Самая светлая ночь

Но руки теней не стремились вытянуть его на поверхность, но с холодной настойчивостью проникали под его кожу, раздвигали ребра в попытке вырвать из него то единственное, что было для них в нем ценного. И он отдавался их воле, принимая такую казнь за наслаждение, сравнимое со свободой.

2

17—18 октября

Смутная темная энергия привела Джеймса в этот город; знак, посланный ему таинственным существом, вычерченный кровью, отзывался болью в его сознании. Его ожидали тут – он это знал. Но где сейчас был тот таинственный посланник? Никто не являлся к нему, и никто за ним не следил.

Он оставался в комнате до поздней ночи изо дня в день, и лишь с темнотой выбирался на улицу. Он бродил меж сырыми стенами домов, и холод терзал его тело, но это было наслаждением по сравнению с той невыносимой болью, что ему приходилось терпеть. Он блуждал по узким улочкам, скрываясь в тени и тумане, в каплях дождя, и ветер заглушал звуки его шагов. Он взбирался на холмы и глядел вдаль, на спокойную гладь залива и лес, что рождал в нем воспоминания смутные и болезненные, и страх одолевал его сердце, и он замирал, с тоской принимая свое беззащитное одиночество.

Дни шли, и он проводил их в отчаянных попытках отыскать способ избавиться от своих мучителей. Едва ли он понимал, в чем была его вина и почему они так безжалостно уничтожали его. Он не знал даже, кто они такие на самом деле и почему так желают, чтобы он страдал. Но сейчас он здесь по своей воле, и никакие пытки не способны вернуть его обратно в темницу, и пусть они терзают часть его души, власть их ослабла с течением веков. Быть может зло еще большее ожидает его впереди, и он движется сейчас к нему прямо в руки, но, если только оно не станет так же безжалостно уничтожать каждую клетку его тела, он готов будет ему повиноваться.

Но более всего Джеймс боялся, что даже если он уйдет в мир небытия и страха, растворится в мирах, полных чужого господства, в непознанных глубинах мрака, то и там его найдут и разорвут на части. Изнывать от боли он был не в силах, а избавиться от нее казалось невозможным, и приходилось терпеть, недоумевая, почему он до сих пор жив. В ответ мучители его молчали, и лишь боль от пыток становилась насыщенней, лишаясь изящества и превращаясь в одну сплошную волну терзаний. И тогда, когда Джеймс открывал глаза и обнаруживал себя в стенах этого города, то в голове его роились вопросы, на которые едва ли мог он получить ответ: зачем он здесь, кто и что желает, чтобы он был здесь и почему изо всех пытается его не упустить?

Но ответы оказались ближе, чем он предполагал, и тогда, когда отчаяние одолело его и он едва не сдался, последний знак явился ему во всей своей полноте, обретая облик, сменивший пустые туманные предчувствия.

Однажды после завтрака старик-управляющий оставил на столе свою обыкновенную утреннюю газету, и Джеймс, полагая, что тот больше о ней не вспомнит, решил забрать ее к себе и скоротать время за чтением статей. Интуиция оставила его совершенно в тот день и, в который раз убеждаясь в ложной ценности своего предчувствия, уже почти было решив снова сбежать из плена Эдинбурга, он отдался последней надежде увлечь чем-то свой разум.

Расположившись за столом с чашкой кофе, Джеймс стал пролистывать некрологи (то была страница, на которой старик бросил чтение), но оставил это занятие, раскрывая газету посередине, там, где в глаза бросался крупный громкий заголовок. Стоило ему взглянуть на текст, как кровь его похолодела, и тонкие листы задрожали между его пальцами. Слова ударили ему в мозг фонтаном отравленной крови. Он жадно читал снова и снова, и детали ужасного преступления восставали перед его глазами картинами столь яркими, что даже фантасмагорические сны не в силах были сравниться с ними.

Он коснулся кончиками пальцев имени жертвы, и ощутил, как волны чужой боли проходят сквозь его тело. Он надеялся в ту же секунду опознать лицо убийцы, но вместо этого перед глазами его возникла лишь безжалостно затягивающая в свои глубины тьма. Он отпрянул от статьи, полоснув дрожащими пальцами по краю бумаги, которая подобно острому тончайшему лезвию глубоко вошла под кожу, и спустя несколько мгновений кровь засочилась из царапины, запятнав имя убитой.

Он вновь попытался проникнуть мыслями в секунды убийства, но и на этот раз непреодолимый барьер встал между ним и событиями, к которым он стремился. Никогда еще ничего подобного не преграждало ему путь к истине, и теперь сердце его дрожало от странного ощущения близости чего-то великого, пришедшего за ним. Он чувствовал это в своих венах – волны чужого могущества вливались в его кровь, и сердце принимало их в себя, переполняясь незнакомой болью, совершенно чужой природой, возрождающей, однако, смутные картины в глубинах памяти.

В этот же вечер, вооружившись пистолетом и отмычками, Джеймс отправился навестить поместье Ланвин.

Сумерки сгущались, город уже пустовал. Окраина спала в счастливом неведении о том, кто бродит по ее улицам в эти часы, в вечном преследовании скрывается в тенях и обозначает свое присутствие в светлых пятнах фонарей.

Ночь была лунной, совершенно безоблачной, и свет лился с неба волшебными потоками раскаленного серебра и будто бы желал, чтобы малейшая фигурка, малейший силуэт ясно, словно в зеркале, отражались в душе каждого, кто опустит свой взгляд на бархатную гладь осенней дороги. Ночь была теплой, словно сентябрьской. В небе – ни клочка облака, ни малейшей туманной дорожки, лишь только звездная бесконечность, тонущая в бесконечности темноты.

Холодный узорчатый щит богов завис на небосклоне белоснежной лампадой, посылавшей душам нити столь тонкие, что доступны были лишь зрению нежнейших из всех существ, и нити эти куполом оплетали ночную сторону Земли. Нити превращали сердца в священные светильники, отчего они становились доступны всем восторженным порывам, которые только могут рождаться в человеке. И все небезразличные в такие ночи глядели на луну, и сердца их таяли в сиянии, и сияние это подавало знак другим блуждающим в ночи огонькам. И люди скрывались лишь в свете луны, одетые и опустошенные им, впустившие его в глубину своих глаз, позволяя ему достигнуть глубокого дна своей души.

Джеймс остановился под одним из многочисленных фонарей на пустующей улице и поднял глаза к небу. Мигом он забыл все то, ради чего явился сюда, а еще через мгновение поймал душой блуждающую нить луны. Печаль облегчилась, но на смену пришло одиночество. Он вспомнил, что вот уже столько времени ничто не спасает его от боли, и ни одно существо не способно протянуть ему руку, чтобы он мог ухватиться за нее и выбраться из той темной и сырой ямы, где холод пробирает его до костей, где только смерть наблюдает за ним.

Он изнывал от боли каждую секунду, как будто бы с него начисто содрали кожу, и теперь любое дуновение и каждая мельчайшая пылинка – все, что касалось его тела, доставляло ему мучения, неподвластные человеческому разуму, самой человеческой природе.

Он выполнял все, что они просили: он появлялся там, где они ему приказывали и уничтожал того, кого должен был уничтожить, и добывал то, что должен был добыть. Он не нарушал правил, как бы он ни страдал, он не нарушал их.

Но однажды они ужесточили муки. Они – эти неведомые существа со звезд. Они называли его странным именем, они твердили что-то о далеких землях, что были ему когда-то домом, но никогда не открывали ему всей правды, не позволяли ему вспоминать, никогда не возвращали память. Они терзали его, стоило ему только закрыть глаза; они имели над ним власть. В глубине души он подозревал, что сила его велика, гораздо больше, чем у каждого из рвущих на куски его душу тварей, и что они боятся его и доводят до полусмерти, чтобы только никоим образом не сумел прознать он суть своей природы.

Джеймс выпрямился во весь свой немалый рост, расправил широкие плечи и подставил лицо лунному сиянию. Профиль его высекался мрамором в темном воздухе, и глаза цвета весны впитали холод и прозрачную глубину ночи. Он не заметил, как неслышно ему пересекла дорогу черная фигура, пробежала и скрылась за глухой стеной дома.

Существо то мрачное и холодное, печальное, словно дух осени, было душой, наполовину лишенной крови, обессиленной душой, утратившей волю к жизни и борьбе, но вынужденной страдать и сражаться за все, что однажды потеряло и отвечать за все, что однажды совершило. Забытое и покинутое богами, она – создание, чьи имена бросают в дрожь миры, воительница, из тьмы обернувшаяся лицом к свету, но все еще стоящая в тени – ступила на путь древнейшей из существующих войн, чтобы в последний раз имя ее прогремело над сводами Вселенной после ее великой победы или сокрушительного поражения.

Она прокралась в опустошенный, залитый лунным светом, квартал и глядела на ночное светило и на Джеймса, стоявшего неподвижно, в немом полусне разглядывающего небо. В его фигуре, в изгибах его профиля, в волнах его волос она узнала блуждающую в веках душу, разорванную и терзаемую. Он – один из тех, кто охотится за такими, как она, один из тех, кто останавливает тех убийц, которых человеческие законы остановить не могут. Он ищет ее, он услышал ее, но едва ли подозревает о том, что на этот раз он не охотник, но жертва, угодившая прямиком в ловушку хищника. Как только он сделает шаг, дороги назад уже не будет – путь оборвется, обрушится, лишая его любой связи со всем, что составляло его жизнь прежде. И она ждала этого шага, ждала, пока он сам скользнет в ее руки. Единственный шаг – мысль, коснувшаяся разума. Как только он примет ее и двинется вперед – еще одна частица будет в ее руках. Но странник не шевелился, и сомнения тянули его назад, в рабство боли и ужаса.

Минуты шли, но он стоял, застыв на месте, парализованный страхом, не в силах пошевелиться. И наконец, он сжал пальцы в кулак, и легкая боль отозвалась в тончайших порезах. Он поглядел в прозрачную глубину улиц и двинулся вперед, туда, где разбивались сады и поместья, к молчаливым холмам, прочь от холодного города. И демон тени следовал за ним, властью своей оплетая его конечности. Он вел его к обители смерти, туда, где начинался путь, уходящий в глубины иных веков и готовивший путников своих к битве.

3

17—18 октября 1864

Джеймс был опустошен до дна сияющим светом и дуновением ночи, и в бессилии он уронил голову на грудь и сделал глубокий вдох. С воздухом к легким подступила тупая удушливая боль. Тревожное предчувствие закралось в его сердце и впилось в него, разливая свой болезненный яд. Он огляделся в попытке найти подтверждение своим страхам, но ни единая пылинка не шевелилась, и ни одно живое сердце не билось поблизости. Никто не преследовал его, а если и преследовал, то скрывался так хорошо, что можно было подумать, будто он затаился в другом пласте реальности.

Еще раз с высоты своего роста Джеймс оглядел залитые лунным светом дома, а после побрел в сторону поместья семьи Ланвин. За ним медленно, но неотступно следовал невидимый странник, возбуждая тревогу в разгоряченном сердце.

Поместье вырастало из-за холмов высеченной из черного мрамора громадой, и его послушные, подрезанные и вычищенные сады расстилались по земле сырой и шуршащей массой, а к небу вздымались вычерчивающие в кристальной высоте и скрещивающиеся в фантасмагорическом волнении оголенные, обугленные осенью, яблоневые прутья. Свет луны пронзал сад насквозь, обтекал стволы и ветви, и плоды, облеплял листья, реками струился по земле.

Луна светила с спину Джеймсу и тогда, когда он поднимал голову, она ласкала его лицо, его губы, волны русых, подпаленных солнцем волос, и лучи свои опускала, что в омут, в его глаза, в самый зрачок, обрамленный зелеными и золотыми иглами цвета, ниспадающими в светло-янтарную глубину, пропадающую в темном кольце сепии.

Окна дома были черны, и наблюдали за путником подобно пустым глазницам. Джеймсу становилось не по себе, когда он поднимал глаза на эти бесконечно черные симметричные пробоины, и потому он глядел себе под ноги, не решаясь встретиться взглядом с оскверненной громадой дома.

Смерть царила здесь – он ощутил ее присутствие задолго до того, как приблизился к порогу, и нечто совершенно новое для него витало в воздухе, отравленном убийством. Джеймс приготовил пистолет, осторожно придвинулся к двери и отпер ее отмычкой.

Никого. Мертвая, мучительная тишина, запах смерти, запах свернувшейся и запекшейся крови. Джеймс остановился в замешательстве, и пыль заскрипела под его ногами, разливая в воздухе сладковатый запах и шипящий глухой звук. Он всмотрелся в темноту впереди, и она показалась ему живым существом, бесконечно шевелящимся и тянущим к нему свои щупальца. Плотно прикрыв за собой дверь, Джеймс зажег в руках лампу и приблизился к лестнице.

Кровь еще не отмыли, но уже затоптали – повсюду виднелись грязные следы полицейских сапог. Темно багровые пятна и густые подтеки расползались по всей гостиной, а в центре ее растеклось одно бесконечное огромное кровавое пятно. Кровь впиталась в половицы, в обивку мебели, осталась даже на потолке, на клавишах пианино, на бронзовых подсвечниках и лампах. И Джеймс чувствовал странную энергию, волнами исходящую от каждой иссушенной капли этой крови – он словно знал, какому существу из всех возможных форм жизни она принадлежала, и существо это – ощущение этого странным видением захлестнуло Джеймса – знало его.

Он застыл на месте, и его обволокла со всех сторон тишина. В этом доме она была совершенно отличной от любой иной тишины: она словно представала в виде монотонного глубокого звука, вязкого, как желе и затягивающего в свою лишенную воздуха массу.

Темнота здесь становилась осязаемой, и Джеймс чувствовал ее прикосновения на своей коже, и она проникала сквозь нее, разливаясь в мышцах, пронзая костный мозг. Она оставляла холодные следы на его шее, словно пыталась сжать его горло и лишить легких воздуха.

Джеймс прикоснулся к присохшей к полу крови и поднес пальцы к лицу. Он закрыл глаза, и смутная картина восстала в его сознании, и он смог различить брызги крови и звук разрывающейся плоти, и увидеть бледное сияние кожи в полусвете ночи. Он услышал звуки голосов, доносящиеся издалека, и ощутил, как сердце его сжимают холодные руки опасного и могущественного существа.

Он открыл глаза, и капли пота выступили у него на лбу. Тьма зашевелилась в углах, подползая к нему со всех сторон, и Джеймс почувствовал, как задыхается, и кинулся прочь из проклятого дома, в ужасе, какого еще не испытывал даже перед лицом смерти. То, что произошла в этих стенах – больше, чем убийство. Он чувствовал, как душа здесь разлетелась на осколки, омывшись кровью, и безразличная тьма навсегда поселилась в ее глубине.

Он поспешил как можно скорее покинуть поместье и раствориться среди улиц, но только не возвращаться более в эту холодную шевелящуюся тьму. Он не заметил мелькавшего за его спиной силуэта, не заметил его дыхания совсем близко, прямо у своих губ, как не заметил и обжигающего фосфорическим пламенем блеска глаз, глядящих в его глаза, когда он задумался на секунду, сидя за письменным столом в своей комнате.

Он раскидал по полу все те книги, что ему удалось добыть в городской библиотеке, и стал перелистывать страницу за страницей, но уже потерял всякую надежду что-либо отыскать. Он оказался беспомощен, как младенец, уязвим и безоружен. То существо, что убивало так беспощадно, могло настигнуть и его, настигнуть и поразить.

Джеймс закрывал глаза и протягивал к неизведанному свои руки, но добраться до него и остановить он был не в силах, и ему оставалось лишь покорно принимать свою беспомощность, оставаясь в тени чужой смерти, оставаясь наблюдателем среди бесконечного потока крови.

Он в который раз пытался зарыться в глубины собственного разума и найти ответ на вопрос о том, что за существо скрывается в глубине его самого, под этой сильной человеческой оболочкой. Он не знал уже, когда он на самом деле пришел на эту землю, уходил ли вообще. Он не знал, что за звезды касаются своим сиянием бесконечности в его глазах и всегда ли он видел над собой именно эти звезды. Он не знал, что за неведомые миры скрываются в их глубине, и почему он так часто рисует их образы в своем воспаленном сознании. Он не знал ничего. Сейчас ему даже не хватало сил вспомнить всех ранений своей души и всех ее радостей.

Среди бесконечного множества предположений, где каждое следующее казалось дальше от истины, чем предыдущее, Джеймсу все же удалось отыскать петлю, за которую он единственно смог зацепиться. Приняв за точку отсчета то, что его присутствие здесь было не случайным, он вычертил на бумаге примерный план поместья, сверяясь с картой, и обнаружил, что сад у дома на четыре части делили две пересекающиеся тропы, что были ориентированы точно по сторонам света, а в центре, как наверняка знал Джеймс, располагалось дерево. Едва ли могло быть хоть что-то, что указывало бы точнее на то, откуда стоило начинать поиски.

Джеймс бросил последний взгляд на свой рисунок, и тоска оплела его сердце, и невыносимая тяжесть склонила его голову. Он ощутил, как страх рождается внутри него и просачивается наружу, заполняя комнату, и с каждой секундой растет и набирает силы. Джеймс сжался, и каждая его частица застонала от боли и того неясного предчувствия, что несло с собой осознание близости чужой смерти. Он ожидал, что это произойдет снова, он знал. Но где искать дальше? Куда идти, чтобы остановить то, что практически неизбежно? Он закрывал глаза, и не видел выхода, и лишь только ощущал, как тело его оплетают бледные руки ведущей его в неизвестность судьбы.

4

18 октября 1864

Ночь протекала в своем обыкновенном безмолвии, и до последнего предрассветного часа Джеймс изо всех сил пытался не уснуть, зная, какие страдания придется испытать его душе и телу, стоит ему только сомкнуть веки. Однако, лишь только ночь подошла к своему завершению, сон взял над ним власть, и он рухнул в постель, совершенно обессилев, и подумал о том, что сейчас, должно быть, наступит, наконец, его смерть.

Тело его неподвижно застыло, вмиг парализованное болью, и душа его вернулась в свои оковы, в темницу, где ее отчаянно пытали демоны. Перед нею разверзлась пропасть в глубинах планеты, в ее чудовищных пустотах; огнедышащая бездна, которая поглощала тонущего в ней человека, прикованного цепями к клетке.

Демоны глядела на человеческое тело, прекрасное, как мраморное изваяние, глядели на его мучения, на его боль, и смеялись, сгорая в неумолчном пламени, и дымились, и плавились. И пламя охватывало Джеймса целиком, доставляя невообразимую боль, но не убивало, лишь лизало его кровь, его кожу, подбиралось к перьям волос, к зеленым глазам, отражалось в зрачках. И тело его разрывали хлыстами, и кровь вырывалась из ран и пенилась, соприкасаясь с огненными языками.

Джеймс с криком, в холодном поту распахнул глаза. Он застал себя лежащим на кровати в луже крови, и даже с потолка ему на лицо обрушивались алые капли. Мучения его стояли теперь на грани реальности, но смерти от них он боялся меньше всего. Джеймс закрыл лицо руками в мучительном бессилии, вдыхая запах крови и ощущая, как струи ее заливают глаза. Единственное, чего он сейчас желал – более никогда не спать.