Соцгород – 2 против секты

Некоторые предлагали наборы ножей под названием голубая мечта Чикатило. Другие рекламировали рюмочные спидометры, клейкую ленту, чистящее устройство Золушка и пару рабынь. Студенты, засучив рукава, раздавали, разливая в кружки, бочковое пиво. Дед Гипа торговал жаренными семечками. Дед Мороз водил хоровод с ребятишками из детского сада. На вокзале, в минуты ожидания, можно было найти, что угодно от леденцов до карт интернет Художники предлагали купить натюрморты. Поэты распивали благородные напитки и, взбираясь на валун, читали погибельные рукописи.

К полудню приехали пожарные подразделения и затушили костёр. Заяц. потупив взор, сел в ближайший троллейбус и продолжил свой путь по вселенной, пропахшей яблоком раздора.

Покупать было нечего, всё скуплено давно кроме ивянки в сахарном сиропе. Бывало, нарежешь прутьев, очистишь, в дубовые бочки напихаешь доверху, колодезной водой зальёшь. Сорок дён настоишь, потом палочкой ткнёшь – дух сивушный потянется, значит, готово! Цеди сквозь марлю и гостей созывай!

Заяц подошёл к крыльцу Натальи Юрьевны. Присел. Принюхался. Лизнул воздух. И волнорезно прыгнул в неосвещённое окно спальни. Фонтанчик люстры звякнул и смолк. Шары одуванчиков неожиданно устремились вверх. Всё было, как обычно. Они любили друг друга. Всегда до отрешения. До скрипа зубов..

– Помнишь сад?

– И тропу усыпанную яблоками?

– И наш последний сочный поцелуй?

– И лепёшечки?

Они вновь узнавали не узнанное. Они вновь умирали на весь Усть-Птичевск, ибо родились на третий день после воскресения. Их тела соскользнули в раскрытые скобки продолжения. Продолжения, которое следует. Заяц оделся и покинул Наталью Юрьевну под утро. Чёрная роза подмышки скрылась под одеялом. Пора.

Не бойся. Не жалей. Не оставайся. Заяц вновь присел и сделал рывок в нужную сторону. Серые локти перил заострились при первом прикосновении. Серая крышка кадушки отворилась шире. Запахло маринованными огурцами. Действительно, пора!

– Надо же какая погода! – прогуливаясь по берегу, размышлял Заяц. – А на сеновальце-то как хорошо! Клевером, мятой, медвежьим ушком, заячей тоской тянет от скирды. Лёгкое покрывальце Венеры откидывается с востока. Сперва младенческое, мальчишеское, а после Потопа – Милосское, вожделенческое чудо наступает. Так вот отчего нас привлекает эта картина! Порочностью, сладостью! Женщина – источник наслаждения. Она есть та самая вечная боль вселенной. Начало всех войн, бездна всех начал! Она толчок – причина, она, родящаяся из пены и не вернувшаяся в неё никогда! Вернись! Не стань! Изыди!

На берегу Заяц то и дело натыкался на отгоревший пепел туристских костров, початые консервные банки, пластмассовые бутылки, вилки, стаканы, пуговицы, обглоданные кости. Погуляли люди и ушли восвояси. Разрушительная сила веселья. Изыди! Заяц перекрестился и направился к книжному магазину, одиноко возвышающемуся на песчаном заливе.

Внутри магазина было тихо. Булькающий голос продавца не раздражал, а усмирял пришельцев. Посетители – худосочные, синюшные, длинноносые существа – напоминали инопланетян. На прилавке скромно ютились аккуратно сложенные книжонки. Заяц взял в руки марсианскую брошюру. Летающие тарелки проскользнули мимо окна. Заяц нервно хлопнул дверью одинокого магазина. Марсиане хлюпнули носами и отвернулись. Яблоки на их планете зацвели вновь – синим, сиреневым, огненным, жёлтым цветом. Кто-то крикнул: «Контролёры!» – и люди двинулись в соседнюю бочку из-под квашеной капусты. Рюкзаки, корзины, авоськи, сетки, сумочки, портфели, визитки, чемоданы – застревали в щёлках кадки. кто-то пытался пронести раскладушку, кто-то небольшой складной нож! Особенно волновались старшеклассницы – их снова везли на экскурсию. Наталья Юрьевна, наоборот, была более содрана и сосредоточена. Она решила изменить ход жизни. Вдруг раздались удары колокола сначала тихо, а затем всё громче и громче. Звали к обеду. К пряностям, к солёностям, к маринованным блюдам. Дымились рыбные похлёбки и жареный картофель на столе. Розовели пироги с яблоками и капустой. И сквозь колокол доносились слова на всех языках мира сразу. Так продолжалась жизнь.

Заяц вскрыл письмо. Ничего такого: просто треугольник с буковками. А уж как трепетало сердце! коленки дрожали, голени сводило! А пахло, пахло-то как от письма, словно не клеем намазали, запечатывая, а рассольчиком, маринованным розанчиком, мармеладом, сахаром!

Заяц по-детски улыбнулся.

Если смотреть на него со стороны, то можно сказать, что Заяц был уродливо красив! О, эти гусарские усы, заплетенные в рыжие косички, чёсаные кисточкой, мытые щёлоком, травяными росами, валерьяновыми корешками! А глаза? Бархатистые, с паволокой, черносмородиновым отливом! Зрачки – божьи коровки, ресницы – поющие кузнечики! Восход солнца, сев ржи, метание стрекоз по берегу – вот что такое Заячья морда! А лапы? Где тот зодчий, Рублёв, который ваял их? Запястья, утончённые посредине, плавно переходящие в подушечки пальцев! А когти? Полированные, лаковые, блестящие, сочетание огня и шпаги, резных орловских ножичков! Точёные! Ноготки-маргаритки, маковые. Лазоревые, поющие, как дудочки в терновнике, виртуозы-смычки! И брюшко – белое, мягкое, с пушком на грудке, щёлком посредине! Самый раз, никакого изъяну, никакого подизъянчика!

Письмо было из Печатной Избы. Наверняка его отправила Белая деваха. Заяц представил, как та послюнявила пальчик, запечатывая треугольник, как вздохнула укладывая его в конверт!

– Да чего уж там! – решил Заяц. – Прочитаю.

Вскрыл. Ножик оказался масляным. Соскользнул с листа, выпачкал бумагу.

– Эх, ты надо же! – подумал Заяц и стал читать. – Ну-кась, что за буквы-слова? Кругляши тока, заголовки, заковычки, бараночки. Так, ничего особенного.

Умеют у нас писать непонятно, мол, всё нормально, но не для вас, всё отлично, но подите подальше! Словно лечат, но здорового, ласкают обласканного, ругают обруганного, мол, берегитесь, а кирпич уже упал и зашиб идущего!

– Может, ошибка? – снова подумал Заяц. – Нет, адрес его, и фамилия – Зайцев, вроде правильно!

Тогда, чего так? Извиняются, словно на лапу наступили! Заяц поглядел вниз – нет, никто не наступал на его рваные тапочки. Эти тапочки ещё мама носила, а до неё бабушка, уж такие они затасканные!

– Эх, вы канцелярские мыши! – Сначала Заяц хотел обидеться. Но передумал. Решил, что взятку даст. Вот придёт и сунет Белой девахе в её пухлые ручки, словно надутые, как лягухи ладошки. На, мол, бери не жалко, да так чтобы та степенность свою откинула, возрадовалась. Возликовала! Тра-та-та, Эс! Наталья Юрьевна! Так-то нас! Ладно бы только Зайцева обошли, а то ведь нетронутых тронули! Невиновных загубили, изувечили! Не слухамших, не видевших, не баявших!

А ведь видел же, видел, в марсианском магазине очередь стояла! Или примерещилось? Носы синие, губищи алые, приблазнилось?

– А не разозлиться ли мне? На улицу выйти, побить кого, потрепать, похлестать по щекам румяным? – Заяц поскрёб затылок. – Опять-таки невинному достанется! А тот, кто заслужил, отмахнётся. В кабинете отсидится, в качалке отоспится! На перине мягкой, на подушке пуховой!

Заяц повертел конверт и выкинул его ведро. Бросил поверх очистков, бумага промокнулась, зафиолетовела, буквы расползлись… получилось: «виноваты, подходите».

– Так подхожу или не подхожу? Надо было с самого началу намочить письмо-то! – решил Заяц. – А потом прочесть, что виноваты они, а не я. Вот тебе правда-то! Сама наружу лезет! Они провинились, шибко виноваты! А Зайца куда-то пригласили, мол, подходите. Но куда? Может, к Белой девахе? Она сына потеряла, мужа, заячьи опусы прочитала и всё вспомнила! Возликовала!

Заяц достал письмо из мусорного ведра и на батарею – сушиться! – кинул. Зря он погорячился, психанул, песню сгубил! Пока письмо сушилось, он решил позавтракать. Ну, картоха там, консерва морская, зелень, кисель яблочный.

Вроде отлегло. Внутри смякло, муравой потекло через желудок, белые стволы нервов, суставов, перешейки сосудов, холмы и взгорья печени. Заяц ещё раз повертел в руках треугольник и решил его прогладить утюгом.

– Авось, ещё чего-нибудь обнаружу промеж строк!

От прикосновения к горячему бумага стала желтеть, кукожиться, на месте сгиба образовались разводы чернил. Теперь уже не разобраться, а не понявши, как жить? И Белую деваху жаль. Чего она хотела от жизни?

Заяц вновь оправился в путь, на улице метелило, пустошило. Сквозь расщелины пробивалось мартовское солнце. Вновь мимо промочалил «Мерседес», Заяц сиганул в сторону.

– Ещё не хватало из-за письма под машину угодить! – подумал он и надвинул шапку. – Ишь, как хлобыстнуло по ушам-то! и гарью в нос опахнуло! И дымом обдало поверху. Вся шкура пропахла бензином, маслом карбюратора, топливным бачком, сливным насосом, ацетоном и бензолом! – Отпыхавшись, Заяц побрёл дальше.

– Ужасти-страсти-мордасти! До времён Яблочного разговения рукой подать. А тут такое!

Заяц шмыгнул в первый попавшийся огород, вытянув хитрющую морду. Половина вилков сгнила, но хозяева держали ружьё наготове. Заяц чуял запах пороха и обмана. Но желание было выше всего! Розовый вилок Заяц разгрыз до кочерыжки, он орудовал зубами, слизывая с усов остатки сладости. Заяц отрыгивался и наблюдал по сторонам. Это тоже вошло в привычку. Раньше у него такого не было: бывало перебежит дорогу и всё! Но чтобы на людях околачиваться – это ни-ни! Неожиданно над головой просвистела пуля, затем вторая. Заяц пригнулся к земле и замер.

– Разве бессмертного убьёшь? – подумал он. – Только шкуру повредишь! А мне ещё Белую деваху утешать надо!

Хозяин огорода, решив, что убил пришельца, направился к грядкам. Подпустив стрелка поближе, Заяц встал на задние лапы и зарычал стихами из нового цикла. Хозяин хлопнулся в обморок. Обыскав его, Заяц обнаружил документы на имя Гиппократа и несколько античных монет с изображением Афродиты.

– Вот это да! – присвистнул Заяц. – Меня чуть не ранил античный герой, сошедший с Олимпа.

– Ой-й-й… – застонал Гиппократ, пытаясь приподняться.

– Эко тебя! – Заяц протянул Гиппократу лапу.

– Вроде выпил немного… а вы из какого маскарада? – Гиппократ постепенно приходил в себя.

– А вы из какого? – не замедлил пошутить Заяц. – Где ваша корона?

– Чего? Корова? – Гиппократ встал на ноги. Обмерил Зайца взглядом. – Корова-то в хлеву, клевер жуёт.

– Так вы не царь?

– Не-ет.

– Отчего же у вас имя такое странное? Гиппократ?

– Мать так назвала, она у нас фельдшером робила… а вы чего тут делаете? –

– Обедаю. – Заяц поднялся с корточек. Он был выше Гиппократа на голову. – А вы мне помешали.

– И вы мне… я тоже обедал. Сейчас все обедают. И Прасковья, и Борис, и соседка Клавка. А вас как кличут?