Аркан общемировых историй

– Я принес, – Кутий положил на грудь Сонату букет хризантем.

– Тебе надо выпить лекарство, – вмешалась Эмма, растерев таблетку и высыпав ее в стакан с водой.

– Оно не поможет, – вздохнул парень.

– Если ты его не выпьешь, оно точно не поможет, – Эмма умела возражать гораздо жестче.

– Эмма… – обратился Сонат к ней. – Ты ведь будешь читать мои работы…

– Конечно, буду, – закивала девушка, протягивая парню стакан.

– У нас ведь могло что-то получиться, так ведь… – Сонат произнес это так прерывисто, будто ему на грудь положили тяжелую металлическую плиту.

– Не умирай! – воскликнула вбежавшая четвертая гостья палаты, которая была младшей из всех присутствовавших.

– Нон… – прошептал парень ее имя.

– Не умирай, не умирай, не умирай… – Нон вцепилась обеими маленькими ручками в одеяло.

– Нон, отойди. Мне нужно влить в этого упрямца лекарство…

Один из датчиков заглушил голос Эммы.

– Это конец… – прокашлялся Сонат.

– Что с ним? – вопросила Сацу.

– Глянь на приборы! – крикнула Эмма.

– Они как будто взбесились! – заорал Арболен.

– Не у-ми-рай! – практически выла Нон.

Дальнейших криков, воплей, возмущений датчиков и требований врача Сонат уже не слышал, ибо провалился в нечто, что не являлось территорией ни жизни, ни смерти, ни даже чистилища вместе с комой…

И внезапно до Соната дошло, что он не падает, а летит в темноте, причем, как ни странно, не вниз.

Упасть ему не позволяли крохотные яркие крылья. Все потому, что Сонат стал бабочкой – прекрасным, но скоротечно живущим существом. Почему-то парень прекрасно понимал, что с ним происходит, и перед глазами-фасетками столь же скоротечно пронеслась его человеческая жизнь.

Вот только любая жизнь может прерваться в любой момент, и бабочка – не исключение.

Сонат понял это, когда услышал позади себя странное жужжание. Он взмахнул крыльями, и на них раскрылась еще одна пара глаз, заменявшая зеркала заднего вида – в них бабочка увидела нечто, похожее на микроскопическую серебряную пулю. Когда это нечто приблизилось к Сонату, тот понял – за ним гонится не пуля, а стилизованный под акулу крохотный, буквально нано-размеров истребитель, вооруженный пулеметом.

Сонату было не до анализа абсурдности ситуации – он прекрасно понял, что истребитель откроет огонь, и пули легко пробьют крылья бабочки.

И «акула» открыла огонь.

«Я не хочу быть бабочкой… Я хочу стать кем-то другим», – промелькнуло в «голове» Соната, и вдруг он понял, что его крылья исчезли, а сам он не падает, а просто висит в этой реальности, состоящей лишь из темноты.

Но размышлять было некогда, поскольку истребитель тоже претерпел метаморфозы, став обычным серым волком. Тело Соната подпрыгнуло и быстро поскакало как можно дальше от волка – парень, только что бывший бабочкой, превратился в обычного зайца.

Волк что-то рявкнул, лязгнул зубами и попытался парой длинных прыжков догнать Соната-зайца. «Надо бежать быстрее», – подумал Сонат, и скорость его передвижения заметно увеличилась, но основной проблемы это никак не решало, ибо волк в теории мог проделать тот же фокус.

И только парень-заяц сделал такой вывод, как по глазам резанул белый свет. Сонат моргнул пару раз, дабы глаза привыкли к внезапному освещению пространства, и логично решил, что ему нужно бежать к этому свету. С каждым новым прыжком Соната свет несколько размывался, приобретал законченные формы, а затем и вовсе предстал перед зайцем большим, закрученным в немыслимые спирали туннелем, похожим на гигантский кровеносный сосуд. Внутри него, будто вечно беспокойные эритроциты, лейкоциты и тромбоциты, носились гоночные машины самых разнообразных форм, цветов и размеров.

«Как раз прекрасное место для того, чтобы затеряться», – подумал Сонат и прыгнул прямо в туннель, пробив собой стеклянную стенку, вот только там зайцу было не место…

И Сонат стал ожившей гоночной машиной – одной из многих, что едут непонятно куда и непонятно зачем. Но выбора не было, и парень последовал по туннелю, неожиданно успешно лавируя между сошедшими с ума транспортными средствами. Шум стоял жуткий – кто-то сигналил, кто-то заставил надрываться мощные колонки, кто-то умудрялся высовываться из окна ругать всякого, кто мешал проезду…

Сзади раздался скрежет металла.

Сонат взглянул в одно из зеркал заднего вида (к счастью, оно было куда больших размеров, чем в случае бабочки) и сделал неутешительный вывод – его преследует машина настолько гигантских размеров, что было непонятно, как она вообще не застревала в туннеле, но пугало даже не это – ее передний бампер «украшал» металлический щит с длинными шипами, похожими на ногти.

Шипы-ногти пронзали машины, как нож масло, и многие водители решили, что лучше гибель в полете, чем от такого железного чудовища.

Нескольких пробивших стеклянные стенки хватило, чтобы весь тоннель рассыпался, будто карточный домик.

Сонат, как и его «товарищи по несчастью», вылетел в темноту, но теперь он стал летающим мешком с песком, а вместо автомонстра его преследует самозаряжающийся дробовик.

«Вот это – совсем не смешно», – подумал парень.

Почему-то он, не имея глаз, мог видеть – а посмотреть было на то, ибо далеко внизу стала открываться впечатляющая картина. Сонат разглядел корявые небоскребы, смахивающие на позвоночник человека с выпирающими ребрами, траву, похожую на раскрашенные человеческие волосы, вставшие дыбом, источник с водой, чей цвет так напоминал бледную человеческую кровь, рекламные щиты в форме глаз, фонарные столбы-ногти, обмазанные облупившимся лаком…

И не успел Сонат задаться вопросом, что это все такое, как дробовик изрыгнул из себя пулю громким «бах!».

Пуля задела нижний уголок мешка. Песок быстро покинул дырявую тряпку, и парень, будто флаг поверженного противника, спланировал в объятия столь убогого детища конструктивизма, по улицам которого текла бледно-кровавая вода. И Сонат бы окончательно утоп в ней, если бы не стал бумажным самолетиком.

Набрав высоту, парень, наконец почувствовавший себя марионеткой, попытался понять, кто же – его кукловод, но опять ему помешал некто, ставший огромной ожившей зажигалкой.

Сонат летел как можно быстрее и неожиданно, прямо в полете вернул себе человеческий облик. Единственное, что его теперь беспокоило (возможность свалиться в бездну в любой момент была не в счет) – излишне длинные ногти на руках и ногах. Преследователь, увидев их, явно испугался и исчез ровно так же неожиданно, как и появился.

Но в сторону Соната направлялся необычный корабль. Он был необычен как минимум по одной причине, ибо был сделан целиком из ногтей. Белоснежные, белые, желтоватые, оранжевые, желтые, длинные, короткие, грязные, чистые, испиленные, неровные – различные кусочки твердой ткани, что есть на пальцах среднестатистического человека, стали основным материалом этого судна.

И тут Сонат вспомнил, что в германо-скандинавской мифологии, которой так увлекалась Эмма, упоминался подобный корабль под названием Нагльфар. Единственное, что запомнил парень из тогдашней лекции Эммы, что в германских языках понятия «гвоздь» и «ноготь» обозначаются одним словом, а вот то, что сия плывущая постройка отправляется в путь ровно перед концом света, поэт явно не запомнил.

Сонат подлетал все ближе к Нагльфару и увидел на палубе женщину исполинского роста, чье тело было окрашено в белый, синий и черный цвета. Он не знал, кто эта женщина, но отчего-то предположил, что прекрасно ей знаком.

Женщина моргнула бесцветными глазами, и из тела корабля вырвались девять ногтей, каждый из которых был длиной с небольшой меч. Сонат не успел сделать движение в сторону – ногти-мечи, будто стрелы или копья, пронзили тело парня насквозь.

Поэт упал прямо к ногам женщины. Та равнодушно на него посмотрела, после чего подошла и резко, по одному стала вытаскивать ногти-мечи из тела Соната. Парень громко кричал от боли, но наибольшую боль женщина ему нанесла, когда практически с мясом выдрала ногти на руках и ногах. Брошенные на пол твердые кусочки буквально врастали в корабль.

– Чтоб тебя разорвало… – нашел в себе силы выругаться Сонат.

– Я бы поспорила с этим, ибо наша сделка больше не в силе, – железным голосом возразила женщина.

– Так это ты… Мне дала… Этот… Дар… – прохрипел парень.

– Ты был обречен. Я и так помогла тебе тем, что отсрочила время твоей смерти, хоть ты сам ее искал. Причем так усердно, что забыл про все на свете.