Эмансипе

Возня стихает. Слышен плач.

Суслова. Вася, ты плачешь? Ну прости. Ну вот, такая я противная. Мне Федя больно сделал. И вот с тех пор такое у меня несчастье.

Розанов. Так зачем тогда? Зачем тогда? Семья – от слова семя, Полинька.

Суслова. Вася, ты так настаивал на венчании. Как я могла отказать? Давай спать.

Свет гаснет. Но загорается прожектор, высвечивая лицо Сусловой.

Суслова (себе). Где ты сейчас, мой красивый зверь? От твоих ласк мне тоже было больно, но я терпела с восторгом. С упоением.

Голос Розанова. Ты что-то сказала? Я не расслышал.

Суслова. Я сказала – спи, супруг мой первый… и уж точно единственный. (После паузы.) Нет, я не могу спать. Лучше почитаю, а ты спи.

Суслова читает рукопись. Розанов подглядывает.

Суслова. Вот зачем ты это записал? «Женщина входит запахом в дом мужчины. И всего его делает пахучим, как и весь дом».

Розанов. А чего тут особенного?

Суслова. Каждое слово особенное. Разве я так резко пахну?

Розанов. Что ты, Полинька, Бог с тобой. Ты очень волнительно пахнешь. Парижский парфюм – это амбра.

Суслова. Похоже, ты не знаешь, что такое амбра. Это отрыжка кашалота. Не пытайся меня запутать. Ты что-то другое имел в виду. Эти слова про запах – это не только про запах.

Розанов. По-моему, ты придираешься. Ты еще упрекни, что я написал, что женщина входит в дом мужчины, тогда как я вошел в твой дом. Мои записи нельзя понимать буквально. Я не всегда пишу про себя.

Суслова. Тогда делай оговорку. Я не хочу, чтобы эти слова о запахе женщины ты опубликовал, когда мы когда-нибудь разойдемся.

Розанов. Ты меня пугаешь. Неужели это возможно?

Суслова. Все невозможное возможно, Васенька. Но ты согласен, что писать об этом мужчине как-то не комильфо? Или ты это не улавливаешь?

Розанов. Опять ты о женском в моей психике. Ну таков я уродился. Как я могу переделать себя? Никак.

Суслова. Но ты даже не пытаешься, даже ради меня, зная, что я ненавижу это в тебе. Как я презирала и ненавидела это в Федоре, хотя в нем этого было намного меньше. Что-то я снова стала думать о нем.

Суслова поднимается с постели и одевается. Розанов с ужасом наблюдает.

Розанов. Полиночка, что с тобой, голубка моя?

Суслова. Не смей за мной следить.

Суслова выходит из дома.

Розанов нервничает в своем кабинете. Много курит и поедает свой любимый королевский чернослив. Открыв дверь, замечает горничную.

Розанов. Не пришла барыня?

Горничная. Нет, барин, не появлялася.

Розанов. Немедля доложи, как появится.

Горничная. Я помню, барин. Будет исполнено-с.

Розанов закрывает дверь кабинета.

Горничная (прислушивается к входной двери). Кажись, пришли-с.

Входит Суслова. Горничная помогает ей снять пальто.

Горничная. Барин тревожили-с.

Суслова входит в кабинет. Розанов бросается к ней. Целует руки. Сусловой ласки супруга неприятны.

Розанов. Полинька, я уж думал, ты…

Суслова. На тебе лица нет. Что ты там придумал? Ну же!

Розанов. Что ты в речку бросилась.

Суслова. Спасибо, подсказал мне концовку повести.

Розанов. Я думал, ты только переводами занимаешься. О чем же будет повесть?

Суслова. Все о том же.

Розанов. Ясно. Как же он в тебя вошел! Неужели ты была у него?

Суслова. Умеешь ты предчувствовать. Я ему простила. Я была сейчас у него. Он меня поначалу не узнал. Представляешь, я откинула вуаль, и он меня не узнал!

Розанов. Как можно тебя не узнать! Или были свидетели?

Суслова. Его старшая дочь.

Розанов. Вот! Он не хотел, чтобы она знала тебя.

Суслова. Он все такой же трус! Но теперь совсем старый и тяжко хворый. Разрыв легочной артерии. Но все такой же. У жены заплаканные глаза. Хлебом не корми – терзать и терзаться. Я пришла для последнего «прости». В конце концов, он узнал меня, справился с собой и даже назвал меня другом вечным.

Розанов. При дочери?

Суслова. Нет, когда прогнал ее.

Розанов (задумчиво – себе). Друг вечный…

Суслова. Интересно. На столе у него все тот же королевский чернослив. Скоро его не будет, а его пристрастия останутся с тобой.