Эмансипе

Суслова. Чем он мог тебя заинтересовать? Ты же сам не игрок.

Розанов (цитирует по памяти). Как любовно он свою героиню обрисовал. «Красавица первостепенная, что за бюст, что за осанка, что за походка. Она глядела пронзительно, как орлица, но всегда сурово и строго, держала себя величаво и недоступно. Высокая и стройная. Очень тонкая только. Мне кажется, ее можно всю в узел завязать и перегнуть надвое. Следок ноги у нее узенький и длинный, мучительный. Именно мучительный. Волосы с рыжим оттенком. Глаза настоящие кошачьи, но как гордо и высокомерно умеет она ими смотреть».

Суслова. Ну нарисовал, как с натурщицы, и еще моим именем назвал. Хотел таким манером меня подкупить, вернуть, но номер не прошел. А что ты еще наизусть знаешь?

Розанов. Сцену из твоих набросков. «Вдруг он внезапно встал, хотел идти, но запнулся за башмаки, лежавшие подле кровати, и так же поспешно воротился и сел. “Ты куда ж хотел идти?” – спросила я. – “Я хотел закрыть окно”, – ответил он. – “Так закрой, если хочешь”. – “Нет, не нужно. Ты не знаешь, что сейчас со мной было!” – сказал он со странным выражением. – “Что такое?” – я посмотрела на его лицо, оно было очень взволновано. – “Я сейчас хотел поцеловать твою ногу”. – “Ах, зачем это?” – сказала я в сильном смущении, почти испуге и подобрав ноги. – “Так мне захотелось, и я решил, что поцелую”».

Софья. Я вас оставлю ненадолго.

Софья выходит. Розанов резко меняет интонацию и запальчиво продолжает.

Розанов. Не понимаю! Зачем было ему вскакивать и врать про окно? Почему было не поцеловать твою ногу? Зачем тебе не сказать: ну, мол, хочешь поцеловать, ну и целуй. Зачем тебе было пугаться, подбирать ноги?

Суслова. Как же ты, однако, дотошный. Как волнуют тебя мелочи.

Розанов. Мелочи меня как раз всегда и волнуют. В них правда. Или неправда. Все величественное мне чуждо. А мелочи – мои боги. Нет, конечно, если раньше он целовал тебе ноги, а теперь, когда узнал про испанца, ты не хотела, чтобы он тебя касался, это другое дело. Но этого нет в тексте. И получается совсем другой смысл.

Суслова. Как же тебе хочется знать, целовал ли он мне ноги!

Розанов. Уже не хочется. (Целует ей ступню ноги.) Совсем не хочется. (Целует другую ступню.) Теперь мне уже все равно.

Суслова. Какой ты все-таки идеалист. Разве можно быть таким опрометчивым с женщиной? Представляю, что с тобой будет, когда я и тебя кину.

Розанов. Полинька, как ты шутишь! Зачем ты хочешь сделать мне больно?

Суслова. Людям свойственно так поступать с людьми, как поступали с ними. Это может произойти против моего желания и воли. Потому, что так предначертано. А сказать тебе об этом я обязана, ибо это – правда. А правда – это… Ну вспомни, что ты сам о правде написал.

Розанов. Правда выше солнца, выше неба, выше Бога: ибо если и Бог начинался бы не с правды – он не Бог, и небо трясина, и солнце – медная посуда. А ты знаешь, что он хотел тебя убить?

Суслова. Конечно, знаю. А как ты догадался?

Розанов. Из твоих слов. Ты писала, что сказала ему, что он сегодня какой-то нехороший. А он как раз боролся с желанием убить тебя. А ты не боишься, что я тебя убью, если ты меня кинешь?

Суслова (смеется). Ты?! Ты тем более не способен.

Розанов (с интонацией оскорбленного мужчины). Я сомневался, а теперь понимаю, что прав. Женщина послана в мир животом, а не головой.

Суслова. Браво! Наконец-то в тебе проклюнулось что-то мущинское.

Улица.

Розанов идет из школы. Его нагоняет Щеглова.

Щеглова. Вася, нам надо поговорить. Ученики тобой недовольны. Насмехаешься, даже издеваешься. Это так на тебя не похоже. Или ты легко можешь быть таким нехорошим? Старшеклассники темную тебе хотят устроить.

Розанов. Это откуда ж такие сведения? Уж не придумала ли?

Щеглова. Вася, ты разочаровался в учительстве?

Розанов. Когда я шел в университет, то знал, что иду в рабы. В древнем Риме-то педагогами были рабы. А что с тех пор изменилось? Учителя у нас за версту видно по изможденному виду. А что такое школа, я знал по своему ученичеству. Всему, чему я хотел научиться, я научился сам. Школой для меня стала моя природа. Если ребенок исключителен, значит и пути развития его должны быть исключительны. А наша школа – канцелярия. Но я чувствую, что буду мучиться на этом поприще лет десять, не меньше. Пока не найду для себя другого способа прокормиться. Ну и совсем интимное. Я некрасивый, Таня. А некрасивых учителей дети не любят. А когда тебя не любят, трудно быть хорошим учителем. Без телесной приятности нет и духовной дружбы. А хороший учитель обязательно должен духовно дружить с учениками. (С иронией.) Не выйдет из меня учителя – буду писать статьи о воспитании и образовании.

Щеглова непроизвольным движением берет Розанова под руку.

Щеглова. Уже, наверно, пишешь?

Розанов. А что мне еще остается? Я пришел к выводу, что истинных русских интеллигентов и вообще хороших людей вырабатывает не школа, не государство, а цельная, крепкая, счастливая семья.

Щеглова. Вася, ты очень, очень милый человек. И, как видишь, остаешься таким для меня, несмотря ни на что. И будешь оставаться, несмотря ни на что. И я буду надеяться, сколько бы времени ни прошло.

Суслова видит их, идущих под ручку. Подходит к ним. Они останавливаются в оторопи. Какое-то время она смотрит на них. Потом начинает нервно смеяться.

Суслова (Розанову). Что скажешь, ласковый теленок?

Розанов хочет что-то сказать, но не может, так он растерян.

Суслова. О, Боже! Как же ты жалок и смешон! (Щегловой.) Как вы оба смешны!

Щеглова. Мадам, не будьте… (Осекается.)

Суслова. Ну договаривай! Как ты хотела назвать меня, дрянь?

Щеглова. Как вы смеете?!

Суслова. Я еще не то посмею!

Суслова бьет Щеглову по щеке. Хочет ударить еще раз, но Щеглова прячется за спиной у Розанова.

Суслова (Розанову). Дай мне ударить эту дрянь. Одного раза ей мало. И мне мало.

Розанов. Поля, ты переходишь все границы.

Суслова. А ты? Ты позволил этой дряни спровоцировать меня.

Розанов. Поля, так нельзя. Это недостойно.

Суслова. Замолчи, или я ударю тебя. Не смей больше приближаться ко мне.

Квартира Сусловой.

Вспыхнувший на улице скандал продолжается.

Розанов. Полинька, но это невозможно. Как я без тебя? Я не смогу.

Суслова. Ненадолго же тебя хватило. Ты такое же ничтожество, как и твой кумир. Даже хуже, потому что ты повтор его. Но я для тебя – то же, что и для него. Материал для твоих писанин. Источник вдохновения.

Розанов. Полинька, ты для меня совсем не то, что была для него. Я боготворю тебя не как модель, а как удивительную женщину.

Суслова. Прекрати! На меня эти комплименты не действуют. И давай оставим эти объяснения. Они бессмысленны. Женись на какой-нибудь курице, вроде Анны Сниткиной, заводи детей. Щеглова как раз для этого подходит.