Когда зазвенит капель

Даша держалась, пока малознакомые люди у них дома всхлипывали, сморкались в бумажные платочки, целовали застывшее, до боли прекрасное мамино лицо. Держалась, пока шла по кроваво-красным гвоздикам на утоптанном неровными буграми снегу. Держалась в автобусе. Но когда комочки мерзлой земли с сухим стуком полетели на крышку гроба, она упала на колени, скорчилась, потянула вниз окоченевшие пальцы. Реальность сразу, без подготовки обрушилась на нее, придавила, расплющила. Нечленораздельный вой рвался из горла, Даша зажималась, давилась им: умерла! Самый любимый, самый родной человек! Как жить дальше?!

Она не могла пошевелиться, ноги будто приклеились к земле. Кто-то поднял ее под руки, отвел в автобус, усадил, сунул в руки пластмассовую чашку с обжигающим чаем из термоса.

В кафе не ела. Глаза невидяще смотрели в одну точку, бесконечные речи сливались с сплошной неясный гул.

– Соболезную. – сотню раз за день услышала она и от знакомых, и от тех, кто в жизни слова не сказал.

Домой она вернулась одна, взглянула на себя в зеркало и не узнала: на мертвенно-бледном лице глаза побитой собаки. «Новейшее лекарство! Вылечим! Еще и переспала со старым пердуном! Дура! Какая же ты дура! Ненавижу!» – и кулаком со всей силы в это дурное, некрасивое отражение. Зеркало задрожало, расцвело паутиной трещин и осыпалось остро. Тонкими струйками потекла кровь из порезанной руки. Больно. Даша опустилась бессильно на пол, уставилась пустыми глазами в пол. Маленькая раздавленная девочка в пустой квартире.

Дни потянулись неподъемной серой тушей. Даша все еще чувствовала слабость, и хотя температура больше не поднималась, она не выходила из дома. Она то замирала, то начинала суетливо прибираться, бросала на половине, гипнотизировала телефон и прислушивалась к звукам. Дом жил обычной жизнью: пиликал домофон, хлопала подъездная дверь, из соседних квартир просачивались невнятные голоса и глухие звуки, плыли запахи еды, люди уходили на работу и приходили домой, бухали на пол тяжелые сумки, трепали по головам собак, кошек и детей. И только Даша как будто не жила, а плыла в густой болотной жиже. Еда стала на вкус как картон. Да и не хотелось есть вообще. Не хотелось ни с кем общаться. Первые дни Даша еще отвечала на телефонные звонки, выслушивала бесконечный поток банальностей, но потом поняла, что от этого ей только становится хуже. И она включила на телефоне беззвучный режим, даже не считая пропущенные вызовы. Она стала вялой, заторможенной, будто не спала несколько дней, ставила на плиту кастрюльку и тут же забывала про нее и потом в квартире остро и горько пахло горелым.

Сколько она провела в добровольном заточении, выходя лишь изредка в магазин за хлебом? Неделю? Две? Она не знала. Но она знала, что вечно это продолжаться не может. И без того скудные запасы продуктов подходили к концу, не осталось уже ни крупы, ни картошки, да и последнюю банку тушенки она доела еще вчера. Кончилось даже прошлогоднее засахаренное варенье, которое она щедро мазала на косо отпиленные куски батона и запивала крепким чаем. Кончались и деньги, которые она успела снять с маминой карточки, прежде, чем банк ее заблокировал. Рано или поздно ей придется вернуться на лекции, зайти в деканат, порешать вопросы с долгами. Хуже всего было то, что сама мысль о возвращении к привычному распорядку казалась неправильной, предательской, вроде как официально согласиться, что мама умерла. Пришлось признать, что без работы ей не выжить.

В одну из длинных, томительных ночей, когда ночное небо из черного стало темно-синим и в комнату скользнул первый хрупкий, зябкий проблеск декабрьского утра, Даша собрала всю свою решимость и стала приводить себя в порядок и собираться на лекции. Во дворах уже забурчали оставленные на ночь автомобили, по улицам мигали и переливались сотнями разноцветных огней новогодние гирлянды, по всему городу в спальнях зазвонили будильники. Матери, отцы зашаркали с растрепанными волосами, в ночнушках и растянутых майках – ставить вариться кофе, нарезать бутерброды и будить детей в школу.

Из зеркала в ванной, подсвеченное тусклым желтым светом электрической лампочки, на Дашу смотрело худое измученное существо с синими кругами под провалами глаз. Отросшие за месяц волосы темнели у корней и висели сухой соломой у посеченных концов. Даша взглянула на свои ногти: обломанные неровные края в обрамлении сухой кутикулы. Волосы на ногах торчали колючим ежиком. Она включила воду, долго и тщательно намыливала тело, волосы, сбривала отросшую щетинку, остригла ногти под корень. Потом высушила волосы и собрала их в высокий хвост. Тушь в косметичке засохла, и Даша швырнула ее в мусорное ведро.

Она оделась, вышла из дома и за двадцать минут добралась до главного корпуса. Знакомые массивные двери пропустили ее внутрь в сумрачный холл. После людных нарядных улиц в пустынном холле она почувствовала себя неуютно. И хотя все было привычно: все тот же высоченный потолок с арками и лепниной, светящееся белым над лестницей окно, беззвучные телевизоры в углах и таблоиды с надписью «Нечетная неделя», Даше показалось, что она здесь случайный зритель, непрошеный гость. Появилось странное ощущение, будто она забыла и не сделала чего-то важного. Стояла неестественная тишина, которую не заглушала всхрапывающая изредка рация охранника. Лишь оказавшись в светлом коридоре с черными и желтыми квадратиками плитки на полу, она испытала огромное облегчение.

Даша подошла к расписанию, сверилась со своим блокнотиком. Шла уже вторая пара, сегодня оставалась еще одна, организация ЭВМ. Ее Даша не любила и не понимала. Тут она вспомнила про курсовую работу по схемотехнике. Все уже наверное написали и защитили и только одна она даже не начинала черновик. Рейзлин ее убьет. Ну не в прямом смысле, конечно, но к экзамену не допустит.

Потоковая лекция организации ЭВМ всегда проходила в десятом корпусе, и Даша направилась туда. Десять минут быстрой ходьбы и вот он, десятый корпус в Лагерном Саду. Мимо нее с гиканьем и топотом пронеслась стайка первокурсников. И пока она шла по коридорам, пока поднималась на четвертый этаж, искала глазами свою группу в потоке, и самое главное – Сашку, она слышала со всех сторон:

– Соболезную.

Она слышала это и от знакомых, и от тех, с кем за три года учебы словом не перебросилась. От этих фраз она вздрагивала, как от очередной пощечины. Студенты, которые смеялись и болтали в коридорах, в аудитории, за партами, умолкали, когда она проходила мимо, и смотрели на нее с сочувствием и недоумением.

Она не знала, что говорить в ответ. С тех пор, как умерла мама, прийти на пары было самым нормальным из всего, что Даша делала.

– Тебе сейчас хорошо бы снова втянуться в режим, – сказал ей Сашка. – Знаю, тебе так не кажется, но полегче станет, только когда ты себя чем-нибудь займешь. Так что втягивайся. До зачетной недели осталась всего ничего. – продолжил он, когда Даша ничего не ответила.

– Ты плохо выглядишь, детка. Тяжело одной? – к ним подсел Эдик и заглянул Даше в лицо.

Она быстро покачала головой и почувствовала, как морщится ее лицо, и он сразу же взял Дашу за руку и задал еще один вопрос:

– Плохо дело. А что с учебой у тебя? – И тогда она почувствовала, как слезы высыхают в глазах, не успев пролиться, потому что она забыла, совсем забыла и про учебу, и про зимнюю сессию; она прижала руку ко рту и с ужасом покачала головой еще раз, а он нахмурился и спросил:

– Как ты думаешь, тебя отчислят теперь? – И тут же сам себе ответил: – Впрочем, если и отчислят, нужно что-то думать. Искать работу.

– Не выдумывай, не отчислят ее. Мы же поможем догнать, да, Даш? – наигранно бодрился Сашка.

Глава 12

Прошло примерно полторы недели, и Даша незаметно для себя начала вливаться в суматошные студенческие будни. Бешеная гонка между корпусами не оставляла места тревожным мыслям и беспокойству. О странной женщине, которая мерещилась Даше, она вспоминала теперь изредка и только по вечерам, когда комнату окутывали зыбкие тени и тусклое свечение монитора не могло их разогнать полностью. Гораздо чаще Даша ловила себя на мысли, что считает про себя: в это время месяц назад мама еще была жива, в это время пять недель назад, полтора месяца. Мысленно она перебирала все, что они делали вместе незадолго до ее смерти. Стоило вспомнить, и каждый раз Даша вздрагивала как от пощечины: она умерла. Каждое новое событие, каждый Дашин поступок все больше и больше разделял их: дни, в которых мамы больше не будет – вечно растущее между ними расстояние. С каждым новым днем все дальше и дальше.

Иногда мысли о маме вытеснялись другими, привычными – о Сашке. Она сидела за партой все так же рядом, поэтому часто подолгу смотрела на него, забывая писать. У него необычное лицо, не славянское, смуглое, с темными, почти черными глазами, большими пухлыми губами и глубокими складками вокруг рта, когда он улыбался. Иногда Сашка ловил на себе этот ее взгляд, поднимал голову, видел, что она смотрит и подмигивал. Тогда Даша невольно ощущала как он пахнет. Тонкий аромат дезодоранта дразнил, заставляя представлять обнаженной эту оливковую, словно поджаренную на горячем южном солнце кожу, с капельками влаги. Она вдыхала, вздыхала. И снова опускала глаза в тетрадь, пытаясь поспеть за лекцией.

Незаметно подкралась зачетная неделя. Прыщавый Вовка уже получил в свою зачетку три пятерки «автоматом» – больше за добросовестность, чем за знания, и ходил теперь, высоко задирая подбородок, еще три человека могли похвастать одним «автоматом». Даша не могла похвастать ничем. В тетрадях не хватало доброй половины лекций, практические задачи она не могла решить, потому что пропустила целый месяц. От предстоящих зачетов ее холодом скручивал страх, а потом – вина за беспечность. Слишком многое она принимала как должное.

Павел Николаевич прохаживался вдоль доски, о чем-то сосредоточенно думал, потом остановился и, заложив руки за спину, произнес несколько злорадным тоном:

– Ну-с, товарищи, сегодня у вас последний шанс добрать баллов к зачету. Пишем коллоквиум. На сто баллов! – он многозначительно поднял палец вверх. – Тем, у кого после сегодняшней работы итогом будет больше восьмисот пятидесяти, поставлю зачет автоматом. – Студенты загудели: кто-то радовался возможности получить халявный зачет, кто-то издал страдальческий стон.

– Пожалуйста, берите билеты и бумагу. Телефоны сдаем. – С этими словами поднял со стола пустую коробку из-под обуви, куда надлежало сложить телефоны и стопку старых курсовых – на обратной, чистой стороне этих листов и следовало писать ответы на билеты – и многозначительно посмотрел на студентов.

Поднялся шум. Посмеиваясь, переговариваясь, в притворном ужасе закатывая глаза, и одновременно бледнея от настоящего страха, студенты шли между партами, несмело вытягивали билет и брели назад к своим местам. Даша медлила, вытянув руку над россыпью одинаковых белых прямоугольников бумаги. Беспомощно оглянулась назад: Сашка уже уселся на свое место и что-то сосредоточенно разглядывал под партой. В конце концов она взяла билет из середины, с загнутым кверху уголком, прихватила лист для ответов, положила свой телефон в коробку, уже полную до краев разномастных смартфонов, и обреченно пошла к Сашке.

– Так, тишина. Сели все. Со столов все убрать! Пишем до конца пары, перерыва не будет.

Через минуту в аудитории стало тихо, только с заднего ряда время от времени доносился горячечный шепот хронического прогульщика Игоря Панова, который умолял кого-то дать ему списать.

– Панов, – произнес Павел Николаевич, когда тот в очередной раз подал голос, – еще раз тебя услышу и твоя блестящая карьера начинающего инженера может пойти на спад.

Студенты захихикали. Даша обернулась и увидела, как Панов осекся и обреченно уставился куда-то в стену, очевидно пытаясь найти там что-то такое, что поможет ему разобраться в хитросплетениях электрических схем.

Даша прочитала билет. Из четырех вопросов она знала ответ только на один, самый первый. Красивым убористым почерком она написала все, что знала. На не разлинованном листе строчки с круглыми буквами грустно сползали куда-то вниз. Стараясь изо всех сил сохранять невозмутимый вид, она толкнула Сашку в бок локтем. Сашка повернул голову и без слов все понял. Правой рукой он продолжать быстро строчить, левой протянул ей под партой стопку мелко нарезанных тетрадных листов, исписанным мизерными буквами. Даша схватила их, как спасительную соломинку, улучила момент, когда, как ей казалось, Павел Николаевич смотрел в другую сторону и принялась искать ответ на свой вопрос. Буквы плясали и кланялись друг другу, от волнения дрожали и не слушались пальцы. Ей пришлось пролистать довольно много, прежде, чем она нашла то, что нужно.

В этот момент Павел Николаевич поднялся со своего места и подошел к первой парте, где сидел Вовка. Тот поднял на преподавателя голову и в глазах его застыл вопрос, все ли верно. Боковым зрением Даша видела, как ребята спешно прятали вытащенные шпаргалки. Павел Николаевич отошел от старосты и двинулся дальше. Даша одним лихорадочным движением засунула стопку шпаргалок за пояс джинсов, прикрыла сверху свитером. Павел Николаевич подошел к ней. Заметил ли? Даша испуганно посмотрела на преподавателя. Он слегка наклонился над столом, двумя пальцами притянул листочек, на котором она писала, пробежал глазами, кивнул.

– Орлова, что-то я вас последнее время не видел на лекциях. Вы болели?

– Болела, Павел Николаевич, – не моргнув глазом, соврала Даша.

– Справку в деканат отнесли?

– Конечно, – и снова пусть маленькая, но ложь.

Павел Николаевич снова кивнул и пошел дальше по ряду. Даша замерла на некоторое время, краем глаза следя за преподавателем, который дошел до конца ряда, развернулся обратно, вернулся за кафедру и принялся что-то сосредоточенно изучать в своих бумагах, потом потихоньку вытащила шпаргалки из-под свитера и принялась лихорадочно списывать. Почерк стал торопливым, дребезжащим, казалось, будто писали два разных человека.

Пара подошла к концу. В аудитории все пришло в движение: шум отодвигаемых стульев, вжики молний, смех и слова. Даша встала и отнесла свой листочек на преподавательский стол, вытащила из коробки телефон и пошла к выходу.

Глава 13

Над укутанными морозным туманом улицами задышал ветер. Разметал щегольской мех на капюшонах, забрался под куртки, добрался до тела, пересчитал позвонки. Коснулся виска – хрупкие непрочные кости жалобно взвыли. Ресницы моментально превратились в ледяные иголочки, в носу защипало.

Даша торопливо вышла из автобуса и уже через десять минут подходила к низкому в четыре этажа серому зданию кибернетического центра, где на втором этаже размещался деканат. Она подошла к крыльцу и с трудом открыла подмерзшую пластиковую дверь. Поднявшись по узкой с перилами лестнице, и пройдя немного по коридору, Даша увидела у двери в деканат троих своих однокурсников. Их восторженные возгласы прерывались громким хохотом. Даша хотела и одновременно боялась увидеть среди них Сашку. Но Сашки не было. Зато был Эдик, стоял и громко ржал над чьей-то шуткой.

– Оу, Дашка! Приветище!

– Все сдала?

– Да ну нафиг, не все. Очень даже не все! – Даша ответила как-то преувеличенно бодро, хотя внутри у нее все сжималось от страха.

– А. Ну я тоже организацию ЭВМ завалил. Там ваще! Жесть в натуре, я вроде писал-писал, а он мне хренак – все перечеркнул и на пересдачу. Ну Васильевна разрешила прийти после каникул за допуском.

– Да блин, я к нему даже не ходила еще.

– Ну че, погнали? Эдь, ты идешь?