Роман Брянский

– Да, сынок, – покачал головой Илья Всемилович. – Именно так у нас и говорят об этом царе! Я не раз это слышал на Совете господ! Ну, так и что, какое кому до этого дело? Если бы у нас побывали такие послухи, нашим бы людям не поздоровилось! Даже владыке…

– Ну, так вот, как услышал татарский царь этот навет, так сразу же пришел в страшный гнев и вызвал к себе рязанского князя Романа…Пришлось этому князю стать таким же мучеником, как святой князь Михаил Всеволодович, батюшка моего великого князя! – Он быстро перекрестился. Перекрестился и Илья Всемилович.

– Разве князь Роман Олегович не сумел оправдаться? – воскликнул старый купец. – Уж если не захотел врать, так хоть бы покаялся и попросил прощения у царя за свои нелепые слова!

– Куда там! Князь Роман не захотел каяться! Когда он вошел в царский дворец, то даже не встал на колени, а лишь поясно поклонился! Ну, и царь его спросил, говорил ли он о нем непотребные слова? Надо сказать, что рязанский князь сразу же сильно обидел этого царя своей грубостью и неумеренной гордостью! Однако Мэнгу-Тимур стерпел это и ждал от русского князя покаянного ответа. Но не дождался! – Да, татарский царь, – молвил этот князь Роман, – я говорил о тебе правду! Истинная вера – только христианская! Значит, твоя бусурманская вера – ослепление ума! Откажись, государь, от этой глупости и приведи свой народ под крыло истинной церкви – православной! Тогда ты станешь не поганским государем, а праведным! – Тут молодой царь так рассердился, что не описать словами! Сначала весь покраснел, потом почернел…Болху сказал, что он даже испугался, а не хватит его удар! И все царские придворные перепугались! А потом татарский царь хлопнул в ладоши и со страшным гневом приказал своим людям, чтобы они предали князя Романа Олеговича прямо у него на глазах самой лютой казни! Но рязанский князь не испугался и стал непрерывно говорить царю оскорбительные слова, а когда слабел от боли, даже кричал, называя царя поганым бусурманином!

– Господи, Боже! – снова перекрестился Илья Всемилович. – Так что же поганые с ним сделали?

– Ну, они сначала жестоко его избили палками, а потом, не желая слушать княжеских слов, заткнули этому несчастному рот, – тихо сказал купец Лепко, – и, сорвав с него одежду, начали резать по частям княжеское тело, по суставам, по каждой косточке! А где и безжалостно содрали с него, живого, кожу! А когда этот мученик затих и в его глазах померк свет от невыносимых страданий, татарский царь смягчился и приказал умертвить строптивца. Ну, вот, бусурманские каты, исполняя волю царя, отрубили Роману Рязанскому голову, воткнули ее на копье, изрезали все лицо, содрали с него кожу, выбили зубы и вырвали язык! Зрелище было такое страшное, что татары отнесли порезанное княжеское тело подальше от царского дворца и бросили его на съедение бродячим псам…

– Спаси нас, Господи, и сохрани! – пробормотал Илья Всемилович, крестясь. – Вот и еще один святой мученик за нашу веру появился! Его душа обрела покой в райских кущах! Господь не оставит такую землю, где князья, совершая подвиги, презирая мирскую славу, умирают за православную веру!

– Вот так, батюшка, – грустно молвил Лепко Ильич, – бывает из-за подлых оговоров! Да, к тому же, если князь прямодушен и не умеет лгать! А наш князь Роман Михалыч, будучи в Орде, очень умно разговаривал с татарским царем!

– Ты хочешь сказать, что твой брянский князь умеет лгать, ради пользы? – вопросил купец Илья, подняв брови.

– Я так не говорил, – нахмурился Лепко Ильич. – Однако говорить царю всякую хулу, пусть даже это правда, не добродетель, а глупость, батюшка! Наш князь Роман Михалыч правдив и благочестив. Зачем он будет потворствовать своим недругам и злодеям? Даже в неправедном деле можно увидеть каплю доброты…Ну, а если размазать эту каплю лестным словом? Зато не только на брянской, но и на всей черниговской земле царят мир и покой!

– Да, сынок, такой правитель, как твой князь Роман – большая удача для ваших людей! Вот, смотри, сколько всяких войн случилось на Руси! В суздальских, галицких новгородских землях горят города и села…По всей несчастной Руси страдают люди! А ваши земли – нетронутые! С того времени как ваш Роман Михалыч занял брянский стол, его люди не знают ни горя, ни слез. Конечно, ваш великий князь ходит в походы. Но то – княжеские войны! Так установил Господь…На то они и воины, чтобы проливать свою кровь! Такой у них хлеб! Зато простой люд живет себе тихо, спокойно и зажиточно! Оценка правителя такова: если люди живут при нем хорошо, нет войн на их земле и все соблюдают законы-обычаи, то это – истинный Божий ставленник! А если народ его земли бедствует, то цена такому князю – рваная мортка! Ну, да ладно, сынок, будет нам говорить о таких тяжелых делах, лучше расскажи, как вы там живете в своем Брянске.

– Да так, батюшка, все спокойно в нашем Брянске, как ты только что сам сказал, – тихо ответил Лепко. – Наш князь Роман недавно прибыл из военного похода. Они опять ходили на греков через дикую Болгарию. Они там громили какого-то самозванца, начавшего войну против воеводы Ногая. Ну, а греки поддержали этих болгар…Они бьются с ними вот уже два года, а конца войне не видать. Выжгли всю Болгарию, а сколько добра награбили! Даже наши люди привезли в Брянск двух пленников, говорят, златокузнецов!

– А что так мало? – удивился Илья Всемилович. – Если была победная война, то почему только два пленника?

– Наш великий князь теперь не берет пленников! От них одна беда! Хоть и удается их пристроить на княжеские работы, но они только и думают о бегстве в родные земли…А что это за слуги, если они все, как лютые волки, смотрят в лес? А два пленника, да еще златокузнецы, куда как спокойней. Даже если убегут, горя мало! Да, вот вспомнил! У князя случилось большое горе! Разве бывает наша жизнь без темных пятен?

– А что там приключилось?

– Недавно к нам пришли люди княжеского зятя Владимира Волынского и сообщили, что скончалась его матушка – бывшая великая черниговская княгиня! Угасла монахиней в Холме!

– Царствие ей небесное! – перекрестился Илья Всемилович. – Тоже была мученицей от этой горестной жизни и татарских обид!

– Наш великий князь очень скорбел о своей матушке! – грустно сказал купец Ласко. – Он так не переживал ни о ком! Не мог скрыть своих слез даже при слугах!

– Ну, так, ведь это была родная мать! – кивнул головой купец Илья. – Что же может быть дороже, кроме Господа?

– Ну, матушка нашего князя была уже в годах…Тут ничего не поделаешь. А вот у нас недавно умер один поп, отец Митрофан, настоятель церкви Петра и Павла. Он был еще молод!

– Отец Митрофан?! – вскричал Илья Всемилович. – Тот самый поп, с которым мы разговаривали на свадьбе княжеской дочери?

– Да, батюшка, он самый, – грустно молвил Лепко Ильич. – Этот священник вел службу в своей церкви и вдруг, к общему ужасу, упал на пол и сразу же умер! Ну, тут отец Игнатий, ты его, батюшка, знаешь, послал в Чернигов своих людей к тезке того покойника, владыке Митрофану, чтобы просить его объявить одну брянскую церковь соборной. Ведь без соборной церкви нет в городе должной святости! От этого-де и умер наш отец Митрофан! Ну, а если не от этого, все равно, это был Божий знак по такому случаю!

– А зачем по такой мелочи беспокоить владыку? – удивился Илья Всемилович. – Сами бы и объявили, какую надо церковь соборной! Зачем здесь владычное согласие?

– Не знаю, батюшка, но так повелось в черниговской земле, что эти дела решает только глава епархии. Владыка Митрофан подумал и объявил соборной ту самую церковь Спаса, что поставлена у могилы воеводы Ефима Добрынича…Это самая маленькая церковь в городе. А отец Игнатий хотел, чтобы соборной была его Покровская церковь, но что поделаешь? Тогда не было в этой церкви, Спаса на гробах, настоятеля! Ей ведь раньше управлял покойный отец Митрофан…А теперь ее прибрал к рукам сам отец Игнатий. Он как бы стал настоятелем главной церкви…Князь Роман на это посмеялся и пообещал в будущем году выделить из казны серебра, чтобы расширить эту Спасскую церковь…Соборная церковь должна выглядеть богаче…

– А как у вас там торговые дела? Как ваши купцы, не бедствуют?

– Наши брянские купцы живут хорошо, батюшка. Князь Роман Михалыч многого не требует. Плати свой налог и торгуй себе спокойно!

– А у нас, сынок, здесь сущий произвол! Люди владыки совсем нас разорили поборами! Да и князь пошел таким же путем! Нынче князь и владыка в большой дружбе, нам на горе! Я думаю, что нам надо перебираться к вам в Брянск…

– А что, батюшка, это было бы неплохо! – обрадовался купец Лепко. – Уезжайте отсюда! Там вы будете жить припеваючи! Да и я буду рядом…А может, и дядюшку Ласко с его сыном прихватите? Вот уж славно бы это было!

– Ладно, сынок, я это обдумаю. А ты сходи к своему князю и спроси его, даст ли он нам землю для новой усадьбы? Но пока не говори, что я хочу туда переехать по старости…А потом поставишь там дом и разные пристройки…Надо, чтобы было где преклонить голову, если приедем к вам. Так, сынок?

– Так, батюшка, – кивнул головой Лепко. – Я уговорю нашего князя разрешить мне срубить еще один дом и заиметь новую усадьбу!

– Ну, а теперь, сынок, давай поговорим о главном. Я хочу отойти от всех своих дел и подумать о старческом отдыхе! Надо передать тебе и моему младшему Избору все товары и серебро…

– А не рано ли, батюшка?

– Не рано, сынок, – улыбнулся старый купец. – Вы молоды и вам продолжать мое дело. Хватит торговать мелочами! Пора уже браться за серьезные дела!

ГЛАВА 4

ОПАСНОЕ ВЕСЕЛЬЕ

Конница Ногая стремительной лавиной накатывалась на задунайские степи. Уже сутки не сходили с коней татарские всадники, однако на пути беспощадной орды встречались лишь руины разоренных и разрушенных до основания городов. А от некогда цветущих болгарских сел остались лишь поросшие бурьяном холмы.

В клубах густой пыли, поднятой копытами передовых конных отрядов, скакал и сам великий ордынский темник Ногай, окруженный эмирами. Вот он поднял вверх руку, и над обширной зеленой степью пронзительно завыл гудок, большой бычий рог, в который дул молодой татарин.

Воинство, повинуясь знакомому звуку, остановилось так же быстро, как и мчалось вперед.

– Пора отдохнуть, мои верные эмиры! – громко сказал Ногай своему окружению, глядя вниз под ноги своего коня. – Как я вижу, здесь сочная трава. Хоть до вечера еще долго, но пусть пасутся кони. Жаль, если вытопчем весь их корм…И надо подумать, куда потом пойдем…Врагов пока не встретили, что необычно! Раньше за такой путь мы имели немало сражений, а тут степь как бы обезлюдела…

– Хитрят эти греки, государь, – промолвил ханский советник Хутула. – Где-то затаились, злодеи. Но дальше нет следов. Ты прав, повелитель, что решил здесь остановиться. Воины отдохнут, накормят коней, а там подумаем, как дальше быть.

– Вот, что, Хутула, – улыбнулся Ногай. Обращение к нему верного нукера, как к великому хану, уже стало делом привычным. После смерти Берке-хана Ногай, как старший в роде, чувствовал себя первым человеком в Золотой Орде, – подожди, пока не осядет пыль и наши рабы соберут походные юрты, тогда позовешь ко мне всех старших воинов. Не забудь и коназа уруса Ромэнэ.

– Слушаю и повинуюсь, государь! – ответил Хутула и, натянув узду, скрылся в клубах густой пыли.

Ногай извлек из-за пазухи мягкую, влажную от пота, тряпицу и вытер разгоряченное лицо. – Эй, Огчи! – крикнул он. – Где же мое питье?

– Я здесь, мой повелитель! – ответил быстро подскакавший к Ногаю верный слуга. – Держи этот бурдюк.

Ногай схватил обеими руками протянутый ему большой кожаный мешок, выдернул из него пробку и с жадностью приложился к выпуклой горловине.

Утолив жажду, он закрыл бурдюк и вернул его слуге. По знаку руки всесильного темника Огчи склонился перед ним до земли и быстро растворился в редеющем пыльном тумане.

Ногай огляделся. Как по мановению волшебной палочки, перед ним возникли очертания юрт и кибиток, которые становились все более отчетливыми и яркими под жаркими лучами летнего солнца.

– Государь, твоя юрта готова! – крикнул подбежавший к знатному всаднику раб-конюший. – Давай-ка мне своего коня. Надо позаботиться о скакуне.

– Бери, Гэрэ, – пробормотал Ногай и зевнул. – Пойду-ка я в свою юрту.

Он быстро спрыгнул на землю и огляделся, прищурив свой единственный глаз. Его большой, покрытый белым войлоком шатер, стоял неподалеку. У входа уже толпились созванные верным слугой эмиры. Они терпеливо ждали своего повелителя.