Два царя

– Коли так, выдать замуж девицу рад, приданое готово: и платье, и уборы, и мониста, и посуда. Как тебе такой жених? – подмигнул он жене.

– А ты не меня, Марфу спроси: по сердцу ли? – весело отозвалась Авдотья.

– Чего мне её размышления спрашивать? Её дело отца с матерью слушать да благословен грядый петь, – добродушно проворчал отец, но жену послушался, позвал: – Марфутка! Покажись всем, какая ты ягодиночка!

Дочка тут же выпорхнула, сряженная в праздничный обряд, – вдвое хороша, красивше нет! На рукавах тонкой беленькой рубашки кружева в ладонь шириною. Кругом шеи бусы алые. Глядя в пол, подошла к батюшке и беспокойно поправила волны кумачного раздувай-сарафана. Румянец, что уголь, загорелся на щеках.

– А? Какова? Не девка – сахар! Ростом и красотою исполнена, и во всём здорова, – заулыбался отец и нахмурился довольно: – Ой, беда с этими девками, один только разор. Сряжай её, дары припасай, а всё одно: что курицу не накормишь, что девку не оденешь…

«Ах, загляденье! Ах, красота!» – сияли глаза Юшко: не видел краше девицы, так и любовался бы от зари до зари да целовал бы пунцовые губки.

– Ну, что ж ты, орёл? Был спористый, не переговоришь, а теперь затих, – засмеялся Прокоп. – Что хотел сказать, излагай!

– А и скажу! – смело начал юноша, заметно волнуясь. – Я господин своим словам и на ветер их не бросаю. Завладела ты, Марфенька, сердцем моим на веки вечные! А посему знай: рад душу за тебя положить! Как свят Господь, так вернусь за тобой и за себя возьму!

Хлопнул довольно по коленям крестьянин:

– Вот это по-нашему! Ей-богу, по-нашему! – и мотнул кудлатой головой, глядя на воеводу. – Что скажешь, царевич? Будешь жениху споручителем?

Все посмотрели на почётного гостя.

Поднялся Саин-Булат – рослый, прямой, спокойный. Глянул на Юшко:

– Люба? девица?

– Люба?! – прямиково ответствовал тот.

Перевёл воевода взгляд на Марфу.

– Ратники – народ беспокойный, на месте не сидят. Согласна ли ждать жениха, сколь понадобится?

– Да! – радостёшенько кивнула девица.

Улыбнулся благодушно Саин-Булат, руку поднял:

– Ну, а раз так, то и сватовство сочинилось[17 - Сочиниться – состояться.]. Юшко – огневой воин, храбрый. И справедливый, уж он никогда никого не обманет. Даю крепкую поруку за него.

– Милые детки вы мои… – растерялся хозяин дома и кинулся к лавке: схватив глиняный кувшин, с размаху ахнул об пол, и тот разлетелся вдребезги.

– На счастье! – возгласил глава семейства, а Юшко с Марфой, смеясь, стали топтать черепки.

Солнце к тому времени скралось за горизонт. И гостей сморила усталость. Как упал Юшко на постеленный на полу сенник, так и пролежал камешком с вечера до третьих петухов. И Саин-Булат проспал ночь в один дух, не просыпаясь.

Зато Марфа почти до самой зари не сомкнула глаз, всё гадала, как судьба сложится. Вполглаза дремал и Прокопий. Ворочался, пыхтел, по несколько раз вставал и выходил на двор коней поглядеть, чтоб не увели. Хозяйка тоже долго не ложилась: замешивала тесто, шептала молитвы, а потом, лёгши, слушала, как пыхтит и киснет квашня. Только приуснула – ан уже и светает – время хлеб катать и ставить в печь. Вспорхнула пёрышком, засучила рукава. Туда-сюда крутнулась, глядь, булка испеклась. Вытащила, поставила на стол, налила по кружкам кваску, всех позвала.

Только спросонья гости долго не рассиживались: нынче им перед грозным царём ответ держать. Поели скоро-наскоро, поблагодарили добрых людей и стали в путь собираться.

– Бог в помощь, спешно вам добраться! – провожая добрых молодцев, проговорил Прокоп.

Авдотья же ласково прибавила:

– Кого милует Бог, того и царь жалует.

Марфуша растужилась, приутихла, села у окошка одинёшенька. Глянул на неё Юшко, и сжалось у него сердце.

– Ну что ты, малиночка моя, заугрюмилась? Я на ветер не говорю и обещаний пустых не даю. Так и знай: как Бог свят, вернусь за тобой, – шепнул на прощание.

Слова не промолвила в ответ, только на ресницах слёзы заблестели.

Кони уже фыркали в нетерпении, перебирали копытами и, едва всадники вскочили верхом, пошли под седоками лёгким топотом без понукания; поодаль же прибавили шагу, переходя на рысцу.

Выскочив на крыльцо, печально глядела Марфа всадникам вслед, пока они не скрылись из вида. Эх, кабы крылышки были, поднялась бы да полетела вдогон…

Глава 4. Москва

У нас белый царь над царями царь,
Он и верует веру крещёную,
Крещёную, богомольную,
И во Матерь Божью Богородицу,
И во Троицу нераздельную;
Он стоит за Дом Богородицы,
Ему орды все преклонилися,
Все языцы ему покорилися…

Синим-синё было утреннее небо, а на нём высоко-высоко тянулся молчаливый строй лебедей – летел прямо на юг, унося с собой лето.

Дорога, по обе сторонам которой расплескались туманы, кутающие луга, казалась пустынной в этот ранний час. Но чем ближе к столице, тем сильнее оживлялась округа: всё больше встречалось селений с частыми полями и крестьянскими пажитями[18 - Пажить – пастбище, выгон, где пасётся домашний скот.] с пасущимися лошадями. По дороге стали попадаться обозы. И, наконец, на обширной равнине величественно засверкали под утренним солнцем несметные купола необозримой первопрестольной.

О Москва, царица городов русских, великая, златоглавая, хранимая Богом от всякого бедствия! Москва, где Всевышний посадил на престол добродетели благородного и христолюбивого царя, истинного самодержца всея Руси Иоанна Васильевича, даровав ему ужас для строптивых и милостивое око для послушных.

Саин-Булат, взбодрив лошадь посвистом, направил её к центру города. И конница, растянувшись по узкой пыльной улице на въезде в столицу, поскакала следом.

– Эге-гей! Раздайся, честной народ! – лихо полетел вперёд и Юшко.

Прохожие, испуганно отскакивая от дороги и лепясь к стенам домов, уступали путь всадникам.

Деревянные жилища сменили каменные строения и, наконец, показалась зубчатая стена Кремля, за которой разлилось по небу золото куполов.

Жизнь здесь уже кипела и била ключом. На площади близ царских палат разухабистый скоморох-медвежатник весело выкрикивал, зазывая встреченных граждан:

– Ой, вы, гой еси, добры молодцы, добры молодцы, красны девицы! Поспешай на медведя учёного поглядеть! Умеет Потапыч шутку сшутить, людей посмешить. Что в людях живёт, смехотворно изобразит, ничего не утаит!

И любопытный народ со всех сторон валил на зов, чтобы подивиться лесному воеводе отменной величины, с цепью на шее, с кольцом в губе, который разыгрывал медвежье представление. Стоя встычку, плотно прикасаясь друг к другу, просила толпа:

– Ну-тка, Мишенька Иваныч, родом знатный боярыч, покажи нам, чему тебя хозяин обучал и каких людей ты на свете примечал!

И косолапый перед присутствующими в землю кланялся и показывал всякую всякоту и всевозможные премудрости: как судьи сидят за судейским столом, как молодушки ходят и в зеркало смотрятся, да как пьяные мужики по канавам валяются.