Всё Начинается с Детства

Возле этого арыка я нередко вспоминал тот, что протекал в Ташкенте возле дома бабушки Абигай и дедушки Ханана. В Ташкенте, большом городе, арыки были и шире, и глубже, чем в Чирчике. А уж тот, в Старом Городе, вообще напоминал бурную речушку. И не мудрено: улица Сабира Рахимова, где жили мамины родители, круто шла под уклон. Вот уж где было раздолье гонять кораблики! Течение подбрасывало их, подкидывало, швыряло к бетонным краям, закручивало, а иногда их заглатывали вечно голодные воронки. Те, что доплывали, выглядели так, будто потерпели кораблекрушение. Но все это компенсировалось незабываемо-острыми ощущениями.

Арык возле кинотеатра «Октябрь» тоже давал их не мало.

– …Три-четыре… Пускай!

Витькин голос еще и не отзвучал, а кораблики уже мчатся вниз по арыку. Но это уже не арык, конечно, это бурная, широкая река. Кораблики прыгают на волнах, наскакивают друг на друга, переворачиваются. И вместе с ними то срываются в бездну, то замирают наши сердца. Сколько страхов и волнений! Крик стоит такой, что в ушах звенит. Каждый ведет себя так, будто находится на борту, будто он – капитан и судьба корабля зависит от его искусства, от во-время поданной команды.

– Ку-уда? На середину! Давай на середину!

– Право руля! Обходи! Во… Во… Эх-х!

– По-олный вперед! На абордаж!

Красные, вспотевшие, толкая друг друга, несемся мы вдоль арыка. У Эдемки аж вены вздулись на лбу и глаза вот-вот выскочат из орбит. Да и кто выглядит лучше?

Самое смешное, что иногда кораблики вроде бы подчиняются нашим командам, совершают нужные маневры. К сожалению, не всегда.

Мой самолетик был, пожалуй, одним из самых усовершенствованных участников гонки. Острый нос, крылья прижаты к корпусу, как у истребителя. Имелся даже небольшой киль, а на плоской, как палуба, спине поставлена мачта. Но увы – все эти находки не помогли мне добиться победы. Сначала самолетик почему-то мотало из стороны в сторону, что-то в конструкции сделало его слишком вертким. На одном из поворотов, шмякнувшись о стенку арыка, он потерял мачту… Я совсем было расстроился, но потом самолетик как-то выровнялся и стал догонять соперников. Первым он не пришел, но поражение хотя бы не оказалось позорным.

Иногда гонки продолжались неделями. Потом надоедало да и корабликов почти не оставалось. И тут мы вспоминали еще о чем-то интересном или забытом на время состязаний. Предположим, о головастиках.

* * *

Было поздно, уже кому-то из нас сердито кричали с балкона, что совести у тебя, мол, нет. Мы стали расходиться.

– Эй, пацаны, скоро зоопарк приезжает. Слышали? – уже входя в подъезд вспомнил Колька. – Говорят, прямо к нам, на Юбилейный…

Колька, учительский сын, раньше других узнавал городские новости.

– Да ну?! – Мы обрадовались. На Юбилейном, – значит, близко, хоть каждый день в зоопарк бегай. А что бегать захотим, мы хорошо знали.

Этот бродячий зверинец уже бывал в Чирчике, в последний раз – года два назад. Размещался он тогда довольно далеко, в центре города, в одном из парков, но все же мы с друзьями побывали там раза два. И каждый раз впечатления были очень сильные.

Первое, что нас поразило – это вонь. То есть, едкая смесь запахов навоза, опилок, которыми засыпаны были полы клеток, шерсти животных, птичьих перьев. Сначало эти запахи показались нам противными, но очень скоро мы привыкли и даже полюбили этот «дух зверинца» – чем-то он волновал.

Клетки со зверьем – не меньше пятидесяти – были расставлены огромным кругом. И в центре круга стояло островком несколько клеток. Еще издали мы услышали многозвучный и совершенно новый для нас шум: визг, рычанье, какие-то странные резкие выкрики, говор и смех публики. Сильнее всего он был в дальней от входа части зверинца. Мы туда и помчались. Протиснулись сквозь толпу и увидели обезьян.

В клетке слева были гориллы. Большие, черные, пугающе похожие на людей, они сидели неподвижно, словно застыв, и глядели на публику. Люди их разглядывали, а гориллы просто глядели. Безразлично, равнодушно. А, может, презрительно.

Справа были какие-то небольшие длиннохвостые обезьяны. Они ловко, как гимнасты, прыгали по веткам, прикрепленным к потолку клетки. Красиво прыгали, но, в общем, тоже не веселились, а на людей внимания не обращали. За то в центральной клетке, где находились два невысоких длинношерстых бабуина, шло настоящее цирковое представление. Бабуины – длинноносые, с разноцветными лицами (шерсть у них на щеках была и голубая, и белая, и пурпурная, будто кто-то их раскрасил перед спектаклем) с их голыми, красными бесхвостыми задницами очень были похожи на клоунов. И вели себя соответственно.

Простодушные посетители – и взрослые, и дети, – хохотали чуть ли не до упада. А выходки клоунов были, мягко говоря, грубоваты и не слишком-то приличны. Совать друг-другу палец в попу, а потом этот палец посасывать… Делай так люди – кто бы стал смотреть? Все возмутились бы. Но обезьяны – не люди, над ними приятно посмеяться. Возможно, это пробуждает в зрителях чувство собственного превосходства… Всем нам было ужасно смешно. Еще стало смешнее, когда мандрилла, подобрав крышку от консервной банки, принялась ездить на ней по клетке, подвывая от удовольствия. И еще смешнее – когда эту же крышку она использовала, как ночной горшок. Публика выла, визжала, гоготала, топотала, ничем не отличаясь от обезьян.

Не знаю, – может быть артистке надоели восторги зрителей, – только она, подхватив все ту же крышку, разбежалась и швырнула ее в толпу. Крышка ударилась о прутья клетки, обрызгав своим липким и зловонным содержимым почти всех, кто был в первом ряду. Больше всего досталось молодому человеку, который стоял впереди неподалеку от меня. Он был такой нарядный. В белой рубашке, при галстуке… Я услышал, как пронзительно завизжала его девушка. Она кинулась от клетки, а пострадавший пижон стоял столбом, растопырив руки. У него не только рубашка, все лицо было в брызгах и подтеках…

Зрители, крича и ругаясь, разбежались кто куда. Только мы и остались. Мы хохотали, глядя на мандриллу. Кто-кто, а мы-то считали, что спектакль удался на славу. И мандрилла, кажется, тоже. Ухватившись руками за прутья клетки, она весело скалила зубы.

Потом мы долго путешествовали по зверинцу, не пропуская ни одной клетки, но так весело, как возле бабуинов, нам нигде не было. Почти все звери казались какими-то печальными и безразличными, вроде горилл. Грустный великан-слон с толстыми бивнями даже и не поглядел в нашу сторону. Маленькие его глазки были опущены вниз. Посетители, особенно дети, все время предлагали ему что-нибудь вкусненькое, но слон ни разу не протянул хобот, только помахивал им вправо-влево. Спасибо, мол, ничего мне от вас не нужно.

– Почему он не убежит? – прошептал Витька, толкая меня в бок. – Погляди, как его плохо привязали!

Слон стоял в загоне за металлической загородкой, которая не выглядела слишком прочной. Заднюю его ногу обвивала тонкая цепь, закрепленная на небольшом металлическом колышке. Гиганту стоило только дернуть ногой – и либо цепь порвалась бы, либо колышек выдернулся бы. Сейчас слон стоял как раз так, что цепь сильно натянулось. Когда он чуть-чуть шагнул вперед, даже нога его приподнялась и казалось, что цепь вот-вот лопнет…

– Ну?… – Мы затаили дыхание. Неужто и сейчас не дернет посильнее? Нет, не дернул. Наоборот, попятился. Цепь ослабела.

Во дурной! – Мы были разочарованы. – Хоть бы попробовал!

* * *

Много позже мне удалось разузнать, в чем были причины такой странной покорности. Слона, впервые попавшего в зоопарк, приковывают толстой цепью. Сорваться с нее он не может, но, конечно, все время пытается освободиться. Тянет, дергает эту проклятую цепь, мечется, яростно трубит. В отчаянной борьбе за свободу проходит несколько месяцев – и слон постепенно теряет надежду. Через полгода он уже и не рвется, не дергает цепь. Его воля сломлена… Тогда-то и сменяют цепь на более легкую.

Не знаю, почему с такой силой врезалась мне в память эта история. Ведь я был тогда ребенком, мне, конечно же, и в голову не приходило, что мы, люди, в сущности тоже в определенном смысле живем в зоопарке и очень похожи на слонов. Нас тоже все время так или иначе «тренируют», тем или иным способом приучают к покорности, убивают волю, веру в то, что можно завоевать свободу. И добившись этого, дают иногда порезвиться на более легкой привязи: все равно никуда не «убежим».

И вот что самое поразительное: мы это проделываем друг с другом, с себе подобными. То есть, часть из нас – укротители, часть – звери… Так что же такое, скажите мне, человечество?

* * *

Но я отвлекся…

Другие звери и птицы тоже были невеселыми. Даже павлины не хвастались своими великолепными хвостами, не расхаживали величаво, хотя это им свойственно – ведь говорим же мы иногда о ком-нибудь: «гордый, как павлин». Но мы никакой гордости в этих павлинах не заметили. Медведь сидел с раскрытой пастью и непрерывно раскачивался: взад-вперед, взад-вперед. А тигр расхаживал вдоль клетки – слева-направо и справа-налево… Разве что обезьяны не тосковали в неволе по своему легкомыслию.

Мы о них с удовольствием вспоминали. Да еще позабавил нас один ишачок, почему-то оказавшийся в зоопарке – он был не в клетке, а стоял на привязи возле дерева. Милый был ишачок, с подрезанным ушком и добрыми глазами. Но мы над ним потешались, потому что между задними ногами у него торчал… Нет, не хвост, а другая длинная штука. Видно, что-то возбудило бедного ишачка… Представляете, какая радость для мальчишек увидеть такую неприличность?

Возвращаясь из зверинца мы об этом и говорили, а вовсе не о том, что зверям грустно. А еще мы с жаром обсуждали: чем же их там кормят? Сколько еды надо на такую ораву? Мы спорили: правда ли что зоопарк покупает у местных жителей ишаков и лошадей на убой. Вроде бы мы об этом слышали, но почему-то казалось нелепым, что для животных покупают… животных!

То, что мы, люди, едим мясо и убиваем для этого животных, почему-то странным не казалось… Тоже маленькая деталь к вопросу о том, как с помощью привычек формируется мышление.

Вскоре мы снова пришли в зоопарк и на этот раз узнали, чем кормят зверей.

– Ой, сколько мух! – замахал руками Эдемка, когда мы подошли к клетке со львом. А вслед за ним и все мы начали отмахиваться – в зверинце вообще много мух, но тут они просто роились. И не зря: лев обедал. Он трудился над толстой костью, разгрызая ее могучими клыками.

– Вот видите, – мясо, – сказал Витька. – Что я вам говорил? Не морковкой же льва кормить… Коза, что ли?

Мы постояли еще, полюбовались почтительно королевской трапезой – лев был большой, гривастый, настоящий царь зверей, – и пошли было дальше. Вдруг кто-то из нас крикнул:

– Глядите!

Между клетками, в глубине, мы увидели знакомого ишачка. Узнали мы его сразу: те же добрые глаза, то же ушко.

Но голова – это все, что осталось от него.

* * *

И вот теперь в Чирчик снова должен был приехать этот же самый зверинец. Да еще выяснилось, что размещают его где-то рядом, в нашем поселке! Нет, что ни говорите, это была большая удача. Обезьяны – неплохая забава и слона, хоть и грустного, увидишь не каждый день. Поскорее бы зоопарк приехал!

Мы возвращались из школы и только завернули за угол, как услышали гул, лязг и рев моторов. Шум был изрядный и где-то совсем близко, вроде бы на нашей любимой поляне. Мы бегом бросились к ней – и остановились, не сразу поняв, что происходит.

На поляне и на подходах к ней полно было грузовых машин. Больших, с открытыми кузовами и с закрытыми прицепами, с фургонами. Между машинами разъезжал кран и с грохотом разгружал их… Клетки! Это были клетки. С десяток уже стояло на поляне.