Тишина

– Ах вы, бедные… И за это вы всю деревню соседнюю вырезали, трупами колодцы завалили?

– Да почему же ты, боярин, так плохо про нас, грешных, думаешь? Не мы это: та самая шляхта, которая здесь укрывалась и мужиков бунтовала, их и вырезала другим в назидание, чтобы слушались. Видать, та деревня против других не такая воровская была, за это и поплатилась.

– А в меня зачем стреляли? Зачем старшие ваши стрельцов побили и ускакали? Чего боялись нас, раз ничего плохого не делали?

– Так кто же знал, как вы с нами поступить собираетесь? Да и непонятно вначале было, кто по нам палит: московские войска или ляхи? Обложили по всем правилам, и наступают. А мы, казаки, без боя помирать не привыкли. Часть товарищей решила прорваться, и воеводам пожаловаться на такое самоуправство: пошли, мол, по царскому указу, а нас же за это из пушек расстреливают. Ты, боярин, подумай, как на это посмотрят.

– Ты говори, да не заговаривайся. А когда я к вам на переговоры шел, все еще невдомек было, что я не лях, и истреблять вас не собираюсь? Зачем вы в меня стреляли?

– Да, тут грешны, боярин, ты уж нас прости.

– Бог простит, а мне до твоих грехов дела нет. Знаешь ли, какое наказание за убийство посла бывает?

– Так то-то и оно, боярин, что никто твою милость убивать не собирался.

– И на том спасибо.

– Хотели бы – ой, не промахнулись бы с пятидесяти шагов, у нас стрелки меткие.

– Да ты уж совсем обнаглел, не иначе?

Матвей тронул с места коня и подъехал к казаку, который отошел на пару шагов назад.

– Да нет же, боярин, я за то и прощения прошу, что так нам поступить пришлось: решили мы эдак внимание отвлечь, чтобы товарищам легче прорваться и уйти было. А что не очень вежливо вышло – так куда там о вежливости думать, когда с полсотни трупов уже по улицам лежит.

"Черт их знает" – подумал Артемонов – "Вдруг, и правда, они по указу действуют, а тогда я получаюсь вор, а не они. Опять, просто так их отпустить – зачем спрашивается, тогда весь приступ устраивали и людей положили? По указу… Но зачем же тогда князь…". Размышления Матвея были прерваны появлением совершенно неожиданных лиц: стрельцы вели по улице простоволосую женщину с пухлым малышом лет двух от роду на руках. Женщина была довольно высокого роста, одета почти как московская боярыня и держалась с большим достоинством, хотя и слегка прихрамывала, а ее прекрасные, ярко рыжие волосы развевались по ветру как олицетворение греха и соблазна. Мальчик, сидевший у нее на руках, также обладал густой копной ярко-рыжих волос. Увидев Матвея, она так бесстрашно и нагло уставилась прямо на него, что полковник вынужден был отвести глаза. "Господи! – тяжко вздохнул про себя Артемонов – Только этой ведьмы и не хватало! К тому же с ребятенком…".

– Это еще кто такая?

– Матвей Сергеевич, в том отряде была, который к реке ушел. Отстала, а мы ее и догнали.

– Волосы-то прикройте, что за срам!

– А что, не нравятся тебе мои волосы, полковник? – вмешалась в разговор сама пленница. Матвей, вынужденный признать про себя, что волосы ему очень даже нравятся, не отвечая, отвернулся в сторону. Хороши в ней были не только волосы, но и многое другое: женщина была очень молода, но уже входила в пору зрелости, силы и уверенной в себе красоты. Стрельцы притащили из избы какой-то балахон и накинули его на пленницу. Малыш, до сих пор сидевший спокойно, громко расплакался.

– Уведите ее! Григорий, сопроводи ее в ставку, к Ордину, да проследи, чтобы в дороге ничего дурного с ней не случилось, да и с дитем тоже. Думаю, птица она непростая, ты на платье одно погляди.

– А ты заметь, Матвей Сергеич, как она вон на того кудрявого посматривает, да и он на нее – не чужие они, ой, не чужие! – зашептал Котов на ухо Матвею.

– Ну вот, и его прихвати без шума. Только допрашивать отдельно… Да кого я учу!

Подьячий с видимой радостью бросился исполнять поручение, и вскоре уже галантно держал загадочную казачку под локоток, рассыпаясь в любезностях. Тут и сам Артемонов приметил бешеные взгляды, которые бросал время от время искоса на эту сцену высокий кудрявый казак. "Прав подьячий!" – подумал Матвей, – "Но женщина в казачьем полку, да еще и в походе в военное время – чудеса, да и только. Пожалуй, лежи они все пьяные вповалку, и то не так чудно было бы. Что-то здесь интересное кроется. Ну да Ордин с Илларионовым разберутся, кому же, как не им в таком разбираться".

Артемонов распорядился связать казаков хорошенько, и под надежной стражей отправить также в ставку полка для разбирательства, сам же решил съездить в соседнюю деревню, куда отправился отряд Мирона и Хитрова. Но как только Матвей начал собираться в поездку, на дороге показалось облако пыли, с шумом приближавшееся к деревне. "Кого же еще Бог послал?" – недоумевал Артемонов, уже несколько утомленный за последние дни необычными происшествиями. Из облака вырвался вперед всадник, оказавшийся князем Долгоруковым, следом за которым на деревенскую улицу въехали еще сотни три дворянской конницы.

– Ох, Матвей, боялся, что опоздаю! – взволнованно прокричал князь, – Слава Богу, сами справились. Я-то думал, тут пара сотен взбунтовалась, а здесь целый полк! Ты уж меня прости, полковник, что в такое дело тебя втравил! Сам не знал, ей Богу, не знал!

– Да что уж, на то мы и царские ратные люди… – смущенно бормотал Артемонов, не знавший, как отвечать на извинения такой знатной особы. – Старшину, правда, мы упустили, виноваты.

– Да будет! Главное, сами в порядке! Сейчас почти целого полка лишиться, да еще и по глупости – ох и тяжело было бы, главные битвы-то впереди. И все бы это на меня пало… Эх!

– Ну вот, правда, не вся старшина ушла, захватили мы тут… одну – разоткровенничался успокоенный снисходительностью князя Матвей, не знавший, впрочем, может ли считаться доблестью то, что из всей всего отряда старшины захвачены были только баба с малым дитем.

– Одну!? – радость, удовлетворение и злоба быстро сменяя друг друга промелькнули на лице Долгорукова, он оставил свои смиренные повадки и заговорил почти грубо: – Где она, где, полковник? И где выблядок?

Матвей был удивлен, поскольку про ребенка он сообщить князю не успел.

– Да отправил я их, князь, с надежной охраной, в ставку полка, к стольнику…

– К Ордину?! – Долгоруков чуть ли не поднял коня на дыбы, но затем, овладев собой, успокоился и заговорил снова почти елейным голосом: – Ладно, ладно, конечно, туда их и надо – пусть разбирается Афанасий… Баба у казаков, да еще и в походе – это, конечно, чудо из чудес. Вот я и разволновался, видишь! Бог с ними, ты мне пленничков покажи.

Матвей и Юрий Алексеевич подъехали к скоплению казаков, которых рейтары и стрельцы вязали и готовили к отправке в расположение Большого полка. Артемонов пресек излишние грубости, да служивые и сами присмирели при виде одного из главных царских воевод. Долгоруков с удовлетворением разглядывал казаков, словно вид их оправдывал какие-то его ожидания.

– Как же собираешься с ними поступить, полковник?

– Да как же? Мне их судить не с руки, да их и не поймешь: говорят, по царскому и гетманскому указу пришли, воровские деревни унимать… Я ведь и не то, чтобы им совсем верю, а все же я не приказной дьяк, и не губной староста, чтобы с ними разбираться. Отправлю в полк, пусть там выясняют. Да думаю, старшина их еще раньше того до царского шатра доберется, и челобитную на меня подаст. Что уж делать…

– Отправишь, значит? А ребята твои, лучшие рейтары и стрельцы, так тут гнить в поле и останутся? А бабы и детишки те, которых они порубили и в колодцы побросали – за них Бог воздаст?

– Так ведь… На то и война, мы их брата тоже немало побили, за что нам, может, еще перед царем ответ держать. А деревни они, вроде как, по указу…

– По указу?! Вчера ли ты на свет появился, полковник, чтобы низовым на слово верить? Когда такой царский указ бывал, чтобы пашенных крестьян вырезать, в полон брать, да деревни жечь? Был ли, говори, такой указ?!

– Да что ты, твоя светлость, как раз наоборот… Так что же с ними делать?

– А вот что, полковник. Найди-ка ты рощицу деревьев не старых, но и не слишком молодых, деревца те вели острогать, и рассади по ним казачков – дай им помереть потомственной столбовой смертью. Пусть урок будет: не воровать и указов царских слушаться. Всех не надо, отбери тех, что одеты побогаче, а сиромашню раздай по полкам в услужение: пусть коней чистят да кормят, еду варят. Им, мужичью, это дело привычное.

– Да что же, князь, на кол? Разве мы нехристи… Нет, если еще расстрелять – быстро поправился Матвей, решив загладить бестактность, хотя и расстреливать казаков ему не слишком хотелось.

Долгоруков как будто задумался, как бы ему получше донести до Артемонова свою мысль, и принялся, глядя куда-то в сторону, гарцевать вокруг Матвея на коне.

– Боярин! Чаешь ли спасения души и жизни вечной?

Артемонов нервно сглотнул. Мало того, что князь произвел его в бояре, так еще и завел совсем неожиданную от него душеспасительную беседу.

– Я… Конечно, все мы… Ну, а кто же…

– Так слушай. Человек, который заведомых воров не казнит, а отпускает, не только старые, но и будущие их грехи на себя берет, и за них перед Создателем отвечать будет. Мало они уже убили, снасильничали, в рабство людей продали – отпусти их, и знаешь ли, что будет? Помилует их государь, во-первых, по доброте, а во-вторых – по нужде в ратных людях, и пойдут паны-братцы дальше Белую Русь разорять. А ведь отвечать нам, Москве, за их шалости. Кого мужики местные больше бояться будут? Царя, который далеко, или казачков, которые рядом?

В словах князя была несомненная доля правды, и Матвей заколебался. Конечно, самоуправство его никто не одобрит, но военное время списывает и не такие проступки. Что же касается царской милости к схваченным казакам, то в ней можно было не сомневаться, и здесь князь был полностью прав. Однако в это время мимо Матвея и Долгорукова провели нескольких скрученных казаков, один из которых с надеждой заглянул в лицо Артемонова: этот казак был точной копией чуры Михайлы, спасшего когда-то Матвея и его братьев от плена и от верной смерти.

– Нет, твоя княжеская милость, – твердо сказал Артемонов, – Не моего это ума дело, а что до Божьего суда, то Ему отмщение, и Он воздаст. А приказа их казнить у меня нет, и быть не может. Если хочешь так распорядиться – спорить не могу, но напиши грамоту, а я дьякам нашим полковым отдам.

– Обойдемся, полковник, без бумажек, – презрительно пробормотал Долгоруков и, стремительно развернув коня, поскакал к своему отряду.

Глава 7

Несмотря на комету и другие мрачные предзнаменования, королевичу Владиславу не удалось взять Москвы: полуразвалившиеся после Смуты, поросшие бурьяном и молодыми деревцами городские ворота – Арбатские, Никитские, Тверские, Петровские, Сретенские – надолго задержали поляков и казаков, а к вечеру и сами осмелевшие московиты вышли из-за своих дряхлых укреплений и погнали врага из столицы. За пару дней до этого, запорожцы покинули усадьбу Артемоновых, однако никакие люди туда не вернулись, как не вернулись жители и в ближайшие неоднократно сожженные и разграбленные деревни. Родители также не возвращались, и Авдей, Матвей и Мирон остались одни. Теперь они могли не бояться казаков, и чувствовать себя в усадьбе полноценными хозяевами, однако радости им от этого было немного: вместе с запорожцами исчезли из дома и еда, и дрова. Мальчики начали топить печь бревнами тына, досками сараев и всякими валявшимися во дворе деревяшками, но сил рубить и пилить все это полуголодным детям не хватало, и в большом, темном доме было теперь лишь немногим теплее, чем на улице. А на улице ударили ранние морозы, и повалил снег, прикрывший, наконец, все неприглядные последствия казачьего постоя. Со съестными же припасами становилось все хуже и хуже: хозяйственные казаки подчистую вывезли из усадьбы все продовольствие, не побрезговав даже хранившимися уже не один год сушеными яблоками, и перебили всю немногочисленную остававшуюся живность. Если бы не чура Михайла, ухитрившийся скрыть от товарищей и оставить в доме немного еды, младшие Артемоновы и вовсе быстро пропали бы с голоду. Выходить же на поиски пропитания куда-то далеко от усадьбы мальчишки не решались: по заброшенному и разоренному краю по-прежнему бродили отряды и ватаги самого разного военного и разбойничьего люда, и вероятность попасть в беду казалась куда больше, чем найти под снегом какие-то припасы. Кто знает, может быть и ратные, и даже лихие люди, увидев трех голодных и оборванных детей, разжалобились и помогли бы им, но такая мысль до поры до времени не приходила в голову Артемоновым, и они по-прежнему жили в усадьбе, выбегая на крыльцо каждый раз, как вдалеке слышалось конское ржание, надеясь и не веря в глубине души, что вернулся кто-то из родителей. Голод и холод делали свое дело, и однажды старший Авдей, на плечи которого ложилась основная тяжесть ведения хозяйства, заболел. Сначала он держался и пытался даже, улыбаясь и подшучивая, поддерживать настроение братьев, однако вскоре ему стало хуже, и он уже только лежал, не вставая, в сильном жаре, хрипло и тяжело дыша.