Асмодей нашего времени

– Что такое?

– Mademoiselle Marie просила меня уладить между вами и Пустовцевымъ… я ужь кончилъ… она мн? все разсказала…

– Чтожь она могла вамъ разсказать?

– Ужь что бы ни разсказала, только я сд?лалъ свое д?ло.

– Чтожь вы сд?лали? съ нетерп?ливой досадой спросилъ Софьинъ.

– Что сл?дуетъ.

– Да чтоже, спрашиваю васъ?

– Вотъ что: отъ своего и отъ вашего имени, сказалъ Пустовцеву, что онъ… скотъ.

– Ахъ, Боже мой! вскрикнулъ Софьинъ, вскочивъ съ канапе: кто васъ просилъ?… Цсъ, молчите! сказалъ онъ шопотомъ, сжавъ руку Племянничкова и завид?въ издали Marie, которая шла по направленiю къ нему: никому ни слова! Уйдите!

Племянничковъ, пожавъ плечами, отошелъ, а Софыинъ с?лъ, стараясь принять видъ безпечный и веселый.

– Владимiръ Петровичъ! сказала Marie, подавая руку, вы одни?

– Н?тъ, теперь насъ двое, отв?чалъ Софьинъ, пробуя улыбнуться.

– Простите меня!

– Васъ? Это что значитъ?

– Вы за меня обижены.

– Ктожь могъ меня обид?ть?

– Не скрывайтесь; я все вижу.

– На этотъ разъ, грустно сказалъ Софьинъ, вы точно видите дальше, ч?мъ нужво.

– Отъ чегожь только на этотъ разъ?

– Отъ того, что во вс? другiе разы вы не хотите вид?ть и того, что д?лается у васъ передъ глазами, сурово отв?чалъ онъ.

– Ахъ, говорите, говорите! Я заслужила ваши упреки, сказала Marie, опустивъ голову, и глаза ея увлажнились слезами.

Софьинъ не могъ не зам?тить этой простосердечной, д?тской покорности, и почувствовалъ сожал?нiе къ невинному созданiю, обольщаемому зм?емъ-искусителемъ.

– Марья Онисимовна, съ чувствомъ сказалъ онъ, – ищите въ моихъ словахъ не упрека, а искренняго сожал?нiя. Вы не видите той бездны, какая шире и шире раскрывается всякую минуту подъ вашими ногами. Умоляю васъ, для васъ же самихъ, поберегите себя! Всякое оскорбленiе, относящееся лично ко мн?, отъ такого челов?ка, какъ Пустовцевъ, я перенесу спокойно: но стану поперекъ дороги обольстителю, разсчитывающему на васъ, какъ на свою жертву. Я знаю, онъ ненавидитъ меня, ибо чувствуетъ, что я прозр?ваю тайныя его замыслы; а для людей, заглушившихъ въ себ? голосъ сов?сти, присутствiе такого наблюдателя, какъ я, тяжело т непрiятно. Не скрываю, онъ оскорбилъ меня, страшно оскорбилъ. Такое оскорбленiе требуетъ крови…

Вся бл?дная и трепещущая, Marie, схватила руку Софьина и пугливо оглядывалась вокругъ, какбы боясь, чтобъ кто нибудь не подслушалъ посл?днихъ его словъ.

– Успокойтесь, Марья Оннсимовна; дослушайте меня…

Но не дослушала б?дная д?вушка. Голова ея упала на грудь, руки опустились и безчувственная, она стала холодна, какъ мраморъ.

Софьинъ, самъ не зная что начать, схватилъ колокольчикъ, стоявшiй на стол? и зазвонилъ во всю силу. Тревога сд?лалась общею. Подб?жавшiя дамы схватили Marie и утащили въ уборную. Мадамъ Неб?да сочла нужнымъ тоже "сомл?ть", и тоже заставила хлопотать около себя досужихъ благод?тельницъ. Танцы разстроились. Самъ Клюкенгутъ вышелъ изъ своей н?мецкой апатiи и пропустилъ игру съ падильей и манильей. Софья Кузминишна успокоивала вс?хъ и каждаго ув?ренiями, что это не больше, какъ обыкновенный обморокъ, а между т?мъ улыбалась какъ-то предательски. Одинъ Онисимъ Сергеевичъ не растерялся; увидавъ, изъ-за чего произошла суматоха, онъ спокойно воротился къ столу съ картами въ рукахъ. – "Затанцовалась, сказалъ онъ, усаживаясь въ кресло, – затанцовалась, вотъ и все! А все шнуровка дьявольская виновата. Чей ходъ?"

Софьина уже не было въ зал?. Онъ ретировался, не желая быть свид?телемъ развязки этого произшествiя.

На другой день рано, только что Софьинъ пробудился съ безпокойнаго сна, ему подали пакетъ, запечатанный, какъ зам?тно, съ торопливой посп?шностью.

– Отъ Неб?дов-съ, сказалъ Никита.

Софьинъ открылъ посылку. Это былъ третiй томъ какого-то французскаго романа; ясно, что его прислали не для чтенiя. Софьинъ проворно пересмотр?лъ книгу, даже встряхнулъ ее, держа за крышки, но ничего не выпало. Онъ началъ переворачивать по одиночк? каждый листъ, и на одномъ изъ нихъ увид?лъ слова, два раза подчеркнутыя карандашомъ: ayez pitiе de moi et ne me perdez pas! Онъ остановился надъ этимъ воплемъ юной, испуганной души и задумался.

Тяжело было его положенiе! Онъ понесъ оскорбленiе смываемое только кровью; онъ вид?лъ себя жертвою страшнаго предразсудка, отступить отъ котораго значило бы пойти противъ св?та, – а св?тъ никогда не прощаетъ нарушенiя своенравныхъ своихъ законовъ; онъ хорошо зналъ, что во всякомъ случа? долженъ стать притчей толпы и подвергнуть доброе и честное имя свои толкамъ и пересудамъ, что какъ ни поступилъ бы онъ въ настоящемъ случа?, все найдутся люди, которые заговорятъ, и завопятъ противъ него. Не могъ не вид?ть онъ и того, что, посл?довавъ общему предразсудку, онъ рискуетъ сд?латься преступникомъ закона, который въ этомъ пункт?, виляя направо и нал?во, является безсильнымъ и жалкимъ противникомъ общественнаго мн?нiя и бьетъ уже лежачаго. Но при всемъ томъ онъ чувствовалъ, что требуемый св?томъ исходъ этого произшествiя страшно убьетъ еще незапятнанное имя юнаго созданiя, броситъ его въ омутъ сплетней, клеветы и злословiя, что рады будутъ люди забросать грязью прекрасный цв?токъ, Только что поднявшiйся отъ земли, что, произвольно избравъ себя хранителемъ душевнаго эдема неопытной д?вушки, онъ т?мъ же самымъ пламеннымъ оружiемъ, которымъ поклялся охранять, поразитъ ее смертельнымъ ударомъ, что безсов?стный противникъ его готовъ будетъ во всякомъ случа? воскурить ?имiамъ своему тщеславiю, не щадя никого и ничего. Все это путалось и м?шалось въ голов? Софьина; наморщивъ лобъ, онъ долго сид?лъ и думалъ, наконецъ р?шился…

– Здравствуйте, батюшка Владимiръ Петровичъ! раздались надъ самымъ его ухомъ.

Софьинъ вздрогнулъ. Передъ нимъ стоялъ Неб?да, съ протянутой рукой; видно было, что старикъ сильно разстроенъ.

Софьинъ медленно поднялся и пожалъ руку гостя, извиняясь, что онъ засталъ его такимъ неряхой.

– Что тутъ толковать? Д?ло утреннее. Я бы и самъ теперь… того… да вотъ видите… энтого… какъ ваше здоровье?…

Видно опять было, что старикъ никакъ не могъ приступить къ д?лу, по которому прi?халъ такъ рано. Не дожидаясь отв?та, онъ началъ ходить по зал?, потирая себ? лобъ и кряхтя какъ-то особенно. По привычк? держать себя немного на бокъ, Неб?да теперь почти совс?мъ перегнулся на л?вую сторону и по временамъ взглядывалъ изподлобья на Софьина, который подъ влiянiемъ недавно передуманнаго имъ еще не собрался съ мыслями и стоялъ у стола, опустивъ голову.

– Славная нынче погода, сказалъ Неб?да – и совралъ: погода была вовсе не славная, а такъ, ни то ни сё; изв?стно, какъ бываетъ осенью.

Софьинъ машинально погляд?лъ въ окно и не сказалъ ни слова.

– Вы, видно, никуда не располагаете сегодня? опять заговорилъ Неб?да.

Софьинъ погляд?лъ на него и опять не сказалъ ни слова.

– Правда, продолжалъ Неб?да, оно и рано еще… можетъ быть… И не докончивъ р?чи, Неб?да прибавилъ шагу, и сталъ почти б?гомъ ходить изъ угла въ уголъ.

– Жена моя вел?ла вамъ кланяться, сказалъ онъ скороговоркой, не глядя на Софьина.

Софьинъ улыбнулся.

– И д?ти тожь.

– Онисимъ Сергенчъ! сказалъ наконецъ Софьинъ. Вы, какъ вижу, въ затруднительномъ положенiи.

– Да въ такомъ, батюшка, затруднительномъ, что лихому татарину не пожелалъ бы.

– Вы пожаловали ко мн? не за т?мъ такъ рано, чтобъ узнать о моемъ здоровь?, чтобъ сказать, какова на двор? погода, или чтобъ передать мн? поклонъ отъ Соломониды Егоровны.

– Я и самъ знаю, что не за т?мъ, да чортъ его знаетъ, какъ приступить къ д?лу-то.

– Просто, Онисимъ Сергевичъ, говорите мн? все, что у васъ на душ?.