Самая светлая ночь

Его сознание затуманилось, и в полусне-полубреду он различал лишь гулкие удары и трек костей. Его руки касались плоти, и он ощущал, как нежна снимаемая им с конечностей кожа, и как прекрасно тепло стекающей по ней крови. Он припал губами к ране и ощутил полусоленый металлический вкус.

Он отнял лицо от растерзанного тела, и по подбородку его и щекам заструилась кровь. И его окровавленные руки продолжили создавать скульптуру из изломанных останков. Он ясно ощутил тьму в этой плоти, ясно ощутил всю силу, исходящую от тела, которое он со всем изяществом превращал в искусство, и едва ли мог он сейчас определить черту, отделяющую жуткое проклятие убитой от проклятия Джины и его самого.

Дориан очнулся на траве в предрассветной мгле, когда сквозь частокол леса уже видны были тонкие всполохи зарождающегося рассвета. Он сел и бросил взгляд на спокойное озеро, посреди которого на наскоро сколоченном плоту возвышалась статуя. Прекрасные формы, прекрасные очертания. Едва ли в них кто-то различил бы с первого взгляда труп, изящно вывернутый, освежеванный, заново обтянутый кожей. Это была дивная лилия, кувшинка, зависшая в стоячей воде, белоснежная, совершенная. У него по коже пробежали мурашки, и он содрогнулся одновременно от ужаса и восхищения.

– Должен признать, я испытываю страх. – произнес Дориан. Джина села рядом с ним и посмотрела ему в глаза.

– Мне тоже было страшно вначале пути, Дориан. – призналась она.

– И каким же было твое начало? Где ты сделала первый шаг?

– Первый шаг? – Джина задумалась, и в глазах ее отразилась печаль гораздо более глубокая, чем была доступна человеку. – Я родилась давным-давно на заре холодного мира, когда под едва отступившими льдами расцветали холмы. Я родилась и впитала в себя природу: аромат ее, бледный цвет и холод, и белые хлопья снега, что устилали в тот час долины. – Джина окинула взором все небо, разглядывая звезды, что пустили свет свой достигнуть Земли. – То было раннее белое утро… – прошептала она. – Но то, что было далее, я вспоминать не стану, иначе великая боль, что запечатана в глубине моей души вместе с осколками памяти вырвется на свободу и опять и опять будет губить меня, вгрызаясь в самые корни моего существования. – она произнесла это и замолкла на мгновение. Память ее все же обратилась к тому невообразимо далекому времени, когда она появилась на свет. Эпоха Рассвета заступала на смену вечному полумраку, Элиндорин рос, великий язык распространялся изящной вязью по мирам, и гармония царила там, где позже, после мучительной борьбы и хаоса, пустота несуществования заняла свое место.

– Кого ты убила в первый раз? – прервал ее воспоминания Дориан.

– То была величайшая месть невиновному. Тебе не дано понять цену моих жертв. Сейчас слишком рано говорить об этом.

– Скажи мне хотя бы, что за истину обо мне ты скрываешь? Почему, почему ты не можешь раскрыть все карты прямо сейчас? – Дориан придвинулся к Джине медленно и с опаской.

– Ответ – лишь черта. – произнесла она тихим, но грозным голосом и поглядела в его темные глаза. – Переступить его – вот, что важно.

И Дориан не нашел в себе силы перечить. Оба они замолчали и несколько секунд неотрывно глядели друг на друга. Один за другим, они молча поднялись на ноги и скрылись под тенью леса.

10

18 октября 1849

Опять изнеможение, усталость и боль избороздили тело Дориана. Он с какой-то особенной мукой бросил взгляд на свое отражение и словно бы утонул в нем. Быть может, это была иллюзия, порожденная усталым мозгом художника, но ему показалось на миг, что глаза его стали так же демонически сверкать, как и у Джины.

Дориан рухнул в постель. Сны уже ютились в его воспаленном мозгу, в сердце трепетало несчастье. Он глубоко вздохнул, потом громко выдохнул и повернулся на спину. Он с не свойственным его натуре страхом вспоминал лицо девушки под водой.

Он вспоминал, медленно и неизбежно погружаясь в беспокойный сон, о том, как однажды утром, едва первые лучи солнца осветили землю, его собственное сердце замерло, околдованное дыханием смерти. Задолго до того, как чужая кровь оживила его, застывшего в болезненном полусне, он столкнулся с утратой, сломившей его. Едва ли он мог вспомнить, как много лет прошло с тех пор, но стоило ему закрыть глаза, как ясным полусветом восставало в его памяти утро, когда осознание одиночества ворвалось в его сердце болью, и мир, огромный и опустошенный, открылся ему во всем своем безразличии. Он помнил осколки, детали: капли воды на бледно восковой коже, кровь, запятнавшая грубое дерево, кровь под копытами лошадей, лучи солнца на влажных локонах, обрывки платья, теплое прикосновение хрупкого существа к его рукам и прозрачные глаза хризолитового цвета.

В полдень в комнату Дориана вломился Джонатан, но поведение его отличалось от того, что привык наблюдать художник. Джонатан был не в себе: определенно сильное чувство не давало ему покоя, и были ли то тревожащие его опасения за судьбу переступившего черту закона друга или иной, свойственный человеку недуг, Дориан не знал.

Болезненное состояние Джонатана не удивило художника: он чувствовал, что преображение его неизбежно, так же, как и его собственное, и отличие его лишь в направлении к свету, а не к холодному мраку неизвестности. В явлении той смерти, что положила начало отсчета всему, Джонатан и Дориан сделали шаги в разном направлении и пропасть между ними росла с каждым днем, обнажая темную сторону одного из них и скрытый до поры свет другого.

Дориан поглядел на друга каким-то необыкновенным взглядом, взглядом измученным и горьким, растворяющим и угнетающим. Что-то страшное творилось в его голове и пульсировало в висках, и извивалось в сердце. Он неловко поднялся из-за мольберта, за которым сидел, в экстазе неясных, будто бы задернутых тенетами, мыслей.

– Что произошло, Джонатан? – спросил Дориан с легкой апатией в остывшем голосе. – Без предупреждения, как и всегда. – добавил он, разминая ноги.

– Явился за твоими объяснениями. – Джонатан занял место в кресле, но мысли его не принадлежали ни этой комнате, ни художнику.

– Не верю, что только за этим. – отозвался Дориан. Он пристально всматривался в лицо друга, находя его мысль недосказанной.

– Не буду лгать, – Джонатан сжал в зубах сигару, – что есть и иная причина моего визита. Я пришел сюда в попытке встретить твою прекрасную соседку.

– Клариссу? – в глазах Дориана сверкнула блеклая искра, он будто бы заново вспоминал ее имя и ее образ. Холодок пробежал по его спине, и он нахмурился на минуту, вскоре, однако, лицо его снова стало спокойным, и даже в сердце едва ли что-то шевелилось.

– О да, именно ее. Сказать по правде, я с самого начала был очарован ей, и хотел бы поблагодарить тебя. Ведь, если бы не ты, наша встреча могла и не состояться. – он выпустил изо рта облако дыма, из-за которого не мог видеть лица художника, тщетно пытавшегося изобразить на своем лице улыбку. – Не сомневайся, Дориан, я перед тобой в долгу.

– Не смею сомневаться. – уверил его художник и заглянул в глубину его глаз, на что Джонатан отозвался лишь легкой улыбкой.

Но не прошло и мгновения, как он внезапно помрачнел и остановил на Дориане взгляд своих непроницаемо темных глаз. Он поправил упавшую на лоб темную волнистую прядь и, оставив сигару тихо тлеть в пепельнице, сложил руки на груди.

Оба замолчали, и в то время, когда Джонатан готовился задать терзающий его вопрос, перед глазами Дориана все плескался тихий прилив лесного озера и будто бы в полете развевающиеся шелка тонкого голубого платья и волны бледно-пшеничных волос.

– Теперь вернемся к делу. – произнес Джонатан твердо.

– Если это так необходимо. – ответил Дориан, принимая оборонительную позицию. Он сел напротив друга и долго смотрел ему в глаза.

– Что ты делал там в ту ночь? И как ты туда попал?

– Тебе ли не знать, что я там делал. – произнёс Дориан, сжав руки в кулаки. – Все более, чем однозначно.

– Так значит, ты все же убил человека? – Джонатан побледнел, и конечности его похолодели. – Дориан, я не могу в это поверить. – прошептал он.

– Меня направили, мне указали путь. Я был орудием в руках мастера. – голос Дориана дрожал, и он отчаянно пытался заставить себя замолчать. – И я был не один, Джонатан, я был не одинок в этом кровопролитии.

– Кто был с тобой? – мышцы Джонатана напряглись, и он в любую минуту готов был кинуться прочь.

– Мой наставник.

– Кто? – повторил свой вопрос Джонатан.

– Мне не известно ее настоящее имя.

– Ее?

– Она отлична от нас, от всех нас. Ей принадлежат миры, но только не этот – здесь она лишь задержавшийся гость. – голос Дориана упал до болезненного шепота. – Сверхъестественная сила живет в ее душе. Она порой говорит о других планетах, о мирах незнакомых мне и невообразимо далеких так, словно бы видит их перед собою постоянно, будто бы следит за тем, как прорастает в далеких и недоступных землях трава по весне и увядает с наступлением осени. Она руководит мной, она ведет меня.

– Но куда она тебя ведет? – Джонатан поднялся на ноги. – Дориан, я не могу принять этого, я не могу… Нет… – он замолчал на секунду, – нет, но я… не чувствую страха. Словно это проходит сквозь меня, понимаешь? Я слушаю тебя, но сознание мое не принимает происходящее за реальность.

– Поверь мне. – прошептал Дориан и приблизился к другу. – И обещай, что не предашь меня. – он коснулся его плеча. – Ведь мне придется продолжать. Мне придется. Мне придется… – и он сжал руки в кулаки и почувствовал, как черная сеть оплетает его сердце, и оно бьется в ней, что пойманная птица.

– Где ты был этой ночью, Дориан? – спросил Джонатан, ощущая дыхание художника на своей щеке.

– Я убивал. – прошептал Дориан ему на ухо, и снова тонкие струи небесно-голубого шелка затрепетали перед его глазами.

Джонатан попятился к двери. Дориан не пытался его остановить и лишь наблюдал, как тот дрожащими руками застегивает пуговицы на пальто.

– Я не предам тебя. – произнес Джонатан на прощание. – Ты важен мне, Дориан, и что бы ты ни совершил, я буду на твоей стороне.

– Боюсь, что ты уже на противоположной. – Дориан стоял неподвижно, окруженный дымом от тлеющей в пепельнице сигары. – Но ты – единственная нить, что связывает меня с миром, Джонатан. Останься со мной, я не прошу о большем. Я хочу видеть тебя в этом пятне света, наблюдать за тобой из тени своей вечной ночи.

– Я останусь. – произнес в ответ Джонатан, повернувшись к художнику спиной, перед тем, как исчезнуть за дверью. – До тех пор, пока ты меня не уничтожишь, я обещаю, что буду с тобой.

11