Когда зазвенит капель

Они посидели так немного, не говоря больше ни слова, – где-то включили телевизор, хлопали двери, слышны были голоса, а Даша обнимала маму обеими руками и думала о том, что сейчас сейчас придет медсестра – напомнить, что ей пора, а еще о том, что она сегодня не была на занятиях и неизвестно, сколько еще раз ей придется пропустить лекции, а еще о том, что ей нельзя сидеть здесь все время и придется разжать руки и уехать домой, и ночевать в одиночестве, снова. Но в этот раз не так, как обычно. Дверь хлопнула – заглянула медсестра. Мама слегка шевельнулась, как будто пытаясь высвободиться, и Даша на мгновение сжала ее еще крепче, но в ту же минуту ей стало неловко – и она отпустила руки и вышла в коридор.

На улице Даша вытащила из кармана телефон и поняла, что не так уж сильно она опоздала. И если поторопится, то еще может успеть ко второй паре.

В лицо бил ветер. Небо из несущихся чугунных плит, которые не сегодня-завтра грозили просыпаться снегом. От быстрого шага сбилось дыхание, неровными толчками оно вырывалось изо рта, превращалось в пар, а потом таяло в воздухе. В боку закололо. Сердце колотилось то ли от быстрой ходьбы, то ли от мысли, что в течение ближайшего получаса она увидит Сашку. Может быть Сашка снова сядет рядом с ней на лекции; может он улыбнется ей своей широкой обезоруживающей улыбкой; может быть он посмотрит на нее тайком, украдкой, так, как она собиралась посматривать на него.

Крыльцо корпуса в перерыв похоже на людской муравейник. Студенты шли неспешно парами, бежали по одному, сбивались в стайки по несколько человек и галдели, радуясь жизни. Вон он, Сашка, стоит с маленькой группкой ребят: Эдик, серьезный и все еще прыщавый староста Вовка, миниатюрная Эллина и высокая, красивая как модель с обложки журнала, Марина.

– Какие лююююди! – протянул Эдик, раскрыл ей навстречу руки и заключил в объятия. – Ты почему опаздываешь, детка? За пропуск лабы по схемотехнике будешь писать объяснительную в деканате!

– Дашка, привеееет! Как дела?

– Привет. Нормально.

Она посмотрела на долговязого, громкого Эдика, который всегда раздражал ее своими глупыми шутками, дурацкой манерой разговаривать и способностью немедленно и без остатка заполнить собой любое помещение и заглушить любую компанию, не обращая внимания на поднятые брови и недовольные лица, и неожиданно для себя сказала:

– У меня мама в больнице. У нее рак. Сегодня ей начали химию.

Улыбки мгновенно стерлись с лиц ребят.

– Фигово, – уже без шуток произнес Эдик.

– Да. – подтвердила она.

– А знаешь, детка, может все еще будет хорошо. Ну, может лекарство поможет и твоя мама поправится… – прошептал Эдик.

Даша улыбнулась странной перекошенной улыбкой и ответила:

– Лекарство лишь поможет купить ей немного времени. И сколько именно, никто сказать не может.

– Тебе надо поговорить с Любой, – вставил Сашка, – она рассказывала мне о гении у них на кафедре. Он как раз и занимается разработкой нового лекарства против рака.

– Я поговорю. Спасибо, Саш.

Глава 6

Выходные принесли шокирующую новость: Дашина мама заболела. Конечно, заболела она не только что, а довольно давно, но подруга даже не замечала этих маленьких перемен в матери: погасший взгляд, усталость, странные недомогания, которым находились вроде бы логичные объяснения.

И как бы ни сочувствовала Любава лучшей подруге, как ни болело у нее сердце за Марину Анатольевну, которая с детства с радостью привечала ее в своем доме, поила чаем с домашними плюшками и радовалась успехам, будто она была ей родная дочка, все же Любава не могла отделаться от мерзкой мысли, которая сейчас скользким червячком точила ей мозг. У Марины Анатольевны низко дифференцированная аденокарцинома эндометрия. Рак. А это значит, что у нее появился уникальный шанс проверить свою теорию в работе, а заодно и Роману Юрьевичу закрепить результаты исследований.

В понедельник сразу после пар Любава отправилась в биологическую лабораторию Бекка. Еще только надевая белоснежный халат и перчатки, она из-за двери услышала крики.

– Где эта сволочь? Я его убью! Прирежу! Башку оторву! – орал, то и дело срываясь на визг, профессор Роман Юрьевич. Щуплый, как и все холерики, крайне вспыльчивый, он в ярости бегал из угла в угол, брызгая слюной и трагически поднимая руки к небу. Притихшие сотрудники и студенты, как куры на завалинке, сидели рядком за своими столами, боясь неосторожным словом еще больше разозлить рассвирепевшего профессора.

Беда заключалась в том, что накануне Бекк в очередной раз изменил формулу и поручил одному из студентов сделать лабораторным крысам инъекции. Проследить за этим сам он успел: надо было бежать в учебный корпус читать лекцию потоку общей терапии. А потом он узнал, что все крысы сдохли. Все до единой. И сегодня горе-медик в лабораторию не явился и на звонки не отвечал, видимо справедливо опасаясь кары небесной в лице сумасшедшего ученого.

Вообще в смерти подопытных животных не было ничего удивительного. Работа то давала результаты – Роман Юрьевич явно, как ему казалось, находил в действии нового препарата какой-то прогресс, то заходила в тупик: вся ловко построенная им схема неожиданно разваливалась из-за маленькой несостыковки. Концы терялись и приходилось начинать все заново.

– Нет, вы видели, а? – не мог успокоиться Бекк. – Он даже не запротоколировал время смерти! Просто уколол всех и свалил в закат! – Он остановился напротив Любавы. – Чкалова. Нам нужны добровольцы. – сказал он таким тоном, будто она могла вынуть из рукава с десяток раковых больных, согласных на любые эксперименты, лишь бы им дали призрачную надежду на выздоровление.

– Я… Ээээ… Может, мне Оксане Анатольевне позвонить, пусть она поспрашивает в отделении?

– Звони, – сказал он тоном, не терпящим возражений.

Любава подошла к столику, на котором стопками и в беспорядке были навалены учетные журналы, распечатки, бумаги, сдвинула все в сторону, чтобы увидеть лежащий под оргстеклом клочок тетрадного листа с телефонами врачей и заведующей отделения НИИ онкологии на Савиных, набрала номер.

И пока она разговаривала по телефону с заведующей, упрашивала, сулила золотые горы, то бишь стабильное улучшение даже для безнадежных пациентов, в голове у нее зрел нехитрый план. Она не будет сейчас ничего говорить Бекку про Марину Анатольевну, она выждет время, когда Даша сама от отчаяния будет готова ухватиться за любую хрупкую соломинку. Вот тогда она даст подруге телефон Романа Юрьевича. Пусть Даша сама ему звонит и просит применить разработку, а и иначе это будет выглядеть конкретной подставой. Ну а тогда уж Любава не преминет воспользоваться случаем.

Она, конечно, понимала, что если план сработает и Даша позвонит Бекку, то он не станет делать ничего просто так. Такой уж характер. Интересно, какую цену он ей назначит? А может быть… Нет, об этом даже думать противно. Но все же в глубине души она надеялась, что подруга хоть на время переключит внимание профессора на себя и избавит ее от липких сальных взглядов похотливого старика. Лаборатория, наука, открытия – все это прекрасное частенько омрачалось излишним вниманием профессора к ней. То он нависал над ее столом слишком низко, то заглядывал в пробирки из-за спины и тяжело дышал прямо в ухо, то поправлял воротничок на халате. Бррр.

***

Время шло. Любава чуть ли не каждый день созванивалась с Дашей и была в курсе всех ее новостей: вот маме назначили стандартную схему лечения, вот такую комбинацию из трех препаратов, вот они поехали в НИИ на госпитализацию, вот маме сделали капельницу, вот Даша навещала ее больнице, возила бульоны, покупала витамины и искала в интернете чудодейственные рецепты из трав и бобровой струи.

Любава слушала, кивала и утешала как могла. В один из дней им повезло встретиться. Втроем: Любава, Дашка и Сашка. Так уж у них повелось с первого курса. Они сидели обнявшись в тесной общажной комнатушке, Даша изредка всхлипывала, а Сашка гладил ее по волосам и все шептал и шептал ей самые правильные, самые нужные слова. Любава смотрела на то как Сашка, – ее Сашка! – успокаивает подругу и ревность, что давно поселилась в ее груди, сосущая, как маленький алчный зверек, особенно больно вонзила свои острые зубки. Внутри кровоточило и саднило.

Любава написала ей на тетрадном листке: «Бекк Роман Юрьевич, кандидат медицинских наук» и номер.

– Вот. Возьми. Позвони ему, скажешь, что от меня, иначе он и разговаривать с тобой не станет.

– Это… Этот твой, новое светило медицины? И что, он правда может вылечить маму?

– Ну, светило, не светило, а я бы попробовала. Будь я на твое месте, конечно.

Даша кивнула, спрятала листочек в карман сумки, неловко поднялась и, чмокнув их обоих на прощание, ушла.

Любава внутренне возликовала. Что ж, если Даша ему позвонит, то на какое-то время она покинет их любовный треугольник. Лучшего момента, чтобы привязать к себе Сашку раз и навсегда, просто и не придумаешь.

Она прижалась губами и носом к теплой Сашкиной шее в том месте, где заканчивался ворот его шерстяного свитера, и изо всех сил вдохнула, и задержала дыхание, и закрыла глаза. Вот оно, ее место. Только ее. Именно здесь она должна быть, только здесь ей по-настоящему спокойно. Он притянул Любаву к себе и поцеловал – длинно, нежно, она почувствовала его пальцы, которые одновременно оказались всюду – у нее на бедрах, на шее, на ключицах… и все вокруг исчезло – как исчезало всегда, с первого дня, когда она утонула в его глазах.

Уже ночью дома Любава дождалась, когда погаснут полоски света, пробивающиеся из-под дверей родительской спальни и комнаты брата, и бесшумно открыла ящик письменного стола. Достала блестящий блистер с гормональными таблетками, выдавила одну. Маленькая пилюля на ладошке. Уже второй год эти таблетки были ее секретным оружием, палочкой-выручалочкой, о которой не знала даже мать. Если бы Стелла Альбертовна поняла, что Люба не просто за ручку с Сашкой гуляет, она бы визжала, как пожарная сигнализация.

Но сейчас пора сменить тактику. Пора применить самый жирный козырь, против которого у Сашки просто не найдется возражений: хоть и деревенский парень, а воспитание дай бог каждому. На аборт он ее не пошлет. А то, что беременность поставит под угрозу все ее честолюбивые планы – не проблема вовсе, главное расписаться по-быстрому. А потом она найдет у Бекка в лаборатории, чем вытравить из тела нежеланного пассажира.

Люба засунула таблетку обратно в блистер, придавила фольгой и завернула упаковку в исписанный тетрадный листок. Потом, не включая света, на цыпочках прокралась на кухню и споткнулась о кошку.

– Люся, твою мать! Что ты тут сидишь?! – прошипела Любава сквозь зубы. Она засунула таблетки в бумажке в мусорное ведро. Поглубже, так чтобы никто не увидел их сверху. Потом присела на корточки, взяла на руки кошку и пошла в свою комнату. Вот теперь можно и спать.

Глава 7

Пришла зима, подкралась тихо. Две недели пряталась за промозглыми туманами, завывала октябрьскими ветрами, била в стекла безнадежностью. Но вдруг очистилось небо и оказалось – снег укрыл город искристым покрывалом. Сухие листья больше не стелились под ногами, они надежно укрыты плотным белым саваном. И ветер, ветер стал колючим и злым. Он уговорил прохожих разойтись по домам, заварить крепкий чай и сесть под желтым пятном настольной лампы с книгой. Ветер надолго надел на город белое пальто.

Марину Анатольевну отпустили домой через шесть дней. Шесть дней ничегонеделания, разглядывания потолочной плитки, просмотра телевизора, сна, тошноты и желания, чтобы время шло быстрее. Даша приходила к ней каждый день и подолгу сидела на постели, поглаживая обессилевшую руку. Мама выглядела конкретным трупом: кисти и стопы отекли, кожа потрескалась, губы постоянно были синие. Волосы сначала сбились в воронье гнездо, а через неделю посыпались как листья в сентябре. Своей шаркающей походкой и криво повязанным платочком она напоминала пациентов с деменцией. Даша носила в больницу отварную говядину и гранатовый сок в тяжелых стеклянных бутылках и с каждым днем тошнота понемногу отступала, возвращался аппетит и она чувствовала себя немного лучше.

Узел в животе у Даши немного ослаб. Отсрочка. Любава написала ей на тетрадном листке: «Бекк Роман Юрьевич, кандидат медицинских наук» и номер. Замирая от страха, Даша нажимала цифры на экране телефона. Длинные гудки. Наконец мужской голос ответил резко, раздраженно:

– Алло?

– Роман Юрьевич? Здравствуйте!