Когда зазвенит капель

– Я так устала… Я каждый день проживаю через боль. Вдруг мне станет хуже?

– Да, рак штука такая, – тетя улыбнулась, – порой нужна боль, чтобы прочувствовать жизнь. А ты отдохни. Поздно уже.

И она засобиралась домой. Пока она вылезала со своего насиженного кресла, бормоча что-то про то, что придется возвращаться домой затемно, Даша посмотрела в сторону окна – снаружи возле балконной двери, на уровне пятого этажа, на фоне звездного неба отчетливо темнела человеческая фигура.

– Что это за хрень?! Вы тоже ее видите? Или у меня одной крыша протекает?

Воздух делался плотнее и плотнее, и Даша уже прижималась к стене, чувствуя, как набегающий страх парализует волю и выжимает из головы обрывки мыслей.

– Ты о чем, Дашенька?

Она с трудом отвела взгляд от балконной двери и повернула голову к тете Лене. У той брови недоуменно взлетели вверх, да так и застыли.

– А… да показалось. Устала наверное, вот и мерещится всякое.

– Это все от нервов. Ну ладненько, я позвоню завтра.

– Значит, от нервов. До свидания, тетя Лена.

От нервов, значит. Докатилась, нервы уже не в порядке. Даша закрыла за теткой дверь и прислонилась спиной к двери. Она была прохладная, чуть шершавая. Постояла так с минуту, дышала носом, медленно, приводя растрепанные мысли и чувства в порядок. Нужно вести себя как обычно, чтобы не дать маме ни малейшего повода догадаться, каким путем она заполучила завтрашний визит в клинику.

Потом нашла в себе силы и вернулась в комнату. Силуэта в окне больше не было. Мама уже успела уснуть: она была все еще очень слаба после химиотерапии. Платок на голове нелепо сполз, открывая одно ухо и закрывая половину щеки. Потом она вдруг завозилась, и попробовала было поудобнее устроить руку, но она только беспомощно скользила по одеялу, и после нескольких бесплодных попыток замерла, с рукой, безвольно повисшей с дивана вниз.

Даша подошла и поправила руку, чтобы она не затекла, прижалась губами к чуть прохладному лбу:

– Выкарабкайся, милая… Только не сдавайся!

Этот полный событиями день и вчерашняя бессонная ночь одновременно навалились на нее, и Даша вдруг поняла, что комната плывет перед глазами, потому что она устала, смертельно устала, и у нее было сил даже помыть посуду. Она разделась, свалив одежду неряшливой кучкой, и, не умываясь, уснула.

***

В этот раз она не проснулась мгновенно – бывают такие пробуждения, когда уши уже невозможно защитить от звуков, а глаза – от света, но она изо всех сил пыталась нырнуть обратно – не хотелось ничего слышать, не хотелось открывать веки. Она сопротивлялась бы и дольше, если бы звуки вдруг не ворвались прямо в сон, разорвав его на части, – за стеной соседи сверлили стену перфоратором так, словно целились прямо ей в мозг, и тогда она открыла глаза и села в постели. Сквозь окно заглядывало тусклое бессолнечное зимнее утро, освещая пыльную, давно не убранную комнату.

Даша встала и поплелась в туалет. Дверь закрыта. Только тут она увидела, что мамина постель пуста – видимо соседи разбудили и ее. Тогда она повернула на кухню, открыла кран и набрала воды, и принялась ее пить – жадно, словно с похмелья. Голова болела. Пока еще не сильно, но неприятное ощущение, словно под кожу забрались маленькие металлические жучки и царапают изнутри своими лапками, мешало, свирбело, хотелось стряхнуть его, как встряхивают пыльный коврик. Она пошарила в аптечке, выпила парацетамол и прижалась лбом к прохладному оконному стеклу.

Двор как двор. Ленивое субботнее утро, пустота и тишина. Ни машин, ни людей. Соседский перфоратор умолк, нигде ни единого звука – ни шороха автомобильных шин, ни собачьего лая, даже вороны – и те притихли.

Зима в этот раз была особенно нарядная. Зиму она любила больше всего, особенно декабрь. В декабре можно закрыть сессию и поехать в деревню к бабушке, чистить большой лопатой дорожки, стряхивать у порога налипший снег, колоть звонкие дрова, топить печь и ждать Новый год и чудо. Настоящая зима – декабрь – только через месяц, но в Сибири снежно уже в конце октября.

Сегодня. Сегодня решающий день. Сейчас, этим тихим и пустынным утром ей было легко представить, что все не так уж плохо: достаточно дать тонкую соломинку, за которую можно ухватиться и она не порвется, не сломается, а вопреки всему вытащит их из болота безнадежности, и не пройдет и нескольких часов, как тревога и страх отступят, словно их никогда и не было, словно болезнь мамы – не более, чем эксперимент, испытание на прочность, и вот-вот вдруг вспыхнет яркий свет и из-за декораций выйдут люди и поздравят с успешным прохождением.

Позади послышались тихие шаркающие шаги.

– Дашенька, встала уже?

Она обернулась.

– Доброе утро, мам. Тебя тоже разбудили соседи?

– Нет, дочь, я давно не сплю. Я все думаю, может, нам не стоит ехать? – она поморщилась.

– Стоит, мам. Никаких сомнений. Роман Юрьевич – настоящее светило! Давай собираться.

Даша посмотрела на часы на микроволновке – времени оставалось не много, наспех умылась, мазнула ресницы тушью, пожарила яичницу и сварила кофе. И пока они быстро, почти не жуя, проглатывали яичницу, одевались и собирали вещи – все это время они молчали – словно два столетних старика, проживших бок о бок столько времени, что им уже совершенно нечего сказать друг другу. Это было настолько непривычно, не похоже на них прежних – пожалуй столько тишины между ними не возникало ни разу, с тех пор, как умер Дашин отец – или Даша, или мама всегда заводили разговор о чем-нибудь малозначащем, о какой-нибудь ерунде, просто для того, чтобы показать, что они есть друг у друга.

На улице мороз обжег легкие. Снег тонко скрипел под ногами, а дыхание клубилось вокруг лиц маленькими облачками теплого пара. Кое-где брели редкие прохожие, подкатил полупустой автобус. Даша помогла маме войти, усадила на сиденье и смотрела в окно, как постепенно город оживает: открывались магазины, выползали на улицу выспавшиеся счастливчики, заканчивались субботние пары у студентов.

Внутри клиники горел свет, желтый, домашний, по окнам бегали корявые тени медработников. Даша собралась, взяла маму под руку и они вошли.

Даша расстегнула куртку, и к ней тут же подошла медсестра, с видом смущенным и неприветливым, и сразу приступила к главному, поздороваться она позабыла.

– Вам кого, девушка? Для посещений еще рано, а больных мы в субботу не принимаем!

– Нам назначил Бекк Роман Юрьевич, сказал, чтобы мы пришли к одиннадцати часам, – вся Дашина решимость, которая переполняла ее накануне, лопнула, словно перекачанный воздушный шарик, исчезла без следа.

– Ничего не знаю, мне никто не говорил про вас. И его здесь нет. Ну посидите тут, подождите, может он скоро придет.

И словно в ответ на ее слова входная дверь распахнулась, пропуская профессора внутрь. Он увидел Дашу и коротко и холодно кивнул ей, затем своей размашистой походкой направился в кабинет заведующей.

Мама недоуменно посмотрела на Дашу, словно ожидая от нее указаний или хотя объяснений, что делать дальше.

– Это он, – и она кивнула собственным словам, – подождем немного, наверное нас сейчас позовут.

Но прошло не меньше получаса, прежде, чем дверь кабинета заведующей открылась и высокая женщина, что принимала их в прошлый раз, позвала:

– Орлова, пойдемте.

Даша смотрела, как снова она что-то внимательно читает и пишет в карте, как медсестра хлопотала рядом с мамой, как проводили ее в палату и бережно, как ребенка, уложили в кровать, как холодная острая игла прошла сквозь кожу, как горячий нож через масло, и слезы лились из ее глаз. Тугой узел, в который было завязано все ее существо, ослаб, и тогда она наконец выдохнула – словно все это время дышала только половиной легких.

Потом медсестра, ставившая капельницу, улыбнулась и как-то чересчур радостно произнесла:

– Ну, вот, отдыхайте. Вы у нас прям вип-пациенты в номере люкс! – она со смешком обвела палату рукой: тут и правду была всего одна кровать, диванчик, телевизор и даже отдельный санузел за тонкой дверью. – Вам, – она посмотрела Даше прямо в глаза, – Наталья Николаевна разрешила остаться на ночь. Уж не знаю, почему, обычно она никому не позволяет. Капельница долгая, на сутки, поэтому располагайтесь. Вот, правда, еды вам не положено, только больным. Но вы можете сходить в магазин, тут рядышком, если хотите. Если что, я буду на посту, это слева по коридору.

– Спасибо, спасибо вам огромное!

– Да мне-то не за что!

И она ушла. На какое-то время в палате наступила тишина, даже было слышно, как негромко и размеренно дышит мама и где-то капала вода. Даша села на диван и только сейчас внимательно огляделась. Да уж, Роман Юрьевич слово сдержал, хоть она и не просила какого-то особого к себе отношения, ей нужна была только надежда, которую могло дать его лекарство.

– Даша, ты ничего не хочешь мне рассказать?

– В смысле? – Дашино сердце забилось чаще, а во рту моментально стало сухо.

– Без смысла. Мне кажется, ты что-то скрываешь от меня. Какие у тебя отношения с этим доктором?

– Странный вопрос. Никаких у меня с ним отношений, это Любин научный руководитель, – лживые слова отвратительны на вкус, и она будто выплюнула их.

– Вопрос не странный, странно его к нам отношение. Что это за благотворительность такая? Новейшее лекарство, одноместная палата, тебе разрешили остаться! Что у тебя с ним?