Самая светлая ночь

Он глядел на нее, не отрываясь, и в глазах его все становилось ярче, он мог различить даже малейшее пятнышко тени на ее белоснежном плече, он замечал таинственные изгибы ее побледневших губ, видел нежную дрожь ресниц. Он не мог заставить себя оторваться. Едва ли чувство схожее с этим когда-либо тревожило его сердце. И он готов был убить его в себе, разорвать на части, но отрицать было выше его сил.

После обеда, оставив Клариссу в гостиной, Джонатан и Дориан поднялись в комнату, чтобы поговорить. Джонатан не прочь был бы задержаться внизу, но то, что беспокоило его с первой минуты его сегодняшней встречи с другом более не терпело отлагательств.

Джонатан уселся в кресло, закуривая сигару, и долго глядел в темные глаза художника. На губах его показалась несимметричная ухмылка, от которой ничто и никогда не смогло бы избавить его красивое экзотичное лицо, но быстро сменилась гримасой беспокойства.

– Ты, мой друг, по меньшей мере, сильно взволнован. Более того, я бы без преувеличений мог сказать, что недавно что-то страшно потрясло тебя. – произнес Джонатан, выпуская изо рта дым. – Ты бледен, глаза твои воспалены. Понимаю, ты не спал всю ночь, но по какой причине? Где ты был, Дориан? Точно не писал картины, даже и не пытайся лгать.

– Не спрашивай, умоляю, не спрашивай! – Дориан нервно плеснул себе вина. – Я узнал слишком много и столько же точно увидел. Я впечатлен, но и испуган до полусмерти.

– И не поделишься со мной своими впечатлениями? – горько усмехнулся Джонатан.

– Прости, никак не могу этого сделать. – Дориан глотнул вина, и от алкоголя, как от яда, у него вмиг потемнело в глазах.

– Тогда я расскажу тебе то, что разбудило меня сегодня с восходом солнца. Я расскажу тебе невероятное. Ты можешь не верить мне, но это действительно произошло. – Джонатан нагнулся к Дориану. – Вчера ночью была зверски убита моя богатая молоденькая соседка по имени Марианна Ланвин. – почти прошептал он. – Ее тело покромсали на куски и выложили на полу гостиной ее потрет. Ее собственной плотью, можешь вообразить? Но! Никаких улик, указывающих на преступника, кроме, разве что, вот этой вещицы. – Джонатан вмиг стал серьезным и исподлобья поглядел на Дориана. Он выставил вперед правую руку и разжал кулак. На его смуглой ладони блестела черная запонка. Дориан схватился за рукав своего пиджака, и пальцы его похолодели от ужаса. Джонатан положил улику перед другом и отстранился, вновь набирая в рот дым, пристально глядя в потолок, нахмурив густые брови. – К счастью, я вовремя оказался там. – добавил он.

По спине Дориана пронесся холодок, он побледнел, и волосы его взмокли. Перепутать эту вещь было едва ли возможно: он сам, познавая мастерство ювелира, сделал себе две серебряные запонки с черным камнем, и сам же не так давно продемонстрировал их Джонатану. Они отличались тончайшим узором на металле и небрежным, словно только что вырванным из скальной породы прозрачным камнем, который нарочно лишили огранки и поместили в серебряное гнездо. И там, где ненавязчиво стояла ювелирная проба, можно было различить мельчайшие инициалы мастера.

– Это твое, не так ли? – Джонатан, нервно бросил сигару в пепельницу и вдруг необыкновенно побледнел.

У Дориана уже в который раз потемнело в глазах. Пальцы его свела судорога, но он смог схватить запонку и сжать ее в ладони. Он поспешно спрятал ее в карман и сделал глоток вина. Терпкая горечь иглами разошлась по телу и ударила в мозг.

– Но как она оказалась там? – протянул Джонатан, будто бы обращаясь не к Дориану, а к кому-то третьему, невидимому, замешанному в этой истории.

– Я не знаю… – хрипло прошептал Дориан. – Не знаю…

– Нет! – вдруг вскинулся Джонатан. – Ты знаешь! Ты знаешь, черт возьми! – он ткнул пальцем Дориану в грудь. – Что ты делал там?

– Я не был… там…

– Ты лжешь!

– Я ничего не знаю! – Дориан вжался в кресло. В голове его вертелся жуткий калейдоскоп того, что он увидел этой ночью, того, что он сотворил, того, как вмиг он был сломлен чужой волей. Он помнил кровь на своих руках, кровь на полу и под своими ногами, боль несчастной жертвы и ее предсмертные крики. Он помнил сердце, которое держал в своих руках, бьющееся, живое сердце, и он держал его до тех пор, пока оно не перестало отчаянно трепетать, выжимая из себя соки жизни.

– Дориан! – вскричал Джонатан. – Объясни мне, как это могло оказаться там! Объясни мне! Черт, что за чудовищная улика, Дориан! Что, что ты делал этой ночью? Я не был готов к этому разговору, Дориан, я не собирался повышать на тебя голос, я совершенно забыл о своей находке, но твое болезненное состояние, твое подозрительно болезненное состояние заставило меня вспомнить. Я держал себя в руках, я отвлекся на эту прекрасную леди, я отвлекся на твое недомогание. Но сейчас, сейчас, как ты видишь, я сорвался. Я должен был спросить, я должен был! Ответь мне прямо сейчас, глядя мне в глаза, ответь мне, черт возьми, честно! Что все это значит?

– Ты стал слишком нервным, Джонатан… – пробормотал Дориан. – Что с тобой случилось?

– Я расскажу тебе, что случилось, когда ты объяснишь мне это! – он снова нервно подкурил еще не остывшую сигару.

– Могу уверить тебя в том, что эту вещицу я потерял задолго до вчерашней ночи. Кто знает, быть может лишь волей случая она попала в этот несчастный дом. Кто знает, как? – Дориан запнулся, и Джонатан с сомнением поглядел на него, не выпуская из рук сигары.

– Кто знает, кем был этот убийца и на что он пошел, чтобы отвести от себя подозрения? Как известно, аристократическое общество славится своей жестокой изобретательностью. Уверяю тебя, Джонатан, я не имею никакого отношения к этой трагедии. – краска вернулась к Дориану вместе с враньем, показавшимся ему весьма правдоподобным. Раньше он едва бы осмелился пойти на обман, но сейчас ложь ледяным потоком лилась из его уст, и даже сердце его вторило ей и верило в нее.

Джонатан задумался на секунду. Очевидно, Дориан ему лгал, но он решился ему поверить, решился поверить, чтобы только забыть о своих подозрениях. Он не желал представлять своего друга убийцей.

– А если это сделал ты? – спросил Джонатан, дернув уголками губ, как будто бы пытался улыбнуться через силу. – Что, если ты тот жестокий убийца?

– Я? – Дориан попытался высказать удивление и своим тоном, и мимикой, но, увы, вышло это весьма неуклюже.

– Только представь себе! Невероятно! – Джонатан вдруг оживился. – Кровь, кости, вся эта грязь… Но, где же смысл в этом убийстве? Чего ради совершать подобное?

– Смысл есть. – почти прошептал Дориан, но голос его звучал уверенно и смело. Осторожность покинула его, и он едва не решился после всего признаться в содеянном.

– И в чем он? – глаза Джонатана засияли.

– Поддерживать в себе силы. – прошептал Дориан.

Глаза Джонатана расширились.

– Поддерживать силы? – прошептал он. – Ты говоришь поддерживать силы? – он приподнялся с кресла. Было видно, как носились тяжелые мысли в его голове, мысли перепутанные, неясные. – Признай, ты убил ее!

– Одна улика еще не доказательство преступления. – Дориан исподлобья глядел на Джонатана, и в его глазах рождалась неземная злоба.

– Я промолчу. Улика скрыта. – Джонатан вдруг выпрямился и растрепал взмокшие от волнения волосы. – Ты останешься на свободе. Но я вернусь завтра, и ты расскажешь мне, где и с кем ты провел прошлую ночь. – он направился к двери, но остановился на пороге.

– Дориан, этой улики могло быть более, чем достаточно. Но я верю тебе, и прошу взамен только правды, какой бы она ни была. – Дориан коротко кивнул и долгим взглядом проводил друга, вновь оставаясь в одиночестве, медленно топившем его сознание.

8

17—18 октября 1849

Дориан остался наедине с собой. Он погрузился в молчаливый омут воспоминаний, холодную пустоту сознания, где в безостановочном биении тишины находил свое единственно возможное спокойствие. Странно было подумать, что этот человек только что попрощался с другом, справедливо подозревающим его в убийстве. В мыслях художника не было и капли страха или беспокойства, которым должно было бы быть там. Предавая забвению ужас, стягивающий его вены назад тому несколько мгновений, он погрузился в мысли светлые, где не было места смерти.

Он думал он о том, как необыкновенна луна в летние ночи после жаркого пыльного дня, когда становится она подобной зимнему вечернему солнцу: круглой, однотонно алой, бросающей ледяные оранжевые тени; он вспоминал пласты света, сочившегося сквозь деревья и голубизну источающего жар неба;

Он помнил красное небо ночей со снегопадом и ледяной колючий зимний воздух; нежность первых весенних оттепелей ясно стояла перед его глазами и заполняла сознание светом, а в мозгу раздавалось приятное до боли и знакомое журчание рек. Он видел коричневые скалы осушенного залива перед сморщившимся от тяжести прожитых лет холмом, на котором каменной неприступной громадой осел замок некогда величественный и грозный, а сейчас – охлаждающий кровь тревогой. Он был там однажды, у этого замка, и он не знал даже, что это, и кто в нем жил, и скольких людей погубили там, скольких сбросили вниз в мелкую северную воду и оставили гнить на заточенных вечно беспокойными волнами камнях. И он глядел тогда на этот опустошенный изломленный берег, на черную воду и скользкие камни, на красное дно, и в воображении его рисовались картины страшные и необъяснимые, картины, которых коснулась выдохом своим мечта вечной узницы иных миров – смерти. Зачем он был там, у подножия каменистого холма? Он не знал об этом и сейчас, и в те хмурые дни осени, когда его за руку привела туда мать.

Дориан не думал о смерти. Казалось, он вовсе не был там и не держал за холодную руку Марианну. Казалось, это кто-то другой был на месте убийцы, а он сам оказался лишь наблюдателем, случайно коснувшимся крови. Но в голове его все шептал и бился глухой голос, и утверждал, что кровь на руках теперь не остынет, и ничто не сумеет смыть ее запах с ладоней. Но шепот этот больше не пугал Дориана. Что-то с треском разломилось в нем, что-то хрустнуло и опустилось на дно его сознания. Что – Дориан не знал. Он только чувствовал, как новая идея восстает в нем, поднимается с самых глубин его мыслей – вверх по венам, – и заключает в свои сети все его существо. Это было нечто неясное, скрытое в далекой глубине веков, отряхнувшееся от пепла, подобно восставшему из огня Фениксу, чьи огненные черты еще неясны за клубами черного дыма.

Осенний день был прозрачен и свеж. Из-за туч показалось солнце – после суровых дней тоскливой агонии оно стало наградой живущим за страшную лихорадку минувших ночей. Солнце проникало светом в частицы свежего воздуха, дышащего выдохшимся, давным-давно ушедшим в небытие, дождем. Сухая земля нежилась в долгожданных лучах, пришедших с востока. Небо было удивительно глубоким, однотонно синим, без единого белого размыва облаков. Таким оно может быть только осенью, как только осенью так может быть ясна погода и переменчивы ветра.

Дориан выглянул в окно: тротуар пустовал, и легкий ветерок колыхал занавески приоткрытого окна Джины. Художник стал пристально всматриваться внутрь, пытаясь обнаружить ее в глубине комнаты, но безуспешно. Вероятно, она пропадала вдали от городских стен, где душа ее могла ощутить свободу большую, чем давала ей эта древняя шотландская крепость. Дориан закрыл глаза, и на мгновение ему показалось, что все произошедшее с ним вчерашней ночью было не более чем кошмарным сном. В опровержение этой мысли, он вытащил из кармана запонку с черным камнем, во впадинах которой сохранились еще следы крови.

Занавески в окне напротив дрогнули, и за ними показался темный силуэт. Через несколько вечность тянувшихся мгновений Дориан увидел лицо Джины. Сердце его мучительно вздрогнуло и замерло, язык и губы отказывались слушаться теперь, когда он собирался заговорить. «Что произошло тогда?», – вторило его сознание, но Дориан не находил ответа.

– Ты помнишь смерть? – спросила тихим голосом, едва заглушающим дыхание ветра, Джина.

– Да. – ответил Дориан, сжимая в ладони улику.

– Совсем скоро ты будешь готов. – губы ее едва дрогнули, и нефритовая глубина открылась художнику в ее глазах.

– Если бы я только знал, к чему ты меня готовишь. – почти прошептал он.

– Я бы могла попытаться тебе объяснить, но едва ли ты что-то поймешь. Но ты, кажется, уже чувствуешь… преображение.

– Преображение? Я чувствую лишь лед, тенью обволакивающий мое сердце.

– Тенью. – взгляд Джины стал глубоким и чужим. Она что-то тихо прошептала и замерла, глядя в необозримые дали Вселенной, недоступные для взглядов человеческих. – Тень восстанет, Дориан. – проговорила она, наконец. – И каждый обретет то, что однажды было утрачено.