Соцгород – 2 против секты

Я уехала, не попрощавшись с Коленькой. Хотя понимала: малыш будет плакать и тосковать.

Но я понимала, что если отважусь на следующий рейс волонтёрить, то обязательно встречусь с Коленкой.

Мне просто хотелось стереть горькие воспоминания. Меня корёжило и крутило. Это тебе не стишки писать и грамотки с премиями пестовать! Это тебе не докладики про суть философии и её смыслы выколдовывать. Это тебе не над конференциями волховать!

Алька- галка прыгала возле окна и долбила в дверь грузовика пока мы стояли на перегоне. Я понимала, что это привет от всех сект. Чтоб им пусто было!

Через три дня я была дома. Саныч как малое дитя плакал от беспомощности.

Мамаша, мамаша, мамаша!

Вот и всё моё название. И цель. И нужность. Более ничего я не могла дать этому миру, кроме ухода за больными, сирыми, обездоленными и брошенными людьми.

СОЦГОРОД 2030

В центре стела и вечный огонь, он не меркнет, он сходит каждый год на день победы. От него зажигаются маленькие свечки. И огнь немеркнущий в наших сердцах. Вкруг на аллее возрождённый памятник Горькому. Ему нет смысла рвать арматуру и идти к морю, доказывая, что живой, помнящий, любящий, хотя гипсовый. Либералы притихли, если не сказать, что совсем смолкли, хотя ранее доказывали, что Горький – списал у немецкого поэта «Буревестника». И вот слышится скрежет космических пружин, каменные кони, на которых сидел маршал Жуков, сами встраиваются на гранитные постаменты. Это орловские рысаки, это верховые лошади, это космические рысистые упряжные кони. Соцгород везде, как справедливость, честь, братство, равенство. Он выстроил свой град на холме. Он очистился от лжи. Сербия отвоевала свои исторические земли, теперь в Косово огромный, медный Караджич на холме, выше памятника Свободы, что с венцом колючим на голове. Караджич взмыл ладонью в небо, рассказывая, как высока стела добровольцев и защитников славного гордого Донбасса. Караджич видит далеко, ибо его глаза открыты и созерцают, как никогда. Ибо предупреждал, объяснял. Голуби летят вдоль улиц имени поэтов-патриотов, воспевающих Соцгород, приносящих к подножию скалы свои цветы, читающие стихи о мире, свободе, братстве. Поэты ездят в составе делегаций, чтобы поклониться памятнику Муаммару Каддафи в объединившейся Ливии, где снова процветает справедливость, и трёхъярусный Триполи, как сады Семирамиды весь в птенячьих желтых пушистых маках. Девушки в белых накидках приходят к памятнику Саддама Хусейна, зверски замученного и изнасилованного бандитами. В Багдаде теперь музей. Тюрьмы ликвидированы. Эти страшные Гуантанамо, Абу-Грейб – теперь как Освенцим под открытым небом. Милая экскурсовод-женщина рассказывает, что пришли наши и освободили узников. Пытки прекратились. Переписывание и изымание над историей канули в прошлое. История пишется чистыми руками. Пишущий даёт специальную клятву – либо правда, либо смерть. Это называется справедливая советизация. Все пятнадцать республик снова объединились. Суровые пограничники, вооружённые специальными рациями, чипами, внедрёнными в их тела, обходят пределы гарнизона. Анекдоты про Чапаева запрещены. Памятники Суворову, Невскому, Петру Первому повсюду. И главное снова Сталин в меди и бронзе. Ибо пересчитали узников гулага, вятлага, и оказалось, что цифры завышены, что не было столько политзаключенных, были бандиты, воры, грабители, а по 58 статьей не более 2-3 тысяч человек. В Италии – солнечной, как кабачковая икра теперь многие улицы названы в честь Александра Захарченко, В. Доги и других смелых воинов последней освободительной от нацистов войны. Нато ликвидировано навеки. Даже Троянский конь на узде, привязан к специальному железному стержню, вбитому в левое полушарие планеты. Во Вьетнаме огромная памятная доска, где указано, кто бомбил, зачем и почему. Это теперь стена плача. Венесуэла, Куба, Парагвай создали единый блок противодействия государству-террористов. В Америке теперь подлинная свобода коммунистов. Русофобия тоже побеждена раз и навсегда – ибо Европа, как класс исчезла, теперь это Западная область Соцгорода и называется она Московией, ибо отсюда начинается тропа к Граду на Холме. Через Мариуполь, Харьков, Киев. И выпрямляется во весь свой контур ось земная, свисшая, и Атлантиды ввысь скользят, как затонувшие Титаники. И восхищаются, как встарь, кто Васнецовым, а кто Шишкиным, и рухнувшие в пыль и гарь встают на постаменты памятники.

Ну, здравствуй, друг из дальних дней,

двух тысяча сто девятнадцатый

сегодня год! И свет очей, лун отсвет, марсов отсвет кварцевый! И вдаль мустанговый полёт, и небо, и закаты с вишнями. Ну, здравствуй, я пишу тебе все эти строки километрами! Георгий Жуков вновь встаёт, Ватутин в Киеве возвышенно, сцепляет камень рёбра. Рот орёт чего-то хлёсткое. Совета, мол, хотите? Будет вам совет. И по хребту и вдоль, где кости срастается. И ввысь растёт там, где звезда когтит просторы.

В печёнках боль. Но ничего. Зато на место – болт и гвозди,

на место – море.

Днепр. Канал. На место – горы. Мой Ленин, как большой ребёнок. Как вечно юное дитя. Его крошили тоже в клочья. Его рубили на дрова. Стой, суки! Стой! Бунт беспощаден. Потоп – возмездье. Шум дождя. Пожар. Торнадо. Войны, грады. Нас хоронили в ямах, рвах.

Нас долго били, не убили. Обманывали. Долгострой, то ваучер, кредиты, жилы нам вынимали. Камень, вой!

Об этом. Рваной арматурой, где сердце выдранное. Дыр не сосчитать. Не пуля-дура, убьёт дурак весь этот мир. Какой-нибудь богач, как Сорос, маньяк, безумец, что с деньгами.

Ну, здравствуй, кто не вымер! Голос я твой ловлю. Я вмуровалась в столетье прошлое. А ты же читаешь стих мой, отвечая, мне здравствуй, здравствуй…капля, малость травой я стала, иван-чаем!

Сорос давно развенчан и экспроприирован. Его капитал раздали бедным и нуждающимся. Никаких олигархов! Они добровольно сдают лишние деньги, сверхприбыли в Народный банк Соцгорода. Издан Указ Высшего совета о том, чтобы вернуть на Лубянку каменное изваяние Феликса Эдмундовича Дзержинского, его великанская фигура выше, нежели рядом стоящая аккуратная фигура Ивану III и брызжущий весёлой водой фонтан Витали. Железные сапоги Феликса гремят по ночам, и власть слышит этот звон небесный и крестится на Собор. Более никаких обсуждений! Никаких баб! Звонят звонницы под утро, и тогда просыпает Москва под звуки песен на стихи Корнилова. Того самого, кто Борис! Хватит юлить и притворяться! Соцгород живуч, как никогда. В трудные минуты он уходит под землю. В счастливые минуты просыпается и восстаёт. И виден тот самый Град на Холме, даже слышен тонкий перезвон колокольцев в церковки Справедливости. И сама мать Мария обходит по утрам всю Московию с запада до востока, накрывает её своим пуховым одеялом, пряча от недругов. Вдоль облаков мчатся лидийские священные колесницы, рдеют знамёна Будённого. Прочь Беловежский сговор. Пойди вон! Ельцинский Центр ликвидирован, теперь это Дворец Поэтов. Хватит пакостить в литературе! Какие такие книги за свой счёт? Только за счёт Высшего совета Соцгорода. Ибо грядёт Пасха: Пасха – это град на холме. Это матушка, ждущая там возле врат. Она руки распростерла, ждёт-пождёт. А ворота резные, кружевные, золотом проблёскивают, серебром призывают, снежинками, дождинками. Они живые, эластичные, теплые, пуховые, как платочки вязаные! Накидывай на плечи, грейся.

Пасха – это любовь в чистом виде.

Высочайшая любовь.

Возлюби ближнего, как самого себя. Как матушку, как старицу, как ближнего и родного человека. Пасха – это сестра-София, это единение. Это изюм.

Катаешь яичко да приговариваешь – солнце моё ясное, рыжее, лохматое, любимое, человеческое.

И небо человеческое. И лес человеческий. И град на холме – для людей. И вера в него чудная. Пасха – это справедливость. И родина.

А родина никому, ничего не должна. Как может быть должен кому-то град на холме, матушка? Как может быть должны могилы родных? Душа? Сердце?

Поэтому не требуй от родины ничего: ни денег, ни богатства, ни дома, ни машины, ни злата. Ни пенсий, ни пособий.

Как можно что-то требовать от Пасхи?

Бескорыстность – это высшее блаженство.

Поэзия – это тоже Пасха. И за поэзию ничего не проси. И за книгу. И за роман о граде на холме. Ибо вся – поэзия это град на холме. Талант – бесценен, он Пасха.

Не понимаю прелести в премиях. Всё, что мне надо, могу заработать сама.

Ибо известно людям – о всех талантах и дарах, как и о бездарности.

Сколько не доказывай, что ты талантлив, а люди не верят.

Ибо праздник доказывать не надо. И Пасху не надо. И град на холме виден без доказательств. Но вспомним предысторию, она состоит из страстной недели. Такая махонькая – на ладони умещается, и вдруг оказывается – это космос во всех проявлениях светлой и тёмной стороной. Космос на ладони. Страшная череда предательств: предал самый близкий и самый родной человек. За тридцать сребреников. Цена предательства – тридцать. И сколько ни считай сребреники – их всегда одно и тоже количество. Космогенез тридцати. Архетип. И Пётр отрёкся трижды. Тоже любимый и лучший ученик. И лишь Блудница – никчёмная, падшая, нижайшая в грехах, ненужная, отринутая, отвергнутая, загнанная в угол – она помазала ноги Спасителя духмяным маслом. Она отёрла их своими власами, она окутала теплом. Она пришла на помощь. Стань этой Блудницей! Пади низко! Во грецах своих – во пороках своих, укради, что можешь, измени всем, кого любила, взойди во все постели, что расстелены в кружевах. Но в трудный час – в час Бога – душа живящая тебя позовёт в град на холме, и ты с кружочком масла и кисточкой из бельчачих пушистых комочков сделаешь то, что ни сделал никто. И взойди ко гробу Господню – и возыскуйся, возопи, ибо ты Магдалина Высочайшая! Загадка космогинеза – ты сам космос и топос. И тень его, и вопль его. И сорвутся маски с лиц всех, и выйдет наружу правь наискомическая!

И сойдёт Господь наш в ад ко грешникам. По ступенькам сердца твоего!

А ещё до страстной субботы – пятница. Глубочайшая, как весь век. И четверг чистый, что два века. Ибо моются половицы водой талой. И живы брызги этих вод, в нашем веке оказавшись. В наших днях. В нашей горнице.

И лицо омой.

И волосы расчеши.

И грёзы светлые, тихие войдут в сердце твоё.

Аки помолимся, друзи!

Чтоб сошед огнь благодатный.

И каждый раз сходит он. И летит в поднебье. Стань его искрой – малой, ковчеговой, спасись им. И других спасёшь.

О, на коленях! О, низко склонившись! О, припади к земле самой – к мрамору пола во церкви! Молись! О мире! Об огне мира! И сам сгори в этом огне, стань пеплом и воскричи шёпотом и прошепчи криком!

Страстная Седмица – восходит в Пасху, в самую её маковку, в его космос. Ибо попасть в космос это великое дело. Обычно священники – люди суровые. В хорошем качестве. Они учителя. Поэтому нужна дисциплина и послушание. Преклонение, преданность, вера.

Даже маленькая, с каплю, но вера.

Диковинная, раболепная – но до слепоты.

Только чтобы созерцать своё внутренним оком. Обводить взглядом. Цедить между рёбер. И прощать всех, кто не прощаем.

Птиц, зверей, тварей разных, гадов, простить тех, кто убил тебя. И возлюбить их так, что больно.

И покаяться самому. Просто покаяться. Без слов, без мыслей, без вопросов: за что? Покаяться ни за что-то, а потому что. Даже, если не крал, но покаяться. Не обманывал, но покаяться. За любовь покаяться. Ибо так любил, что мучал этого человека.

И тогда праздник будет. Ибо изначально воскрешение – это солнце. Яркое. Ясное.

Русский человек всегда – путь ко граду на холме. Он может блуждать. Может за всю жизнь взобраться лишь на пару метров из тысячи километров. Но в седмицу преодолеть всю дистанцию.