Веснадцать

и, конечно, никем до конца не понят.
Я хочу Вас понять, как систему знаков,
как особо сложный прыжок в паркуре.
Каждый день одиночества одинаков,
если мы не болтаем на перекуре.
Вы уходите в ливень, мне оставляя
от ботинок следы, что лежат, как мины.
Из таких-то жанров эпистолярных
хорошо растапливают камины.

«Представляю себя на Вашем нагретом месте…»

Представляю себя на Вашем нагретом месте.
Это несложно. Я тоже слегка публична.
Когда ко мне у поклонников что-то есть, я
уже научилась отлавливать их с поличным.
Загораются щеки, как шапка горит на воре,
губы ни целовать, ни сказать ничего не могут,
поэтому их закусывают при разговоре
с Вами, пьянящим, будто коньячный мокко.
Банным листом прилепившись на общей фото
с Вами, ее отделают под икону.
Поцелуи с другими у них вызывают рвоту,
Вы остаетесь непройденным Рубиконом,
книгой, в которой выдрана по-большому
глава в середине, попробуй-ка догадайся,
«что-где-когда»… И поздно хлестать боржоми,
если уж почки давным-давно в унитазе.
Дарят нам рукописи, зовут в дорогие кофе –
хаусы, шопы, пати, свои концерты.
На большинство мне откровенно пофиг.
Да и я, вероятно, не стою для Вас ни цента.
Но главный их фэйл – Вас чествовать как кумира…
Если б Вы, скажем, стали персоной века
и обросли фанатами на полмира –
я продолжала бы видеть в Вас
Человека.

«Черно-белым кино промелькала и кончилась жизнь…»

Черно-белым кино промелькала и кончилась жизнь,
затаила дыхание, чтобы обратно начаться;
в артобстреле событий,
под криком гортанным «Ложись!»
я лежу – пыльнокнижный,
такой грибоедовский Чацкий,
заключивший в себе отголосок еврейских кровей
с рыжиной, что мне Богом дана и меня не покинет,
Окуджавой воспетый в балладе слепой муравей,
создающий себе каждый месяц по новой богине.
Посчастливилось мне,
что с нуля создавать не пришлось
в этот раз, что расставил над «i» все значки диакритик.
Нет, Пизанскою башней земная не рухнула ось,
тут скорей Минотавр заблудился в своем лабиринте
и не может пойти покурить бабье лето взатяг,
в ариадниной нити нестриженым путаясь ногтем.
Имя мне – Легион, опустивший алеющий стяг,
лаконично-спартански бросающий мне: «Мы уходим».
Я лежу. Надо мной – Ваше небо в заплатках из звёзд,
коих больше, чем собственно
мной принесённых в подоле.
Побросав пепелища ветрами расхристанных гнёзд,
птеродактиль и птерохорей, птероямб
и еще птеродольник
к неразбавленной боли слетелись на эту меня,
поселились в моем животе невегетарианском
вместо бабочек, дохнущих максимум через два дня.
Поздравляйте меня… Я… опять потерпела фиаско?
Это двадцать пять лет по карманам распиханы нам,
разорвутся карманы по швам, и никто не зашьёт их.
На деревья из щедрых небес просыпается хна,
на меня – седина, вот и весь мой заслуженный отдых.
Все, чего я боюсь – это гостьи по имени «смерть»,
заступившей порог тем, кого я считаю родными…
И в мои восемнадцать уже не боюсь я посметь
например, затаить между строк Ваше громкое имя.