блеснула скрипка. Фельдмаршал вытянулся и приветствовал главнокомандующего.

Сгорбленный, растерянный от собственного бессилия, император двигался неестественно, боком и на приветствие Миниха не ответил, махнув в его сторону рукой. Лицо монарха болезненно сморщилось.

Миних слышал, что у императора геморрой, и, видимо, сейчас у него опять началось обострение этой мерзопакостной болезни.

– Ну что, маршал, поди, знаете, что в Кронштадте уже не признали меня? Не дали пришвартоваться даже. Обещали огонь открыть, коли не покину гавань. И что удивительно, фельдмаршал, по пути назад большая часть придворных и вельмож исчезли. Мерзавцы! Подле меня остались единицы.

– Простите старого солдата за откровенность, ваше величество, но решаться надо было раньше, – не ожидая от себя подобной смелости, произнёс Миних.

Император не ответил. Он аккуратно положил на кресло скрипку, взглянул на фельдмаршала и безнадёжно махнул рукой. По его лицу пробежала болезненная усмешка. Пётр осторожно умостился на стуле и, видимо, найдя удобное для себя положение, облегчённо вздохнул.

– Скоро здесь будут гвардейцы. Вас арестуют, ваше величество, – осмелев, продолжил Миних.

– План у меня есть.

– Ну-ну. И какой же? – раздался голос Воронцова.

– А план такой, господа. На шлюпах, что у причалов стоят, доплыть его величеству до Ревеля, там сесть на военный корабль и отправиться в Померанию, где стоят наши войска. Император примет начальство над войском и поведёт его в Россию. И я ручаюсь вашему величеству, что Петербург и вся Россия опять будут у ваших ног.

Наступила тишина. Император молчал.

– Неплохая идея, ваше величество, – произнёс Гольц. – Надеюсь, войска вас поддержат? Тогда я берусь отправить моему королю срочную весточку, чтобы он с непобедимой прусской армией поддержал вас.

«Знаем, какая она непобедимая!..» – с неприязнью подумал фельдмаршал, однако спорить сейчас с пруссаком смысла не имело.

– Не думаю, что это хороший план, господа, – раздался из полумрака голос не знакомого Миниху господина. Голос смелый, уверенный, но, как Миних ни напрягался, вспомнить этот голос он не смог.

– Во-первых, команда шлюпов не станет перевозить императора, я в этом уверен; во-вторых, самое главное: готовы ли войска подчиниться и пойдут ли они войной на свою же страну?