Два царя

Архиепископа немедленно взяли под стражу. С него тотчас сорвали облачение и нарядили в скоморошью одежду. С хохотом усадили на белую кобылу, сунули в руки бубен и повезли с позором по улицам Новгорода.

– Тебе пляшущих медведей водить, а не сидеть владыкою! – кричали царёвы люди и били едущего Пимена своими мётлами…

Благовест к вечерне в этот день звучал, как плач. Праздничная служба впервые проходила без присутствия архипастыря.

В переполненный народом собор вошли монастырские служки, наряженные, как халдеи[46 - Халдеи – народ, спустившийся с Кавказских и Таврских гор, покоривший Вавилон и разрушивший Иерусалим.], в длинные хламиды из алого сукна и деревянные раскрашенные шляпы. В руках они держали трубы с вложенною в них травой и огнём. Впереди себя они вели иноков, одетых в парчовые стихари[47 - Стихарь – богослужебное облачение церковнослужителей.] с венцами на головах, изображавших мучеников Ананию, Азарию и Мисаила. Кипели свечи, и певчие заканчивали исполнять седьмую песнь канона о трёх отроках, ввергнутых в печь Вавилонскую, когда прозвучало обращение:

– Дети царёвы! Видите ли печь сию, пламенем дышащую? Она уготована вам на мучение!

И, услышав слова эти, заплакали православные, приготовляясь к предстоящим страданиям. Прощаясь, в смертельной тоске обнимали друг друга:

– Господь осерчал на нас!

– Нет больше милосердия в сердце царёвом!

И ужаснулась земля новгородская от государева гнева и лютости.

Была им объявлена облава на изменников. И опричники с утра до вечера бегали по улицам, вытаскивали жителей со дворов и приводили к Иоанну. В пыточном подвале палачи жгли людей, требуя назвать имена предателей, а после огня вытаскивали на мороз, привязывали сзади к саням и мчались к волховскому мосту, волоча их по замёрзшей земле через весь город. Несчастным отрывало руки и ноги, за которые они были прихвачены. Граждан живьём метали в ледяные проруби Волх-реки; жён и детей их бросали туда же, младенцев привязывали к матерям.

В день Крещения Господня «иордань» до самого дна наполнилась трупами, и стрельцы, ходя по берегу, проталкивали людей под лёд рогатинами и баграми, топорами добивая тех, кто всплывал…

Морозным утром прощёного дня[48 - Прощёный день – день накануне Великого поста.] солнце встало над опустевшим городом. Его красное пламя текло по стенам Софийского монастыря, и, казалось, они сочатся кровью, скорбя о невинно загубленных душах.

Опричники согнали на двор Кремля уцелевших горожан, и те стояли перед грозным повелителем оцепенелые, как непогребённые мертвецы, страшась поднять головы и взглянуть на Божий мир. Ум не вмещал всего того, что пережили они за эти адские недели…

Обвёл Иоанн суровым взором замерший перед ним народишко и провозгласил слова прощения:

– Новгородцы! Молите Господа Бога и Пречистую Его Матерь о нашем благочестивом царском державстве, о детях моих благоверных, царевичах Иване и Фёдоре, и о христолюбивом воинстве, дабы даровал нам Господь победу и одоление всех видимых и невидимых врагов. Пусть судит Бог изменника моего, вашего архиепископа Пимена, и злых его советников! На них взыщется пролитая здесь кровь. А теперь пусть умолкнут плач и стенания, утишится скорбь и горесть! Живите и благоденствуйте в сем граде!

И вдруг в людской толпе заметил Иоанн Васильевич монаха, одетого беднее бедного, и узнал в нём игумена обители Рождества Богородицы Арсения; мудрым словом он утешал своих духовных чад.

Будто другим человеком стал Грозный. Подошёл к старцу и склонил голову, кроток и смирен:

– Прошу, отче, твоих молитв и прощения.

Но, всегда благостный, ласковый и любвеобильный, отец Арсений вздохнул тяжело, и на глазах у него заблестели слёзы:

– Многие души преждевременно послал ты в Царство Небесное, поквитался за свою обиду с людьми неповинными. Пусть бы Господь был мстителем.

Помрачнел государь, свёл брови:

– Сильная власть стоит на костях. Мы вынуждены теперь совершать зло, из которого произойдёт добро и восстановит правильный ход народного бытия, – сказал твёрдо и попросил настойчивее: – Благослови меня, отче, идти на Псков.

– Завтра, государь, – качнув головой, спокойно ответил Арсений. – Готов и я в свой путь…

* * *

В эту ночь Иоанн не спал. Стоило сомкнуть глаза, как вставали перед ним толпы казнённых, скалились, тыкали пальцами, смеялись над царём. Он вскакивал с постели, прислушивался к тишине и, помолившись Богу, снова и снова укладывался обратно.

Утром, изнурённый и раздражённый, он не пошёл слушать Литургию, а велел Скуратову отправиться в Софийский храм и, дождавшись конца службы, пригласить к нему настоятеля.

Вернулся воевода один и нерешительно взглянул на самодержца.

– Что? – всполошился царь.

– Государь, – набравшись сил, тоскливо заговорил Малюта: – Арсений, приобщившись святых тайн, преставился.

Побледнел самодержец, будто яда хлебнув, и земля прогнулась под его ногами…

Глава 11. Поход на Псков

По горенке на честном пиру похаживат,
Пословечно государь он выговариват:
«Достал я перфилушку из Царя-града,
Повывел я туман из синя моря,
И повывел я измену с каменной Москвы,
Хочу вывести изменушку со Опскова».

Снаступлением Великого поста двинул Иоанн войско на Псков. В глубоком раздумье покидал он Новгород. Мрачные сомнения теснили грудь самодержца, но он старался подавить их.

– Ради будущего счастья земли родной! Ради веры православной! – бормотал Иоанн.

На последнем ночлеге в монастыре святого Николая, что близ города, он не спал, молился, и вдруг в темени зимней ночи услышал звон церквей псковских. И умягчилась жестокость царя, представилось, как идут люди к заутрене в последний раз молить Всевышнего о спасении от его царского гнева, со слезами припадают к святым иконам, и жалость тронула сердце Грозного:

– Теперь во Пскове все трепещут, ожидая возмездия и молясь о спасении, – обронил он вслух. – Но я не сотворю им зла. Господь есть Бог кающихся и Спас согрешающих.

Заиграла на небе заря алая, и поднял ратников властитель земли русской. Направили они коней своих к городским воротам. В белой, шёлком крытой шубе, отороченной кованым золочёным кружевом, окружённый всадниками, Иоанн Васильевич с величием въехал в Псков. Шествуя по улицам, изумлялся, видя построенные в почесть ему на улицах столы, уставленные яствами: пирогами и перепечами, блинами постными с конопляным маслом, жбанами кваса и мёда сычёного. Граждане вместе со своими жёнами и детьми преклоняли колена, встречая самодержца всея Руси хлебом-солью, и, благословляя, говорили ему:

– Государь князь великий! Мы верные твои подданные, с животами нашими твори волю свою!

Растрогался Иоанн, прослезился и торжественно произнёс:

– Хотели вы меня убить, но я над вами лихо не сделаю!

Сказав так, махнул рукой, и спешилась грозная дружина царская, с радостью приступив к трапезе, угощаясь всем, что есть на столе.

– Иванушка! Иванушка! – вдруг послышался жалобный голосок, и Грозный увидел юродивого, вынырнувшего из толпы: совсем маленький, с мальчонку, одетый в изодранный балахонишко[49 - Балахонишко – от слова «балахон», верхняя одежда прямого покроя.]; и стал он прыгать на своём батожке перед царским конём, приговаривая:

– Покушай, Иванушка, хлеб-соль, чай, не наелся мясом человечьим в Новгороде!

Побледнел Иоанн, лицо его сделалось злым, казалось, вот-вот сорвётся, обрушит буйство на целый мир. А юродивый вдруг ткнул пальцем на верного помощника царя, Малюту:

– А это кого ты с собой привёл? У него руки по плечи обагрены, лицо цвета крови. Веди его прочь из города, или большие несчастья обрушатся на твою голову!

– Замолчи, дурак! Или умом спорушился? Как смеешь с царём говорить! – вскричал Иоанн, решительно хватившись за меч.

Но в тот же миг всхрапнул под ним конь, вздыбился – и выпал из седла государь на колени. Шапка слетела, откатилась в сторону. Конь же, испугавшись, едва не ступил на ездока, но успел отшатнуться. Дыша ненавистью, вскочил проворно на ноги Иоанн, и был взор его лют, как казнь. Малюта к нему тотчас подоспел, услужливо шапку подал, охая и ахая, принялся отряхивать царскую шубу.

Ужас объял псковичей: «Господи помилуй! Сейчас покатятся наши головы царю под ноги!» Готовые оговорить самих себя, от мала до велика упали они на колени перед самодержцем, страшась его судейства.