Два царя

Воспрял Юшко, повеселела прямиковая его душа:

– Вот когда я встречаю благодушного человека, его люблю, хотя он и иной веры, а когда вижу злого и завистливого, его ни во что не ставлю, хотя он и мой родня!

Оживились все. Белый свет стал, как и прежде, хорош. А бывалый ратник даже мечтательно прижмурил светлые глаза:

– Эх, золотое время – молодые лета! Мне б твои годы, Юшко, нашёл бы себе в деревне хозяюшку по нраву, сельские девушки милее городских – цветут красотой природной. Свенчался бы, домик новый сошлёпал бы и жил бы без нуждочки. Холостой – полчеловека. Двоим лучше, нежели одному.

– Ну уж нет, Данило! – самонадеянно фыркнул Юшко. – Яко невод не удержит воды, так и женские сети не удержат меня!

– Ох, не закаивайся. Придёт она и руки свяжет, – вздохнул боярин.

– Кто – она? – не понял Юшко.

– Ангелы зовут её небесной отрадой, черти – адской мукой, а люди – любовью, – задумчиво улыбнулся бывалый.

Глава 2. В деревне

Как из улицы идёт молодец,
Из другой идёт красна девица,
Поблизёхоньку сходилися,
Понизёхоньку поклонилися.
Да что возговорит добрый молодец:
– Ты здорово ль живёшь, красна девица?
– Я здорово живу, мил-сердечный друг;
Каково ты жил без меня один?

Жара к вечеру хоть и спала, но кони от долгой гоньбы спотыкаться начали. И люди от усталости изнемогли, заугрюмились.

– Эх, братцы! Кабы щец горячих, замёл бы за милую душу! Да опрокинуться, да выспаться, а уж потом ехать… хоть бы не выспаться, а только глаза прикрыть, и то бы легче, – размечтался кто-то из дружины.

– Что верно, то верно. Есть хочется, прямо кошку с шерстью проглотил бы! – промолвил Фрол, почуяв голодное ворчание в своём животе.

Воевода взглянул на воинов, измученных долгой ездой, и кивнул головой:

– Гащивал я как-то в здешних местах… Помнится, там из-под рощицы речка вытекает, а за ней деревня стоит. Заедем, спросимся на постой.

Своротили с дороги и, проскакав малость, остановились у реки. Мелконькая, бродовая, но бегучая, и дно – мякоть, а по нему спинастые голавли лениво разгуливали на пригреве. Всполошилась рыба, разлетелась по сторонам, когда кони в воду зашли.

Напоив лошадей, поднялись всадники на склон, и предстала их глазам унылая картина. В запустение лежала землица, повсюду завладели ею травы, пашня кустовьем поросла, а кое-где и лесом-рощей, а меж деревьев домишки сутулились, все на один вид: срублены из сосновых брёвен, крыши дранью либо дёрном покрыты. Некоторые совсем худенькие: спадаются, врастают по самые окна в землю. А в округе ни стуку, ни звуку – тишина.

Саин-Булат дал волю ратникам выбрать себе кров. Сам же, подозвав Юшко, направил коня в конец деревни. Там над крышей избы воровато мотался горький дымок и таял в небе.

Разнуздав лошадей, оставили на виду, привязав к пряслам. Потоптавшись возле крылечка на ворохе соломы, навалились на низкую дубовую дверь и, спугнув её с петель, словно птицу с гнезда, принагнувшись, в дом вошли.

Уютное тепло обдало гостей. За печным заслоном огонь весело берёзовые поленья хрумкал. На угольках калёных похлёбка рыбная в горшке варилась. Сквозь крошечное, в пол-локтя мутное окошко на светлые деревянные полы лился солнечный ручеёк. А в хате бедность кричала: стены сплошь голы; не было ничего, кроме простых лавок, сундука да стола. Только и богатства что три иконы в красном углу, украшенных вышитыми полотенцами: Спасителя, Пресвятой Богородицы, всеобщей Заступницы, и Николы Чудотворца.

Навстречу с лавки поднялся сурового виду лохматый человек и замер, с опаской глядя на воинов, рослых, бравых молодцов.

– Благословенно буде имя Господне, – слегка склонив голову, негромко поздоровался один из них, чернявый, и от голоса его повеяло дружелюбием, приветливостью.

– Аминь, – отдал поклон хозяин и сощурился, будто от солнца, рассматривая приятное лицо незнакомца: высокий лоб, лицо скуластое, татарское, длинной дугой чёрные брови охраняют большие грустливые карие глаза, ус и борода малые, как у юноши.

– Нашим бы коням сенца беремцо[10 - Беремя – охапка, сколько можно обнять руками.] да овса ярого, а нам у огня погреться, – поклонившись, попросил второй: ростом высок, собою молод и пригож, с прорехой на правом рукаве, а под ней на перевязи багряное пятно.

– Что-то не спамятываю, кто такие, чьего рода-племени? – вкрадчиво спросил мужик, покосившись на багровину.

– Ратные мы. С войны домой ворочаемся. А это наш воевода, астраханский царевич, князь Саин-Булат.

– Царе-евич? – усомнился хозяин. – Из перебежчиков, что ль?

– Отец мой, султан Бек-Булат, из рода царей большой Орды, правнук Ахмат-хана, верой и правдой служил русскому государю и голову положил на службе той. Я его дело продолжаю, – спокойно, с достоинством ответил воевода.

И тут мужика словно подменили: распахнулась душа русская, любо стало, что у высокого гостя нисколько спеси-гордости, зато вдоволь смиренства-кротости.

– То-то, гляжу, на кобылке твоей сбруя вся в золоте и серебре! От рода не видал такую! – воскликнул бесхитростный домохозяин. И закричал куда-то в сторону: – Овдотья, Марфа, хватит спрятываться, выходите! Принимайте дорогих гостей! Нынче у нас по-праздничному!

Женщины одна за другой выпорхнули из-за шторки и, отвесив каждому по поклону, засуетились-забегали, справляя снедь.

– Дочка, налей воды в рукомой и повесь белый утиральник! Да помоги человеку рану перевязать, – с важным лицом распоряжался большак семьи. – Смолы древесной хорошо бы положить, она лекарка хорошая, от всех болезней избавляет!

Сам же, закатав рукава рубахи на жилистых руках, суровых от загара, вцепился заскорузлыми пальцами в лавку и, переваливаясь с боку на бок, потащил к столу, приговаривая:

– Угостим честных гостей не хуже всех людей! Я пусть мужик и небогатой, да запасистый.

Ратники в углу у дверей сложили оружие – кривые сабли, кинжалы, луки и топоры, сняли головные уборы, и, пока умывались, юркая хозяйка застелила на стол браную скатерть с вышивкой на концах, какую доставала только на Велик день. Была она хоть в возрасте и спроста одета, а ещё ничего собой: рослая, статная, приятной наружности.

Дочка вся в мать пригожая: высока, тонка, щёчки яблочком, коса белокура. Глаза же цвета светло-голубого, ясные, бездонные.

Протянул Юшко девице руку с растёкшейся по ней багровиной[11 - Багровина – багровое пятно на теле], засмотрелся на красавицу и про боль забыл:

– У меня, как у собаки, мясо сросчиво, никакие леки не нужны… – забормотал.

А глазастая рану перематывала, сама на молодца косилась: белявый да курчавый, глаза что васильки – любо на него смотреть! Бросила тишком взгляд и на воеводу: не наш, не русский, а экой видный из себя. Чёрные волосы обриты, лишь узкая прядка на макушке; бородка хоть и небольшая, но бережно ухоженная. Лицо приметное, белое, глаза почти чёрные, с молниями, а взгляд вощаной, добрый.

Между тем на столе задымилась разлитая по глиняным мискам уха. Хозяйка подала блюдо с хлебом и в конце принесла маленькую, но убористую баклашечку с вином.

– Садитесь, сыновцы, кушайте во здравие! – пригласила ласково.

Сама же отошла в сторону, села подле окошка на лавочке и взялась за шитьё.

Дочка притихла рядом с матерью; склонившись к пяльцам, принялась за хитрое-мудрое рукоделие, вышивание, поглядывая исподтишка на бранных пришельцев.

Саин-Булат, положа руку на сердце, благодарно склонил голову и первым занял место. За ним Юшко, перекрестившись, пристроился с краю. Последним, поклонившись земно святым образам и проговоря молитву Иисусову, умостился господарь дома.

– Речка наша торовата[12 - Тороватость – щедрость.]. Уловы такие, что убору нет! – бережно пододвинув к себе миску, повёл он разговор.

– Да что там – ручей и только! Перейти можно, не снимая сапог! – прищурив весёлые глаза, усмехнулся Юшко.

– Не знаешь ты нашу реку, – буркнул мужик. – Такие проказы весной строит! Дурит, вздувается грозно, мельницы сносит! В большеводье даже сом зашёл размером с колоду – поймал за лапу плывшего медведя, а тот и выволок его на берег. Тут я ножом обоих и убил.