Домик на дереве

– И как же? – спросил я.

Не сказав ничего, Гриша по-солдатски стянул с себя одежду и, оставшись в одних трусах, сиганул в воду, при этом что-то крича на тарабарском; за ним сиганул не менее радостный Питер. Когда он вынырнул из воды, окрыленной и улыбающийся, он махнул нам, чтобы мы разувались и к нему – на водную вечеринку. Я и Степан без промедления приняли его приглашение; а вот Настя воздержалась, несмотря на наши тщетные уговоры; мол, нет купальника.

– У нас тоже нет купальных трусов, – заметил Гриша.

– Вам проще.

– Чем же?

– Всем.

– А вода такая теплая, такая прохлаждающая, такая классная, – дразнил ее я, ощущая себя рыбой.

– Хоть какая, все равно не буду купаться.

– Ну и пусть париться на солнцепеке! – заключил Степан и предложил нам сыграть в водные салочки. Идея была принята на «ура!». Пока наши зубы не застучали от холода, мы не вылезли из воды.

***

Жизнь была яркой и прекрасной, первозданной и открытой – кометой, летящей навстречу одиноким звездам, затерянным среди вечного мрака и холода. Мы не задумывались ни о чем, просто плыли по ее бурному течению, повинуясь тайному зову сердца, которое в большинстве случаев не обманывало.

Мы жили по-настоящему, не фальшивили, как научились позже, став взрослее и циничнее. Мы верили в свое превосходство и великое предназначение, предначерченное судьбой, в свою бессмертностью и правоту тех догмат, которые считали верными, правильными. Мы верили, что сможешь дружить с Гришей столько, сколько этого сами захотим – и никто нам не указ. Мы верили, что в конечном итоге, при любых обстоятельствах, справедливость всегда восторжествует, и Гриша станет свободным, тем самым избежит участи быть повешенным прилюдно. Мы верили, что будем каждую неделю отправляться вплавь на плоту по речным извилистым просторам, ограниченными берегами, сплошь поросшими густыми лесами. Мы верили, что наша дружба на века, а мир, в котором мы жили, не измениться, никогда, не сдвинется и на йоту. Мы просто верили, что все будет так, как мы этого захотим – только так и никак иначе. Поэтому мы были свободными.

Как вернуть веру? Как обрести надежду? Как ощутить свободу? Как? Я не знаю. Никто не знает. Извечные вопросы, которые сопровождают нас по жизни, обычно остаются без ответов, что угнетает, лишает сил, а порой забирает нечто большее – твою душу, отчего становится пусто и темно, как в космосе или на глубине бездонного океана. Пустая, зияющая рана во мне кровоточит; рана от потерянного в дымке времени беззаботного детства, когда была и вера, и надежда, и свобода. И вспоминая о счастливом дне, когда мы плыли на плоту, скрывшись от солнца в палатке – мне хочется забраться туда, очутиться на плоту, чтобы обрести вкус к жизни, к ее несметным дарам.

Как обрести веру в людей, в мир, когда прошел через окопы войн и видел, на что способен человек, когда ему дают волю, когда заставляют выпускать страшного зверя на волю? Как воскресить надежду, потухшую от повсеместной несправедливости, творившейся на каждом уголке земного шара? Как стать свободным, когда ты в кандалах от жизни, проведенной в аду, в плену условностей и обстоятельств? Как?

– Как вы думаете, ребята, что будет, когда мы станем взрослыми? – спросил я, откусив огурец.

– Что за заумные вопросы, Сашка? – Степан запихал себе в рот половину мясистой помидоры и жутко чавкал.

– Мы умрем, – сказал Гриша.

– Умрем?

– Не в прямом смысле этого слова, – пояснил он, держа в руках раскрытую шоколадную конфетку. – Мы превратимся в ответственных и скучных снобов – в наших родителей. – Гриша отдал конфету Питеру, который жадно проглотил ее.

– Ни за что! – вскрикнул Степан. – Я уж точно не стану, как отец, у которого одно на уме: только говорить «нет» и что-то требовать от меня.

– Когда станешь отцом, по-другому запоешь.

– Я? Отцом? Ты шутишь, наверное? Какой из меня отец? Нет, это не для меня. Не надо мне ни сыновей, ни дочерей.

– Это пока.

– И потом не надо будет, я-то знаю!

– Мало ты знаешь.

– А ты откуда так много знаешь?

– Потому что старше вас и смотрю на жизнь иначе, нежели чем вы, ребята. Вижу то, что вы не видите.

– И что ты видишь, чего я не вижу?

– Мир несправедлив.

– Что-то я не замечал.

– Я тоже раньше не замечал очевидного. – Молчание. – Мою семью осудили и приговорили к смерти из-за того, что в них текла нечистокровная романдская кровь. Каждый бы на моем месте возмутился и задумался о несправедливости. Эта ошибка, говорил я себе и успокаивал себя, что скоро – совсем скоро – люди поймут, что совершили ошибку и начнут исправлять ее. Но видимо не было никаких ошибок, раз армяхе всё еще враги общества, зараза. То, что я счел несправедливостью, другие – сочли справедливым и правильным решением проблемы. Из этого следует вывод: мир несправедлив к нам – и к этому надо привыкать. Потому что он уже не поменяется. Тем более ради нас.

– Ты думаешь? – с долей сомнения спросил я, внимательно слушая Гришу, который был не только старше нас по возрасту, но и душой.

– Думаю, да.

– Вот черт! – вскрикнул Степан и заржал. – Вы слышали себя, придурки? Хуже стариков! Давайте лучше сыграем в картижки и перестанем думать о всякой фигне.

– Это не фигня – это жизнь, – заметил Гриша.

– Знаешь, что мой отец говорит по поводу жизни?

– Не знаю, потому что не знаком с ним.

– Меньше думай о жизни, шансов встретить старость будет в разы больше.

– Так и сказал?

– Почти. – Степан вытащил из нагрудного кармана колоду карт и начал перемешивать. – Так что сыграем?

– Я не хочу, – сказал я.

– И я, – поддержала меня Настя.

– Че серьезно? – Степан скривил лицо в смешной гримасе. Спросил у Гриши. – И ты не хочешь?

– Я примкну к большинству. Извини, Степка.

– Не извиню.

– Предлагаю спеть, – вдруг предложила Настя.

– Только не это, ребята…

– А что ты хочешь спеть?

– Я готова петь все, что угодно.

– Может, споем «Лодочка плыви»? Было бы в тему!