Два царя

– Мне намедни приятный сон соснился, – сглотнув, робко нарушил молчание Ерёма. – Пролетали блины по воздуху, а я их клац, клац зубами – ловил и ел. К чему бы это?

– К правежу, по всему вероятию, – по обыкновению, съязвил Фрол и протяжно вздохнул: – На животе тощо… Сейчас бы мяса кусок да кувшин вина. А то ведь как хватанул утром, так с той поры и крупинки во рту не было.

– Уймись ты ужо! Расхныкался, как чадо малое, – поморщился Юшко, не оборачиваясь на сотоварища, а глядя за ворота.

– Нечево меня каять, на себя полюбуйся! Тебе самому только и жить возле мамкина ума, – рассердился пристыженный ратник.

– Ветер дует с холодной стороны, заносит шибко. Знать, дождь будет, – оглянувшись на небо, спокойно сказал самый старший из воинов, будто его уже ничего не волновало, и вздохнул: – Скорей бы в свою вотчину… Домой пора – умирать.

Посмотрел с почтением на него Юшко: среброкудрый[33 - Среброкудрый – с седыми кудрями.], дородный, а на добром коне сидит казисто, хороша у него посадка!

– А где твоя вотчина[34 - Вотчина – родовое недвижимое именье.], Данило? – спросил, обращаясь к боярину.

– Из Вертязина я. Место райское: выйдешь на крутой берег Волги-матушки – вся ширь видна и с левой, и с правой стороны. Хоромишка моя от церковки Рождества Пресвятой Богородицы близко, а она чудна высотою, красотою и светлостью. Всю жизнь можно смотреть на такую – и не устанешь, не затоскуешь.

– За нами, никак… – оборвал боярина Фрол, показав на бегущего к воротам человека в красном охабне[35 - Охабень – кафтан с четырёхугольным отложным воротником и откидными рукавами.], и мрачно улыбнулся: – Суши сухари, завтра же в тюрьму потопаем. Лучше погибнуть было на поле брани, чем от своего государя великого князя.

– Тошно жить, да и умирать не находка, – буркнул Ерёма, тревожно глядя на спешливого гонца. – Только судится мне, добрую весть он нам несёт: больно уж дерзкий на ногу, бежит опрометью.

Грозная иссиня-чёрная туча, затмив солнце, уже клубилась над головой. От поднявшейся пыли нельзя было смотреть. Лошади заперебирали ногами, зафыркали.

– Отворяй давай! – издали закричал, замахал руками молодой, с багровым от усердия лицом посыльный (стражник на ворота так и бросился!) и, не успев отдышаться, захлёбываясь, передал радостное сообщенье:

– Ну, служилые, видать, усердно вы молились. Велел государь окольничему и дьяку взять из житниц по калачу на брата и по осётру, а сверх того семь чаш вина да квас медвян, и спроводить вас всех до единого в Столовую избу, а лошадей на Конюшенный двор отвести и сена дать!

И, тотчас позабыв обо всех горестях сердечных, ратники загомонили весело, взволнованно:

– Слава Богу на небе! Государю нашему на всей земле слава!

Глава 7. Новое назначение

Не дивитесь же, друзья,
Что не раз
Между вас
На пиру веселом я
Призадумывался.
Я чрез жизненну волну
В челноке
Налегке
Одинок плыву в страну
Неразгаданную.

Саин-Булат наведал дружину в Столовой палате и с великой радостью сообщил добрую волю царёву: – Иоанн Васильевич своею милостью распускает всех по домам, кто где преж сего жил. Услышав это, вертязинский боярин вздохнул легко, словно бы пудовое горе с плеч свалил.

– А кто хочет остаться в опричной службе, то, по их челобитью, даёт государь жалованье на прожиток помесячно, дворовые места и пашенную землю.

Переглянулись Фрол с Ерёмой, весело поблёскивая глазами, и, взаимно сговорившись, согласно тряхнули головами.

– Иные же могут пойти ко мне на верную службу без принуждения, – взглянул Саин-Булат на Юшко.

И молодой воин обрадовался больше всех; положа руку на сердце, с пылкостью ответил:

– Идти на службу к тебе, воевода, готов тотчас, и, где ляжет твоя голова, воевода, там и я свою сложу!

Улыбнулся Саин-Булат новому своему слуге и пожелал всем приятного отдыха.

Пир же продолжался до глубокой ночи. Изголодавшиеся за поход воины пили и ели до изнеможения, а потом свалились спать. Не видели и не слышали, как омрачилось небо грозовой тучей и разразилась буря такая, с дождём и молнией, что Господи упаси! Поломало и вырвало с корнем множество самых толстых деревьев. Ветер ссаживал с домов крыши, срывал ворота. В слободе поднял на воздух мужика вместе с телегою и лошадью; телега оказалась висящей на верху высокого дерева, лошадь мёртвою на земле, а мужика нигде не нашли.

Мало-помалу буря ушла, ветер разогнал сумрак, и утром стало так тихо, что слышен был даже слабейший шорох. Воздух наполнился сладким запахом сена и неведомых трав.

Грозу же погнало на Тверь и дальше на Торжок и Новгород. Провожая стихию, вздыхали старики: «Вещует нам Господь: быть худу, жди нового кровопролития».

…Но в Кремле было не до знамений: бояре только и судачили о том, что Государь и Великий Князь пожаловал басурманского сына, племянника бывшей царицы Марии Темрюковны, и учинил его в Касимове правителем.

– Что за привычка у Иоанна устраивать татарских царей на высокие места и раздавать им земли? – шипели недоброхоты, с недовольством восприняв новое назначение.

Иные же вступали в спор:

– Князь хоть и молод, а честен в словах и делах, вот государь к нему и приклонился.

Между тем новопожалованный Касимовский царь покидал Москву.

Погода благоприятствовала на всём пути. Сосновые и еловые ядрёные леса заглядывались на ясное небо. Свежий ветер доносил запахи сладких трав с бесконечных лугов и берёзовых рощ, тронутых первой позолотой.

Дорога была весёлой. Везде расставляли шатры, приготовляли обеды и ужины. Встречалось множество приветливых деревенек, ютящихся на опушке леса. Проходили мимо красивых церквей и благолепных монастырей, оглашающих просторы призывным звоном.

– Вот говорят, не стоит привязываться к этому миру, поскольку ненадолго в нём останешься. А как не привязаться, когда кругом такая лепота, что умирать неохота? – под цокот копыт повёл разговор Юшко. – Да и страшно умирать, ведь не святой, это святым не страшно. Не послал бы Господь в злые муки превечные, в тартарары преисподенные!

– Правду привечать надо, – задумчиво ответил Саин-Булат. – Бойся укоров совести, живи по законам справедливости, и конец твой будет спокоен.

– Не скажи… – усомнился Юшко. – Царство небесное трудно даётся, потому как все люди в грехах. Молитва – одно спасение. Лишь чуточку христианин забудет про молитву, окаянный как раз к нему подвернётся, обморочит каким-нибудь манером, душой попользуется, а там и поминай несчастную, как звали.

Дружинник пристально посмотрел на примолкшего воеводу – глаза ордынца были влажны и печальны. И вдруг спросил:

– Слышал, Яким, ты из купеческих?

Смутился Юшко: привык он зваться по обыкновенному, а тут князь изрёк его имя с почтением.

– Да, у батюшки моего в Торжке имеется кой-какое торговое промыслишко, – кивнул головой и вздохнул: – Давно я не бывал на родимой сторонушке и не знаю, что дома творится. Надо бы сердечных моих отца с матушкой проведать да испросить благословения жениться на Марфе.

– Что ж, уладишь дела и поезжай, для тебя путь к родителям всегда открытый, – легко согласился отпустить слугу Саин-Булат.

– Дела? – удивился Юшко.

– Будешь казначеем – то не хитрая наука, – ошеломил вдруг Саин-Булат. – Пошлинники[36 - Пошлинники – сборщики пошлин.] станут ясак[37 - Ясак – дань, налоги.] собирать, а ты – ведать ханской казной да за выходами из Москвы следить.

Глянул Юшко на молодого хана с неверием: не смеётся ли над ним? Но Саин-Булат спокойно ответил:

– Это ещё Василий[38 - Василий – отец Иоанна Грозного, великий князь всея Руси.] согласие заключил: обязанность московского великого князя – выплачивать жалованье ханству ежегодную дань, а ханам без всякого прекословия являться со своим двором на войну. – И улыбнулся: – Ну, что, потянешь?