Самая светлая ночь

Джина вела его за собой до самого озера, и, дойдя, остановилась, глядя на спокойную водную гладь, туда, где качался на плоту все еще никем не обнаруженный труп. То, что это произведение, эту лилию из человеческих останков, еще не нашли, было едва ли возможно объяснить, но, вероятно, Джина хорошо позаботилась о том, чтобы найден труп был тогда и только тогда, когда ей самой это понадобится.

– Мне кажется, ты хотел именно сюда. – произнесла она.

– Все так, – кивнул Джеймс в замешательстве, – но я не думаю, что мне стоит делать в твоем присутствии то, зачем я собирался прийти.

– Делай. – голос Джины прозвучал властно и холодно, но ни один мускул не дрогнул на ее лице, и глаза ее остались так же глубоки в своем спокойствии.

– Мне нужна ее одежда. – Джеймс поглядел на мокрую бесформенную массу ткани, прибитую к берегу и некогда служившую платьем.

Он выудил останки одежды из воды, и, спустя некоторое время, на обрывке ткани под лучами солнца обозначился все тот же простой символ, изгибы которого заставляли сердце Джеймса трепетать.

– Каковы твои выводы? – спросила Джина осторожно. Она стояла за спиной Джеймса и чувствовала, как тело его содрогается каждый раз, когда пальцы касаются тонких выжженных линий.

– Я только не понимаю, зачем. – ответил он, спустя минуту. – Зачем они были убиты?

Его волнение, еще недавно бушевавшее в сердце, обратилось в секунду смертельной тоской. Что делать дальше, он не знал. Растерянный, держащий в своих руках еще часть мозаики, знавший наверняка, кто совершил убийство (едва ли он признавался в этом даже самому себе, но нет никаких сомнений в том, что он это знал), но решительно не понимающий, зачем. Зачем?

– Ты все еще можешь уйти и более не возвращаться, – прошептала над его ухом Джина, – но если не пожелаешь, то позже придется убегать. – ее голос звучал мягко, и слова ее не были угрозой. Она с нежностью, на какую только была способна, давала ему иллюзию шанса на спасение.

– Я чувствую, что должен остаться. Это не простые слова. Знаешь, я чувствую себя так, словно врастаю в эту землю, словно тут мой конец и тут я начинался. Словно это место – сердце зверя, и я кровь в этом сердце, я – частица жизни могучего существа. Поток несет меня, тянет за собой. Мне нет дороги назад. Я либо достигну своей цели, либо умру по дороге к ней.

– Когда передо мной стоял такой же выбор, я тебя понимала. Сейчас же я говорю тебе: это безумие. Тебе лучше отступить, вырваться из этого потока крови. Но если ты останешься, я приму это решение. Но если ты останешься, едва ли смерть обойдет тебя. – ее слова были правдой. Она желала, чтобы он знал, ради чего остается с нею.

– Не имеет никакого значения, чем закончится для меня эта битва, будь она лишь пятном на истории жизни или предвестником великого конца. Я останусь здесь. Я не желаю сражаться, быть может, но я обязан, я должен – в этом весь я, я – орудие чужих помыслов, будь они белы, как слепые лучи солнца, или черны, как скважина в земле.

Джина вздохнула, и взгляд ее смягчился и изливал теперь лишь только скорбную грусть, как мраморное изваяние у кладбищенских ворот.

– Сломленный ангел, одиноко бредущий меж чужих звезд, под чужими звездами. Если только мне удастся спасти тебя, я спасу. – но боль в ее сердце твердила совсем иное.

– Но кто же ты, кто ты такая и как звучит твое истинное имя?

– Едва ли я в силах признаться в этом сейчас, когда под нами и внутри нас, и вокруг нас сжимается сердце зверя. – и перед глазами ее промелькнула тень великого города, ушедшего во тьму холодного несуществования.

– Я тебя узнаю. – заверил ее Джеймс. – Все, в чем есть частица тебя, откроется мне однажды.

– Боюсь, только в смерти ты увидишь мое истинное лицо.

– Должно быть, в тот миг я различу и собственные очертания.

Дрожь прошла по телу Джины от этих слов, и взгляд ее упал куда-то в вековую глубь. Она побледнела, и холодная сырая тоска подступила к ее горлу. Джеймсу же показалось, будто Джина на секунду унеслась мыслями куда-то так далеко, что не расслышала его заверения, так далеко, что мерцание солнца сделалось глуше, словно бы целый мир приблизился к вечной темноте вселенной, оторвавшись от своей орбиты.

– Что… что ты помнишь, Джеймс? – спросила вдруг Джина, изгоняя из разума вспышку боли.

Стоило воспоминаниям о далеком доме промелькнуть перед ее глазами, как она вновь ощутила с ним тонкую незримую связь, такую, какую она ощущала с богами, когда внимала их речам или же сама говорила с ними.

– Я помню очень мало. Точнее… я помню достаточно, да… достаточно для одной жизни. – Джеймс в бессилии опустил руки, потупив взгляд.

– Мне жаль, что я не могу тебе помочь. Не смею даже попытаться. Все, что я чувствую… то, что я чувствую, а именно эта нить, стягивающая наши души, она так тонка, она привязана к особым, далеким, безумным воспоминаниям. Я следую ее путем, чтобы вернуть то, что однажды было у меня отнято. И я живу воспоминаниями о тех днях, когда для меня еще не было слишком поздно все исправить.

– Пусть те воспоминания будут светом в тебе.

– Светом? Во мне никогда не было света. Я слишком темна даже для твоего понимания темноты, а ведь ты привык жить в ней лишь с тусклым огоньком, обжигающим руки и бросающим ледяные блики на стены твоей темницы. А я давно должна была обратиться в камень за все, что совершила. За каждый свой шаг. За самую вероятность своего пробуждения.

– Боюсь, кем бы ты ни была, чем бы ты ни была, что бы ни сделала, мне не выпутаться из твоих сетей. Я застрял в липкой паутине, и яд проник в мою кровь, и более я не в силах пошевелиться. Мне не сбежать. – он приблизился к Джине, и она опустила голову, возводя границу между собой и той слабостью, что рождало в ее сердце каждое движение этого существа, но даже сквозь невидимый, но плотный барьер проникало тепло человеческого тела. И все пленило ее в этот миг, от теплой гладкости кожи до движения позвонков и мускулов, от звука крови, текущей по венам, до их голубых нитей, протянувшихся под тонкой полупрозрачной оболочкой.

– Сломленный, обессиливший странник. – прошептала Джина, не поднимая головы. – В этом наше сходство. Мы не знаем своего места и отказались от собственного имени.

Оба долго еще стояли неподвижно, что изваяния, что скалы, скрещенные ветром, что замерзающие стебли, не прогибаемые холодом, что два иссушенных цветка, черпающих силы друг у друга, но давно потерявших корни в бесплодной земле.

– Произнеси свое имя. – потребовала вдруг Джина голосом холодным, как заледенелая сталь.

– Имя? – Джеймс вздрогнул, и вены его стянуло болью. Память его восстала и сдавила горло своими исущенными пальцами.

– Назови мне имя, данное тебе при последнем рождении. – отстранившись от него попросила Джина, и в глазах ее холодом проявилась кровавая глубина.

Джеймс беспомощно взирал на нее с минуту, а потом, в бессилии опустив руки, чуть приоткрыв рот, весь белый, как иней, чуть слышно произнес:

– Джаред. – и тысячи игл вонзились разом в его голову, разрывая оковы памяти, и тело его онемело от боли, и каждый нерв закровоточил. – Джаред. – повторил он шепотом, и каждая частица его тела сжалась, и кровь прилила к сердцу, лишая его кожу краски.

– Джаред. – эхом прошептала Джина. – Я знаю, к чему была вся эта ложь. Но не нужно более. Раз ты явился в этот город и сделал свой шаг навстречу этой смерти, ты должен был предполагать, что тебе придется принять отказ от рабского прошлого, соединяясь с реальностью собственной жизни. – она подняла голову, рассматривая его лицо так, словно видела его в первый раз. – Я вижу в твоих глазах отражение далеких звезд. – произнесла она, глядя в глубокие глаза, зеленые с карим.

Ресницы Джареда дрогнули, но он не отвел взгляда. Зрачки его сузились от лучей солнца, вычерчивающих целый мир в каскадах его радужки. Он прикоснулся холодными пальцами к пальцам Джины, впитывая ее спокойное тепло. Душа его раскрылась, и он впервые за долгое время ощутил себя собой. В попытках обмануть непостижимое существо он не смог одержать победу, и, сдавшись собственному поражению, решился следовать до конца за своим спасителем. Не получив ответа на свое прикосновение, он отступил на шаг, и, спустя мгновение, тихо, чуть слышно ступая, путники скрылись среди деревьев, чтобы более никогда не вернуться к холодному тенистому, отмеченному кровью водоему в сердце вечного леса.

7

19 октября

Утро разгоралось, обнажая сны, и город просыпался под холодными струнами солнца, пока два путника продвигались по ветвящимся переулкам назад, чтобы закрыться от света в стенах своих комнат. И Джаред, страдая от того, что каждый миг возвращался к своему прошлому, не мог терпеть более этого города, беспрестанно терзая себя за то, что трусливо прятался все это время, скрывая собственное имя и собственную сущность под фальшивой оболочкой, а Джина не могла не признавать той боли, с которой вела это существо на смерть, которой он не заслуживал, потому как ни единой каплей невинной крови не были запятнаны его руки. Оба шли в тишине, различая лишь звуки собственных шагов и нарастающего шума пробудившего города. Душам их и сердцам нелегко приходилось в холодной войне ветров, что затеялась внутри их сознания и набирала обороты.

Улицы уже наполнялись людьми, но свет их жизней не привлекал путников, и они молча брели, не замечая мира вокруг, мимо холодных витринных стекол, мимо позвякивающих дверных колокольчиков, рассекая безликую массу толпы. И среди многоцветного шума лишь один прилавок привлек блуждающее внимание Джареда. Он остановился, и Джина разглядела в его глазах вспышку холодного, полуосознанного ужаса.

– Фарфоровые куклы. – прошептал Джаред, застыв на месте, и рука его потянулась к прозрачному зеркалу витрины. – Пустые глаза сверкают янтарем, и бледный фарфор их рук мертвенного цвета. И в глазницах – осколки древнейших звезд. Создания, обошедшие смерть, холодные и полые. – то, как произнес это Джаред, заставило Джину вздрогнуть: однажды, давным-давно, так описывали созданий далекого холодного и туманного края, так описывали народ, к которому сама она принадлежала.

– Что ты видишь в их облике? – спросила она, неотрывно всматриваясь в холодное фарфоровое лицо с янтарными глазами, обрамленное волосами цвета воронового крыла.

– Древность, сон и смерть. – и глаза Джареда сверкнули, и вспышку эту можно было сравнить с искрой падающей звезды.

– Тебе стоит пойти со мной. – произнесла Джина, касаясь запястья Джареда. Ее тихий голос заставил его оторваться от витрины и последовать за нею.

Великое и странное происхождение этого потерянного альва, этого пленного демона, великая его тайна, которой он поделился бы, будь это в его власти, вновь сковало сердце Джины, и мысли ее принадлежали теперь только этому. Кровь в сердце зверя. Дьявольский поток тянул ее к погибели, и едва ли иная тайна могла коснуться ее так, как коснулась эта. Ощущая в Джареде осколок того, что ей непременно придется вырвать из его груди, она чувствовала, как сердце ее впервые за долгие годы поддается разрывающей его на части боли. Она могла надеяться лишь на то, что, пройдя сквозь все грани метаморфоза, в его теле сохранится жизнь.

Сейчас Джина ощущала себя так близко к звездной бездне, к древности, далекой от поверхности этой планеты, как ощущала много веков тому назад, когда сердце ее страдало особенно; одинокое, покинутое теплом сердце, оставленное в недрах этого чужого тогда ей мира, мира прекрасного, но растущего слишком быстро, чтобы она успевала насладиться мгновением тысячелетия. И вот снова та самая вечность, облаченная в теплое человеческое тело, так близко, и сердце этой вечности бьется (как долго?) в ритме бесконечного ожидания свободы, которую она, Джина, способна ему подарить. Протянуть руки, коснуться шелковой кожи, подвижной плоти мускулов, мягких волн подпаленных солнцем волос. Так близко сейчас к ней эта вечность, словно она снова там, где мир сильнее и больше, вечно молодой и надежно хранимый, там, где первое предательство ее не раскрыто, а второе еще не совершено, там, где она желанный и благородный гость, а не униженная изгнанница, вынужденная скитаться по мирам до дня решающего приговора.

И она протянула руку и провела кончиками пальцев в черных перчатках по линии вен на руке Джареда, ощущая, как потоки крови расширяют стенки его сосудов, и она услышала звук, с каким каждая капля проносится по каналам в его теле и возвращается к сердцу – источнику.

Глаза Джареда, теплые, медово-изумрудные, снова оказались погружены в тягостную муку сероватого взгляда Джины, и тогда, когда хмурое небо вокруг ее зрачков преобразилось в светлую нежность весны, Джаред осознал, что движется за Джиной следом по узкой улочке, ведущей к ее дому.

Они оказались в одном из кварталов старого города с домами шаткими и стоящими так близко друг к другу, что можно было с легкостью перебраться с одного окна на противоположное. Они скромно тянулись вверх на несколько этажей и заканчивались лепным карнизом, поддерживающим крышу. Внутри дом оказался неуютным, темным и словно бы необитаемым, но отовсюду раздавались шорох шагов и лязг посуды, но ни одного человека Джаред не узрел, как бы ни пытался он вглядеться в мерцающий полумрак.