Веснадцать

остаться с тобой вдвоем –

искрой золотого Света, бликующей на мече,
накладывающей вето на то, чтоб уйти ни с чем,
спасительным каподастром для музыки – аз воздам!
Per aspera ad Astra –
не так ли, моя Звезда?

И чтоб ты меня по совести
хоть раз да прижал к плечу!
Ты спросишь: какие новости?
А я?
А я – промолчу…

«Если бы все случилось по Рэю Брэдбери…»

Если бы все случилось по Рэю Брэдбери –
мы бы на Марсе жили в порядке бреда ли,
Землю родную продали или предали,
это неважно,
это совсем не суть…
Бог весть, по щучьему или чьему велению –
каждому по далекому поселению,
если паду перед тобой на колени я –
ты воплотишь собой самый страшный суд.
Если мы останемся там последними,
нам не встречать друг с другом рассветы летние,
нам не делиться хлебом, вином и сплетнями,
не сочинять диковинные мирки.
Даже для возрождения человечества,
нам не идти дорогой, ведущей к Вечности,
этот диагноз ровно ничем не лечится –
ты
никогда
не коснешься
моей
руки

«Что могу я тебе открыть? Фэнтезийный мир?..»

Что могу я тебе открыть? Фэнтезийный мир? Но тебе без меня достанут мечи из ножен… Хочешь, банку открою с консервами? Отними это право, достав перочинный ножик.

Что откроешь ты мне? Шторы своих ночей, перечтённые книги, двери во все подвалы… Только сам по себе гуляющий и ничей – не желаешь, чтоб место рядом не пустовало.
Ты откроешь мне холодильники без еды, все индийские чакры, шенгено-визы, и запахнутые глаза, что не только ты – покоритель моих обваливающихся карнизов. Ты открыл бы меня, как храм самому себе, кошелек в интернете, счет в иностранном банке, как турецкий сосуд – а в нем неплохой шербет, как чужую квартиру без сторожевой собаки.

Я тебе вот прям щас не открою же ничего – все ключи продала, до грошика издержалась, и поток мой нескончаемый речевой напирает и давит – только бы не на жалость.
Я из тех деревьев, что надо рубить с плеча – ведь они поползут лозой за тобой, ведомы. Ты – Дорога из ярко-желтого кирпича, по которой я каждый раз возвращаюсь
к дому.

Это эврика, слышишь? Хватит играться в грусть –
что же раньше не сообразила-то, в самом деле?
Я открою свои Изумрудные Цитадели!!!

(Ну, потом…
Когда сама до них доберусь).

«Это оборвется, завершится, выйду замуж, деток нарожаю…»

Это оборвется, завершится, выйду замуж, деток нарожаю – мне с собою так же не ужиться, но зато я вырасту большая. Буду помнить фотоаппаратом, картой памяти и чем угодно тоже, как ты – мне, а я – тебе отрада, как чудно с тобою мы похожи. Параноик, пессимист и скептик, ты – улыбкой облака разгонишь, мучаю в карманчике проспектик, ты меня целуешь на балконе. Громкие слова для нас – убийство, и молчи поэтому, молчи же – это все равно, чтобы лингвиста звать червём, блуждающим средь книжек. Это правда, только так жестоко. Это грустно, только это правда. Солнце, что заходит на Востоке. Чудеса немого овердрафта. Может, паникую зря, и выбор мною упадет в твою ячейку. Ты за что-то все-таки мне выпал. Зацепил, как ветка куртку, чем-то.
Я тебя не то чтобы посмертно. Ты меня не то чтобы навеки. Просто это всем подряд заметно – тень твоя, лежащая на веках.

«В тебе копаюсь, как в шкафу, или ильфопетровском стуле…»

В тебе копаюсь, как в шкафу, или ильфопетровском стуле: не знать ни Морзе, ни кунг-фу, ни даже истину простую,
про то, что с легкостью куплюсь я на слова, а не на баксы. Но самый твой огромный плюс – в твоих руках пакеты акций на всю меня – вот ночь, вот день, на все истории истерик, послеконцертную мигрень и вечную нехватку денег. Я не живу тобой, прости. Я ненавижу эти сопли. Ты впитываешь до кости мои отчаянные вопли, прихвостнически служишь мне жилеткой драной молчаливой, когда нуждается в ремне душевных излияний ливень. И чем ладони холодней, тем сердце на любовь способней, так говорили, кто древней.
Я поведу полка на сотни – ведь не дрожит рука, храня твоей ладони отпечаток. Зимой ты теплый для меня. Я не люблю носить перчаток. Ведь я курю, давно курю – не по тебе, не обольщайся. Я, может, брошу. К январю. От передозировки счастья.

«На кровати – желтых книг…»

На кровати – желтых книг
стопки.
Мы с Тобой на брудершафт
выпьем
эликсир тишины
жестокий,
как касторка или жир
рыбий.

Не секрет, что это время нас
лечит,
все, что клавишей в сердцах
залипает.
Но пока Ты рядом весь –
клетчат,
Ты считай, что я – как
слепая.

Мне не хочется ни блюза,
ни джаза.
Я готова к тишине
в трубку.
Капитан в прошлый раз
облажался,
покидая капитанскую
рубку.

По-собачьи могу
научиться
сторожить и есть объедки
всего лишь.