Два царя

И Пётр заговорил.

– Пришёл я, милосердный государь царь и великий князь Иоанн Васильевич, подлинное ведение учинить. Новгородцы помышляют предаться польскому королю, Сигизмунду-Августу; тебя же, царь-батюшка, думают злым умышлением извести. И то правда истинная, а не ложь, что у митрополита Пимена уже и грамота заготовлена! – перекрестился доносчик и крест нательный поцеловал.

Стоящие вокруг вытянулись и онемели, глядя на Грозного – глаза сделались страшные, лицо свело судорогой, словно ужасный огонь зажёг внутренность его. Вскочил он, опрокинув кресло, и, сжимая кулаки, стремительно заходил по палате:

– Окаянные вселукавые души! Христоотступники! Задумали разнести русскую землю! Дьявол им сопутствует! – рычал Иоанн, скрежеща зубами.

Остановившись, полыхнул взглядом на Малюту и леденящим кровь низким голосом произнёс:

– Собирай рать, Григорий! Головы рубить будем! Заплатят мне мятежники за измену своей кровью!

– Слушаю, великий государь! – вскинулся воевода и, грохоча сапогами, выбежал из палаты.

* * *

Заковала зима земли, воды и всю Русь Святую в ледяные латы – и двинулся Грозный со всем двором и с полутора тысячью стрельцами в карательный поход на грешные поселения русские.

Погром начали с границ тверских владений, с Клина. С обнажёнными саблями, как на битву, ворвались государевы всадники в мирный город, убивая кого попало, наполняя дома и улицы мёртвыми телами несчастных жителей.

Следующим был Вертязин – невеликий, но благолепный уголок, украшенный белокаменными церквами и монастырями. Однако не пощадил грозный царь и его красоты: разорил до основания. Одна только церковка, с любовью сработанная после поля Куликова, осталась стоять на горе. Люди же в страхе разбежались кто куда.

Не забудет древняя Тверь о страшных днях, когда налетел на град легион кромешников[44 - Кромешники (разг.) – опричники.], что волков злее, и стали бить-терзать именитый народ, бесчестить знатных красивых девушек и женщин. А потом набросились на богатые дома: что можно было унести – брали, чего не могли взять с собой – жгли. Простые же граждане заперлись в своих домах и дрожали от ужаса, призывая Отца Небесного, слыша предсмертные крики несчастных.

Сам Иоанн не пожелал ехать в Тверь, где в Отрочи был заточён старец Филипп, дерзнувший, служа истине, прямо укорить царя за его жизнь.

Остановившись в ближайшем монастыре, призвал Малюту к себе и сказал:

– Скачи в Отрочь, выведай у Филиппа имена новгородских изменников и получи святительское благословение на поход.

И оружничий со всех ног бросился исполнять царскую волю.

…В соборном храме святой обители только что закончилась обедня, и братия разошлась по кельям, когда кто-то загрохотал сапогом в кованые ворота:

– По приказу Ивана Васильевича – отведите меня к митрополиту! – послышался грубый голос.

– Милости просим, – поспешно отворил замки приветливый инок.

Без лишних вопросов он провёл посетителя в подземелье и, сдвинув тяжёлые засовы, открыл низкую дубовую дверь.

– Оставляю вас наедине, – отступил, пропуская царского посланника.

Однако не успел далеко отойти, как ругательства посыпались на его голову. Примчавшись на крик, замер чернец на пороге: Филипп вытянулся на узком деревянном ложе, сложа руки на груди. Душа его уже была далеко…

– Что застыл, остолоп? – выпучил глаза Малюта. – В этой душегубке и собака не высидит! Зови людей, унесите покойника, отпойте и закопайте со всеми обрядами!

Лихая весть, вырвавшись из стен Отрочи, тут же облетела окованный страхом город: окаянный Малюта по тайному приказу царя собственными руками задушил несчастного старца!

Иоанн же, узнав обо всём от верного слуги, побледнел, дурнота подступила к горлу.

– Истинный Бог, не желал я ему смерти! – вскричал он и, взглянув на безмолвно стоящего перед ним воеводу, рявкнул: – Седлай коней, Григорий!

Глава 10. Разгром Новгорода

Не сине-то море колыбается,
Не сырой-то бор разгорается —
Воспылал-то Грозный царь Иван Васильевич,
Что надоть казнить Новгород да Опсково.

Расплывался над Новгородом гулкий благовест, разнося добрую молвь: государь-батюшка к празднику пожаловал!

Несметные толпы народа окружили царский путь, приветствуя самодержца, следующего с сыном Иваном, со всем двором и стрельцами, радостными покриками.

– Царь грядет!

– Слава Богу на небе, слава! Государю нашему на всей земле слава! Чтобы правда была на Руси, слава!

Дивясь на мётлы и оскаленные собачьи головы, привязанные к сёдлам[45 - Собачья голова и метла – опознавательные знаки опричников, изобретённые Иоанном в ознаменование того, что ревностные его телохранители грызут царских лиходеев и метут Россию.], бежали горожане за венценосным гостем, окружённым отрядом стрельцов.

– Будет вам святой вечер! Горя у нашего благочестивого царя полная котомка – бери не жалко, оделит каждого! – скакал и плясал в толпе юрод.

– Чего расплясался, бездомок! Болтаешь языком, что овца хвостом, – сердито зыкнул некто на дурачка.

На Волховском мосту встретил царя владыка Пимен и хотел осенить хозяина земли Русской крестом и чудотворной иконою.

Но Грозный сказал архиепископу:

– Злочестивец! В руке твоей не крест животворящий, но оружие убийственное, которое ты хочешь вонзить в моё сердце с своими единомышленниками, здешними горожанами! Вздумал нашу отчину, этот великий богоспасаемый Новгород, предать иноплеменникам, литовскому королю Сигизмунду-Августу! Отселе ты уже не пастырь, а враг церкви, хищный волк, губитель! – и направил войско прямо на людей.

Шарахнулись новгородцы в недоумении, расступились, пропуская царёву рать.

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! – крестились в страхе, предчувствуя беду неминучую.

И не ошиблись. Повелел Иоанн своим доверенным людям узнать истину и вскрыть измену, и те учинили обыск в Софии. Найдя же за образом Богоматери письмо на латинском языке о сдаче Новгорода Литве, представили государю. Выхватил он его из рук и захохотал зловеще: большего доказательства не требовалось.

В Софийском храме шли последние приготовления к празднованию Рождества Христова. Пономари уже убирали амвон и по стародавнему обряду устанавливали халдейскую печь, разрисованную изображениями и украшенную позолоченной резьбою, когда самодержец с опричниками вошёл к архиепископу. Высокий, статный, важного вида Пимен склонил перед царём голову:

– Извольте, государь мой, – произнёс смиренно. – Милости прошу на «вечерю».

Иоанн со всеми боярами сел за стол, накрытый белым столешником. Подносчики подали кутью – ячменную кашу с изюмом и грушевый взвар. Начали есть. Государь, с трудом сдерживая себя, пристально посмотрел на митрополита.

– Скажи-ка, любезный владыка, не глядел ли ты на небо в эту ночь откровений? Не просил ли Сына Божия о замене царя? – спросил хмуро и, не дожидаясь ответа, вдруг завопил во весь голос: – Это ты начал сие злое дело! Ты изменил своему государю! И по твоей вине кровь прольётся!

Воины, ждавшие сигнала, со своих мест повскакивали и, опрокидывая столы, набросились на богатую казну архиепископа. Золотые ризы, священные сосуды, подсвечники, обнизанные изумрудами и яхонтами образа – всё стали сваливать в мешки и выносить из храма.

Иоанн же с глумливой улыбкой подошёл к побледневшему от волнения Пимену:

– Бесовский угодник! Чаял из меня дурака-шута сделать? – спросил, глядя в глаза. – Надевай сам дурацкое платье! Схватить его! Выкинуть вон из монастыря! – Царь грозно указал перстом на владыку.