Эмансипе

Розанов. Полинька, я давно вынашиваю идею. Если мы сделаем это, у нас начнется новая жизнь. Что, если мы обвенчаемся?

Суслова. Как же мне везет на ненормальных. Как только тебе в голову пришло!

Розанов. Бог, наверно, подсказал. И потом…я много думал. Мне не надо детей. А такой, как Сниткина, тем более не надо. Мне нужна ты.

Суслова. Извини, я тебе по-простому, как бывшая крестьянка, скажу: на кой хрен я тебе сдалась?

Розанов. Питаться будем друг другом. Это так прекрасно – делиться мыслями, жить мыслящим духом, подпитывать друг друга и питать других.

Суслова (передразнивая). Питаться. Ты предлагаешь мне сделку со своей только пользой. Тебе сейчас 23, но мне-то почти вдвое больше. Даже если мы проживем вместе десять лет, ты успеешь потом завести детей, а я уже точно не смогу найти подходящего мужа. Кому я буду нужна, старая старуха?

Розанов. Мне, Полинька. Мне! Для меня ты никогда не будешь старой. Ну посмотри, какое у тебя молодое тело. И таким оно и останется. И лицо уже не изменится. Лицо обычно меняется от неправедной жизни. От дурного нутра. А у нас все будет божески. Мы будем совершенствоваться. Ведь мы будем призывать к совершенству других людей. Мы должны будем быть примером. Это не наивное прекраснодушие! Я давно уже думаю – нужно жить правильно. Но светский тип семьи не дает правильности. Церковный тип семьи выше светского типа.

Суслова. Слушаю тебя и думаю: что же он это провозглашает мне? Почему не Щегловой? Щеглова – твоя судьба, Розанов, дочка попа и попадьи, а не я, дочь раскольника. Не может быть у нас той семьи, которая тебе мечтается. Тогда к чему сейчас эта твоя блаженная проповедь? Кому ты морочишь голову? Не себе ли в первую очередь?

Розанов. Я не могу без тебя, Полинька. Мне тяжело без тебя. Везде скучно, где не ты. Любовь ведь вовсе не огонь, как принято считать. Любовь – воздух. Без нее нет дыхания, а при ней дышится легко. Ты это испытаешь, когда у нас появится ребеночек. Бог обязательно даст нам ребеночка. (Суслова хочет что-то сказать.) Молю, не прерывай меня, пожалуйста. Я знаю, что ты скажешь. Но Бог служит человеку более, чем человек – Богу. Бог может дать нам ребеночка, если мы будем вместе любить Его.

Суслова. Что за бред! Я нигилистка, и умру нигилисткой. Я ни во что не верю, и особенно во все святое. (После паузы, но уже не так яростно.) Ведь для венчания нужно еще (с иронией) духовное приготовление: покреститься, причаститься. Но это же смешно, а я не могу быть смешной, даже в собственных глазах.

Квартира Голдиных.

На сцене Софья и Суслова.

Суслова. Я сказала ему, что могу увлечься. И что тогда? Он поклялся, что стерпит и не попрекнет ни словом.

Софья. Щеглова все еще надеется вернуть его. Что, если вдруг переманит?

Суслова. О, на этот счет он интересно выразился: собака не замурлычет – Розанов не изменит. Говорит, что верен мне ноуменально. Это такой философский термин, означает непостижимость. То есть измена с его стороны непостижима, невозможна. Он понимает, что уж я-то ему точно не прощу. Знаешь, Соня, я много раз была оскорблена теми, кого любила, и теми, кто меня любил. (Софья изображает удивление) Да, как ни странно, с мной это случалось. Поэтому негодование против мужчин сидит во мне глубоко. Убеждение, что я осталась в долгу перед ними, не выходит у меня из головы.

Софья (с иронией). То есть – берегись Розанов!?

Женщины смеются.

Суслова. Конечно, он странный. Он влюблен в меня не как в реального человека, а как в литературных героинь Достоевского, в которых нарисована частица меня. Он любил меня и платонически и чувственно задолго до того, как я появилась в его жизни. Но меня живую он боится, стесняется. Просто трепещет. Это какая-то болезнь. Недаром он говорит про сердечную горячку. Это-то меня и беспокоит больше всего. Человек не может долго оставаться в таком неестественном состоянии.

Софья. Ты говоришь так, будто совсем холодна к нему.

Суслова. Ну почему же? Но понимаешь, гении такие идиоты в обычной жизни.

Софья. Ты в самом деле считаешь, что он гений?

Суслова. Еще нет, но станет. А гениальность мужчины – все равно, что красота для женщины. Для меня, по крайней мере. К тому же он гениален и в интимной жизни. В нем та же половая маниакальность и сладострастие, что и в Федоре, но он умеет быть рабом в постели, даже наслаждаясь этим. Когда я отдалась Феде, он решил, что все! Теперь я – его раба. Он, верно, думал: дочь бывшего крепостного, рабская наследственность, с ней все можно. А когда понял, что я могу быть только госпожой, было уже поздно.

Софья. Но я так и не понимаю, что же ты в конце концов решишь.

Суслова (совсем доверительно). Соня, ну сколько же можно мне перебирать? Пора остановиться. Но боюсь, гражданский брак с Розановым меня не остановит. Моя постоянная амплитуда: гений – зверь, гений – зверь. Так может, венчание это остановит? Ну и каких только чудес не бывает. Вдруг все-таки вера поможет мне. Вдруг Бог даст ребенка.

Софья. Ты готова поверить в Бога? Разве это само по себе возможно? Как можно заставить себя поверить?

Суслова. Ну, во-первых, я ушла от полного атеизма. Я – агностик. Я сознаю, что все сущее не могло появиться из ничего. А, во-вторых… Да. Я готова заставить себя поверить в Бога еще больше. Есть из-за чего. Мне… уже столько лет, Соня. Кому-то удавалось и в этом возрасте родить.

Софья. Миша тоже убежден, что Розанов гений, а я, убей, не могу понять, в чем это проявляется.

Суслова. Он создает новую литературную форму. Это самое сложное в писательстве. Даже Федору это не очень удавалось. Розанов показывает вещи с самых разных точек зрения, в исповедальной манере, обнажая перед читателем свою душу. С ним мне интересно. Но мне этого мало. Живя за границей, я думала: вот вернусь и поеду жить в деревню. Ну если не в деревню, так в губернский город, заведу свой кружок, буду первой девкой. А как приехала, как пожила неделю, и перестало чего-то желаться. Обратно захотелось к этим меркантильным, бездуховным европейцам. Лучше бы я не выезжала в Европу, не знала о соблазнах тамошней жизни.

Софья. То есть ты готова вернуться в Париж?

Суслова. Ах, Сонечка, есть тоска по родине, а есть тоска по чужбине. И еще не известно, какая сильней.

Церковь.

Сцена венчания.

Священник (вопрос к Розанову). Не обещался ли еси иной невесте?

Розанов. Не обещахся, честный отче.

Щеглова (негромко). Еще как обещахся.

Священник. Даруй им плод чрева, доброчадие, единомыслие в душах… И да узрят они сыновей от сынов своих… Господи Боже наш, славою и честью венчай их! Славою и честью венчай их! Венчай их!

Щеглова (с болью). Венчай их скорее. И поскорее развенчай.

Квартира Сусловой (совмещение двух мест действия, церкви и квартиры).

Розанов и Полина лежат в постели. Розанов ласкает венчаную жену. Припадает к ее груди.

Розанов. Полинька, а ты знаешь, что кормление ребенка грудью возбуждает женщину?

Суслова. Первый раз слышу. Какой ты, однако, знаток.

Розанов. Я теперь буду писать исключительно на темы пола, брака и семьи. С тысячи точек зрения. Об этом никто не пишет. Стесняются, боятся. А у меня мысли об этом появились. И все благодаря тебе. Ты еще будешь гордиться мной. Религиозный человек выше мудрого. Кто молится, превзойдет всех.

Суслова. Ладно, давай спать. Я устала. Только отодвинься на свою сторону. А то еще начнешь трогать меня во сне.

Розанов. Как же не трогать, Полинька? Без этого ребеночек не родится.

Суслова. Ты что же, хочешь прямо сейчас начать?

Розанов. А чего тянуть? Это же священный акт, Полинька.

Розанов громоздится на Суслову, пытаясь изготовиться к совокуплению. Суслова ерзает, но все же позволяет ему занять классическую позу. Свет на сцене гаснет. Слышится возня и пыхтение Розанова.

Суслова. Мне больно. И мне противен твой фаллос.

Розанов. Полинька! Как же без фаллоса ребеночка зачать?

Суслова. Я как представлю… И семя твое тоже противно мне.