Самая светлая ночь

Джина вела Дориана за собой, углубляясь во мрак туманных опустевших улиц. Они крались подобно теням, и темнота скрывала их силуэты, и туман преследовал их, стелясь по земле.

Дориан продрог. Холод ночи убивал его, и видения полусном возникали перед его глазами. Сейчас, вдалеке от любого тепла и света, среди безразличных переулков, прошлое казалось ему иллюзией, а все, что он знал о себе – ложью. Он следовал за Джиной, отдавая себе отчет в том, что ему придется совершить. Джина не сказала ему еще ни слова, но он знал, он видел ту цель, к которой вела его эта ночь, провожая меж каменных стен, сдавливая горло. Туманные видения сопровождали его, и в каждом из них он видел смерть.

Джина не произносила ни звука. Она мелькала впереди темным силуэтом, чуть слышно ступая по мокрой мостовой и сопротивляясь проникающему под одежду холоду. Ее старые раны болели сейчас, особенно остро ощущая непосредственную близость той цели, что казалась когда-то недостижимой.

Теперь, когда истина так близко, когда избавление рядом, она не позволяла себе допустить ошибки. Разум ее был затуманен и неясным представлялось будущее, и впереди она не ощущала света – лишь болезненную агонию, но цель ее была определена, и каждое движение приближало ее к ней.

Едва ли она помнила, как долго стремилась обрести то, что так страстно пылало вне досягаемости ее власти. Теперь она готова разрушить последние призрачные преграды – последние слабые и иллюзорные попытки защитить то, что защитить невозможно.

Она умела получать желаемое, пусть каждый шаг и стоил ей тысячелетия. В вечной борьбе, когда она становилась то зверем, то жертвой, боль была не единственным, что она научилась терпеть. Сильнейшее ее оружие – время, и она желала заполучить его живое воплощение, чтобы последний осколок в игре оказался в ее руках.

Она ощущала, как растет сомнение в душе ее спутника, и каждая темная его мысль была ей знакома. Все, что в эту секунду могло помочь ему – ее сострадание, но она не могла допустить этой слабости тогда, когда великая сила оказалась в ее руках. Он шел во тьму, ослепленный ее тайной глубиной и мерцающими гранями, не осознавая ту цену, что придется заплатить за свое повиновение и свою слепоту.

– Где нынче свет, там будет тьма. – прошептала Джина, когда Дориан остановился, различая огонек в окне. – Обходи стороной этот обман. – она пошевелила пальцами, и огонек погас, замирая холодным сиянием. Джина увлекла художника за собой, и, когда путники ступили в непроглядную тьму, на кончиках ее перчаток вспыхнули ледяные синие огни, мертвенным сиянием освещая путь.

Она завернули в переулок и притаились, расслышав шаги. Из-за угла вывернул бродяга и, заметив путников, преградил им путь. В его руках поблескивал нож и безумные угрозы лились из его уст. Едва бы Дориан осмелился ослушаться приказов этого полуночного вора, не имей он при себе оружия, но с пистолетом, который его рука сжимала в кармане, он ощущал превосходство. Едва бродяга сделал шаг, как холодное дуло оказалось у его виска.

– Нет, Дориан. – остановила его Джина. – Руками.

Художник вздрогнул и застыл на месте.

Сквозь толщу времени просочились воспоминания. В один из зимних месяцев, в пору холодных снегопадов, где-то в бесконечном лабиринте этих темных переулков бродяга пырнул ножом близкого друга его семьи, украл деньги и теплую одежду. Истекая кровью, моля о помощи, тот замерз до смерти. Дориан закрыл глаза, и увидел кровь, дымящуюся на мостовой, сияющей дрожащей гладью расползающуюся под дрожащим телом, немые крики, срывающиеся с бледных губ.

Кровь. Кровь. Она пропитывает лед. И хлопья снега, опускаясь на землю, растворяются в ней; для снежинок она – пылающий и беспощадный ад. И он, Дориан, был одной из этих снежинок, летящих вниз, глядящих в алую бездну, готовящихся раствориться в ней. Он был там, глядел в душу смерти, в багровую пустоту.

Дориан так и не сдвинулся с места. Его пальцы, онемели от боли, и топивший его душу страх подполз к самому горлу.

– Ты не можешь убить его? – спросила Джина тихо. – Я покажу тебе, как это делается. – она схватилась за запястье вора и вывернула его так, что раздался хруст. Выхватив нож из его рук, она нанесла несколько точных ударов, выпуская из его тела фонтаны крови.

Дориан не проявлял эмоций, он наблюдал, но не участвовал, он ужасался, но этот ужас был одновременно и восторгом. Он хотел прикоснуться к обреченному на мучительную гибель человеку, но страшился собственного желания. Кровь брызнула ему на руки, и он снова ощутил притяжение смерти, ее алую глубину, ее безграничную власть. Он ощутил жизнь, выпущенную из оболочки, живую энергию, готовую подчиниться его могуществу.

Вор быстро обмяк и повалился в лужу, захлебываясь грязной водой в последних предсмертных конвульсиях.

Несколькими каплями крови Джина вновь обрела над Дорианом власть, растворив в багровой глубине его сомнения.

Джина поманила Дориана за собой, уходя прочь. Он повернулся спиной к обмякшему телу и забыл о нем. Эта смерть не коснулась его чувств. Она ничего не значила.

Джина молчала. Она теперь вела Дориана одной дорогой, все время прямо, и город с его величественными зданиями и видом на холмы, на старинный каменный замок королевы Марии Стюарт, оставался за их спинами.

Глухая полночь пробила в небе; разлетелась унылая и протяжная песня ночной птицы. Зашуршали осенние листья на проселочной дороге, и ветер с шелестом прижал к земле пожухлую траву на выцветших холмах. Осень разбилась в прозрачных гранях темноты, и аромат ее вместе с холодом просочился в легкие.

Дориан шел вперед, ступая по сырой тропе, и чувствовал беспокойные души, кружащие над ним, задевающие своим дыханием его волосы и кожу, он слышал шепот голосов, тихий, надтреснутый и шипящий, и видел жемчужные силуэты, зависшие над землей, которые нещадно рвал и трепал ветер.

– Что мне предстоит сделать? – спросил Дориан, разрывая своим голосом ночную тишину.

– Ты знаешь. – ответила Джина тихо, продолжая быстро идти вперед.

– Она ждет меня. – Дориан на секунду закрыл глаза, различая в своем сознании смутный образ жертвы.

– Одна. – добавила Джина. Она остановилась и заглянула Дориану в глаза. – Время сделать первый шаг в одиночку. Но я присоединюсь к тебе, как только буду уверена, что за нами не наблюдают.

– Не наблюдают? – переспросил Дориан, ощущая, как страх ползет по его венам.

– Ты пока не умеешь видеть их. Но я их чувствую. – глаза Джины сверкнули, и Дориану сделалось не по себе от их странного блеска.

– Кто они? – спросил он.

– Мои враги. Время ослабило их, и теперь я готова сразиться.

– Это то, для чего я следую за тобой?

– Это всегда был только твой выбор, Дориан.

– Но ты привела меня к нему, и я не смог отступить, я был бессилен перед твоей властью. – отчаяние просочилось внутрь сердца художника, но Джина вырвала его своим голосом, оставляя лишь язву на месте этой слабости.

– Ты не был бессилен, ты лишь поддался, открывая мне свою душу! Не моя вина в том, что внутри тебя тьма. Я лишь помогла тебе выбрать нужный осколок.

– Нужный тебе. – Дориан ощутил боль в груди.

– Но лишь для того, чтобы ты понял, кто ты есть. – Джина произнесла это иным тоном, и сквозь разум Дориана просочились тени воспоминаний далеких и недоступных, и они обездвижили его на мгновение, и дыхание его перехватило.

– Но кто же ты сама? – спросил он, наблюдая за тем, как лицо его спутницы расплывается за покровами тьмы.

– Тень. – ответила Джина и быстро исчезла, испарилась, как призрачный мотылек столкнувшийся с теплым огнем восковой свечи.

Дориан остался один и продолжил свой путь в темноте. Холодный шепот раздавался внутри него, и доносился он откуда-то снизу, будто бы через толщу земную из горящего подвала мира. И Дориан подчинялся ему, слепо следуя его приказам. Он мог сказать, что его вело предчувствие, но едва ли этот леденящий душу звук мог сравниться с ним по своей силе.

На короткое мгновение Дориан словно перестал управлять собственным телом, и зрение покинуло его. Когда он распахнул глаза, то стоял уже в луче теплого света, лившегося из открытой двери, и молодая леди в темно-синем платье улыбалась ему, называя незнакомым именем и приглашая в дом.

Дориан вошел внутрь, ослепленный обилием света. Он рассмотрел леди еще раз, подмечая бледную кожу, темные глаза и темные локоны, едва мерцающие в ярком свете, и несовершенный овал лица с маленьким, плохо развитым подбородком, и нос, несоразмерно большой по отношению к остальным ее чертам.

Марианна – так звучало ее имя, но оно было лишено для Дориана смысла. Он глядел сквозь ее тело и видел нечто пугающее под этой оболочкой, и чем дольше он находился с нею рядом, тем яснее чувствовал, как опасна она может быть.

Джина, тем временем, так и не появилась.

Минуты шли, и Дориан, исчерпавший себя в беседе, застыл с чашкой кофе в руках, повернувшись всем телом к Марианне, неустанно стучащей по клавишам пианино. Звуки, что она извлекала, с трудом можно было назвать музыкой, и Дориан из последних сил старался их не слышать. Он пытался не видеть стараний Марианны и глядел сквозь ее тонкое тело, находя тьму позади нее более привлекательной, нежели ее синее платье. Он ждал, пока она завершит свое выступление или пока появится Джина, чтобы покончить, наконец, со всем этим. Его терпение истекало, но он чувствовал, что нужно ждать – в противном случае предчувствие направило бы его руку, и тогда, когда ему бы пришлось избавиться от этого существа, ни один мускул бы не дрогнул на его лице.

Наконец, он ощутил движение. Он ничего не видел и не слышал, но знал, что Джина рядом. Это был знак для него, и, в последний раз изобразив на лице восторг, он попросил Марианну сыграть еще. Пока та стучала по клавишам, Джина вышла из своего убежища, скользнула во тьме и задула единственную свечу, освещающую лестницу. Джина вскочила на ступени и скрылась во мраке. Послышался приглушенный шум и скрежет. Марианна, однако, так усердствовала, что едва ли могла различить эти звуки в бесконечном грохоте собственной игры.

Когда она закончила, Дориан учтиво подал ей руку, помогая выйти из-за пианино. Он соврал, что ее музыка чудесна, и краем глаза поглядел на темную лестницу, где замолк шум. Он легко сжал хрупкую ладонь Марианны, наблюдая на тем, как пудра, осыпаясь с ее тела, оставляет белые пятна на его одежде, и осторожно намекнул на то, что хотел бы проводить ее в спальню прежде, чем удалится. Поражаясь собственной убедительности, он прибавил к своим словам улыбку, которая могла бы показаться искренней.

Марианна быстро поняла учтивый намек и повела Дориана к лестнице, продолжая неустанно говорить. Но художник не слушал ее: различая темный силуэт в тени, он осознал, как сильно бьется его сердце, и испугался, что не сумеет завершить начатое. Мысль о том, что он держит под руку человека, который через пару минут превратится в холодный труп, было невыносимым.

– Наверху слишком темно. – Марианна заволновалась, едва взойдя на первую ступень. – Нам нужно взять свечи.

– Я обо всем позабочусь. – прошептал Дориан и легко толкнул ее вперед, в холодный сырой сумрак.

– Я прошу вас поторопиться!