Интимная гравитация

Девушка запустила руку под резинку трусов друга, звучно ей щёлкнула, почувствовала его влажную похоть. Этого оказалось достаточно, чтобы залезть на него верхом.

Ей хватило доли секунды, чтобы развернуть мужчину к себе и направить орудие совращения по нужному адресу.

Ирина вскочила, перепрыгнула через обнаглевшую парочку, совокупляющуюся у неё на глазах,  и выбежала в коридор.

Игорь нервно курил. Увидев Иру в слезах, он сразу всё понял.

– Иди, умойся. И не реви. Если бы я обращал внимание на Юлькины прыжки в сторону, мне давно пришлось бы её убить. Несмотря на это, я её люблю.

– Она, она такой не была, – рыдая, парировала девушка. – Но Толик, каков подлец. Он даже не сопротивлялся. Она села на него, как на скаковую лошадь и сразу поехала.

– Хочешь отомстить?

– Дурак! Намекаешь на то, что между нами было? Я замужем, изменять не собираюсь.

– Кому, Ира? Прислушайся. Они сейчас кончат.

– Это на их совести. Во всяком случае, именно теперь я твёрдо решила, что не хочу иметь от Толика детей. Он мне противен. Проводи меня домой.

– Давай лучше напьёмся.

– Ну, уж, нет! Если не пойдёшь со мной, уйду одна.

– Тогда провожу. Помнишь, Ирина, мы тоже друг друга любили. Как ты думаешь, у нас могло бы чего-нибудь получиться?

– Не знаю. Я теперь совсем ничего не понимаю. Зачем Толик женился на мне? А ты, ты с Юлькой счастлив? Как я сейчас понимаю, тебе постоянно приходится рога спиливать.

– Какая разница, счастлив я или нет? Не могу без неё. Пробовал уходить, только вам никогда не рассказывал, всё равно возвращался. Люблю и всё, даже такую.

– Хочешь сказать, что тебе не противно? Вот сейчас, когда он там, в ней, тебе безразлично? Зато я так не могу. И не буду. Завтра же, нет, уже сегодня подам на развод.

– Не торопись. Думаешь, другой изменять не будет?

– У меня нет другого. И с тобой, Игорь, у нас ничего получиться не может. Хотя очень хорошо к тебе отношусь.

– Хотел бы тебе позавидовать, но не буду. Развод, это серьёзный поступок, но, как и любое незнакомое действие, к нему не сложно привыкнуть. Уверяю тебя, лучше поговори с ним серьёзно, расставь акценты. От Юлькиных кульбитов ещё не у таких мужиков крышу сносит. Главное, ты знаешь, чего от Толика ожидать, вы уже проверенная пара.

– Я тебя услышала, Игорь, но не могу согласиться. Мне так плохо.

Доченька Часть 1

В старой кухоньке малогабаритной квартиры ветхой пятиэтажки сидит за столом при свете стеариновой свечки Степанида Егоровна, семидесятилетняя пенсионерка. С детства женщина достатка особого не знала, всегда экономила. Вот и сейчас электричество не зажигает – считает, что таким образом выиграет копеечку.

Одета женщина чистенько, но в сильно поношенные вещи, какие теперь уже не делают: на пенсию не разгуляешься, а тут ещё внука поднимать нужно на старости лет.

Несмотря на поздний час, не спится ей. Горькая дума одолевает Степаниду Егоровну, ох горькая.

Глаза старушки полны слёз: они даже не текут уже –  зависли пеленой, размывают и без того  расплывающиеся  в сумеречном свете предметы, колышущиеся от мерцания язычка пламени.

Тошнёхонько.

Судьба изначально, с раннего детства не сильно её привечала. Сначала война…

Тогда она была совсем пигалица.

Папка ушел на фронт в самом начале, в числе первых и сгинул, не успев толком повоевать: эшелон разбомбили ещё в пути следования. Может, остался кто из того призыва живой, только семье о том неведомо было.

Позже, когда война закончилась, ездила мамка в те края, пыталась хоть чего-то узнать о  муже с единственной думой, упокоить по-человечески, но так и возвратилась, ни с чем.

Очевидцы той бомбёжки кое-что рассказали о налёте: авиации,  мол, было просто тьма. Утюжили всё без разбора: составы, станции, посёлки. Похоронная команда неделю трупы свозила к санитарному захоронению. Посторонних близко не подпускали.

Сохранилось ли чего из личных вещей погибших неведомо. Немцы тогда лавиной наступали, всё делалось второпях, кое-как. Не отыскала мамка следов мужа. С тем и воротилась.

Но это после войны. В ту пору как мужики на фронт отправились, всем худо было: бабы да калеки остались в тылу. Работали день и ночь, жрать нечего. В деревнях хоть подножное пропитание было, а горожане совсем с голода пухли.

Немало бед и Степаниде с мамкой на долю выпало.

Помнит она из того времени не очень много, но как картошку мерзлую ходили на заброшенное поле копать среди зимы – забыть не может. И карточки продуктовые тоже. Как в квартире кур держали, кормили их ивовыми и берёзовыми почками, но не долго: не выдержали, съели.

Керогаз вспоминает часто, особенно случай, когда он пыхнул, чуть квартира не сгорела. Ещё как каштаны жарили на костре с девчонками, весной салат делали из одуванчика с крапивой. А мальчишки приносили ведро лягушек и  пекли лягушачьи ножки. Это было объедение. Ловили раков, иногда рыбу. Про грибы и ягоды говорить нечего: немыслимые деликатесы.

Сколько воспоминаний, а всё больше о еде, хотя и других событий хватало: друзья, подружки. Мальчишки в ту пору с ней неловко дружили, изображая большую любовь.

Смехотища. От горшка два вершка, а туда же –  целоваться им давай. А что? И целовались.

И в куклы играли.

У Степаниды под кроватью заветный чемоданчик был, коричневый, картонный такой. В нём самые дорогие для неё вещи лежали. Вырезанная из коленкора кукла с приклеенными из льняной пряжи волосами, раскрашенная настоящими красками; целая стопка бумажной одежды для неё, мебель, выстроганная из деревяшек, разноцветные фантики от конфет, переливающиеся кусочки стекла и много других драгоценностей.

Не очень часто получалось играть, тогда заботы в семье дети и взрослые поровну делили, но иногда приходилось.

Степанида любила вынимать и раскладывать свои “секретики” в тишине и одиночестве, чтобы ни с кем не делиться, чтобы не отняли ненароком, ведь так не просто было всё это богатство собрать.

Только не часто баловала она себя играми и развлечениями, больше по хозяйству: прибраться, постирать.

Хоть и маленькая была, когда война началась, двенадцать минуло, а кроме неё дом вести некому: мамка то на заводе работает, то увезут окопы копать или ещё чего для фронта делать.

Домой мама едва живая приползала, иногда даже есть отказывалась, так уставала. Да и кушать толком нечего было, особенно зимой. В животе всегда урчало, зубы шатались. Хорошо, умные люди присоветовали еловые и сосновые иголки варить да отвар этот пить по стакану в день, а то к весне можно совсем без зубов остаться.

Выжили, слава Богу. Не верующие были, но мамка с оглядкой частенько свечку зажигала перед ночью и тихо молилась без слов: на коленях стояла, глядя на портрет папки, крестилась и поклоны била.

Степанида тоже пробовала молиться, но не поняла для чего это нужно: ничего же в итоге не происходило, видно у взрослых всё иначе, чем у детей.

В пятнадцать лет, ещё война не закончилась, пришлось Степаниде тоже на завод идти: мамка вконец изголодала, кашлять начала, бледностью покрылась, еле ходила, но деваться некуда –  трудилась, чтобы с голоду не помереть,  да и кто даст в военное время зазря прохлаждаться, хоть и болеешь.

Оформилась Степанида в мамкин цех, сначала подсобницей, потом на токарный станок выучилась. Рабочий паёк стала получать, мамку подкормила, вылечила.

Наверно вся болезнь от голода и случилась.