Бла-бла-бла. Роман-каверза

И когда Энгусов уже бесповоротно решился на сей вояж и, стоя на пороге, завязывал шнурки, тут-то к нему и заявились гости: верлибрщик Дима Г. по кличке Димон и ещё какой-то хрен с горы (тоже из пиитических), имя коего Энгусов толком не уразумел: Саша или Серёжа, а может быть, Стас.

Диму Энгусов знал сто лет. Прежде тот был гладенький улыбчивый мальчик с юношеским румянцем на ланитах, писавший нескладные миниатюрки про гейш и самураев, ныне же он обрюзг и одеревенел, сделался пунцов и пятнист от напитков, из-под пера же его стали выходить кособокие притчи про падишахов и дервишей. Хрена с горы Энгусов не знал вовсе. Со слов же Димы выходило, что Саша или Серёжа, или – и того хуже – Стас писал верлибры философического (и эзотерического) наполнения. Впрочем, этим наполнением Энгусов не больно-то и любопытствовал. Верлибры – говно и киданье понтов: без рифмы и размера и дурак что угодно напишет! Главное – иметь достаточно наглости называть эту бредятину стихами. Настоящая же поэзия – другое, она – воссоздание объективной ирреальности, она – непротивление чуду, человеко-божественный тет-а-тет, если угодно. И ещё – много что она, если вдуматься! Ну, положим, Энгусов тоже когда-то писал верлибры, но это исключительно чтобы сообщить всему вашему подлому мирозданию: вы, мол, идиоты, а его фамилия – Энгусов – звучит горделиво! Он и сообщал. Мироздание, впрочем, не реагировало.

Пришли эти двое не просто так, а по делу. Затеяли мы, мол, организовать всемирное (непременно всемирное, так лучше!) братство сторонников русского кагора. Или – без сторонников: просто всемирное братство русского кагора. Мы – два сопредседателя братства, тебя зовём третьим. Нужно только решительно размежеваться с одноимённой французской бормотенью, которая, впрочем, даже не одноимённая, а нагло примазамшись, потому что она, на самом деле, даже не кагор, а каор (впрочем, ведь и французская «р» – она и не «р» вовсе, а скорее уж «г», так вот эти обезьяны буквы коверкают), настоящий же кагор – он только в расейке, и больше нигде настоящего кагора не ведают. Так пел Димон. Хрен же с горы всё больше отмалчивался и кивал головой, идейно соглашаясь с Димоном.

– Представляешь, какая грандиозная мысль! – разливался иной орнитологической тварью Дима. – Надо только пока больше никому-никому, а то украдут!

– Непременно утырят! – желчно поддакивал Энгусов.

Его планы на утро были, конечно, основательно порушены, но эти двое принесли с собой пару бутылок отечественного кагора для символизма и дегустации. Хотели было захватить с собой для сравнения (и для осмеяния) и французского каора, но такого не сыскалось в близлежащих торговых местах. Да и средств не хватило бы, если б и был.

– Нужна массированная литературная поддержка проекту – стихи, проза, эссе, публичные выступления… – горячился Дима.

– Наш кагор

Спустился с гор —

Глядь, а на ветвях повисли

Портвейн, мускат и рислинг, – тут же сымпровизировал Энгусов.

– Ты смеёшься, а дело-то серьёзное! – укорил его Дима.

Хрен с горы молча разливал.

«Хорош сопредседатель, имени которого никто не знает!» – подумал Энгусов.

Незаметно для себя он уже начинал мыслить в категориях братства.

Содвинув гранёную посуду, выпили. Вернее, вкусили. Усладились и запечатлели.

– Русский кагор ведь не только церковное вино, используемое в таинствах. Он ещё обладает целебными свойствами, его во время войны давали выздоравливающим, – продолжал неугомонный Димон.

– За выздоровление! – цинично молвил Энгусов, сызнова прикладываясь к жидкости.

– А французский каор просто квасят – и всё! – говорил Дима.

– Да-да! – сказал Энгусов.

– Лягушатники – что они могут?! – в первый раз за утро раскрыл пасть хрен с горы.

Сей негативный месседж слегка покоробил Энгусова – в те времена ещё изрядного западника. Эуропейца с большой буквы, что называется. Любителя Джойса и Беккета. Пабло Пикассо и Гертруды, мать её, Стайн!

Тут-то он и совершил свой роковой шаг.

– Ну, не скажи, – сказал Энгусов и достал из потаённого расположения коробку с французским коньяком. – Вот, например.

Гости с любопытством разглядывали сию драгоценную кладь. Извлекли бутыль из коробки.

– Полегче! – заволновался Энгусов. – Галька меня убьёт, если с кониной что-нибудь приключится.

– Да мы только поглядим, – заверил его Димон.

Коньяк поставили посередине стола, сами уселись кружком (или треугольником) и стали взирать на импортную жидкость почти как на чудотворную икону. Даже испиваемый ими, отечественный кагор несколько потускнел на фоне созерцательного западного великолепия.

– Самое лучшее, что во всём этом имеется, это коробка, – с напускным нигилизмом заявил хрен с горы.

– Бутылка тоже ничего, – отозвался Димон. – Стекло качественное – сразу видно. И дизайн.

– Галька меня даже за каплю удавит, – настаивал Энгусов.

– Семейная жизнь – такая штука… – неопределённо молвил Дима Г.

– Да уж… – согласился с сопредседателем хрен с горы.

– Тогда уж лучше один шампусик раскатать, он тоже дорогой, – соглашательски бормотал Энгусов.

– От современного шампанского одна отрыжка, а так даже в нос уже не шибает, не говоря о градусах, – огульно заметил Дима.

– Дорогое, может, и шибает, – вступился за хозяина дома Саша или Серёжа. Или, всего вероятнее, Стас.

– Тем более, у нас ещё кагор остался… – уговаривал сам себя Энгусов.

– Кагора по последней, – меланхолически констатировал хрен с горы.

– А если в бутылку обыкновенной нашей «Кедровой настойки» налить, то неспециалист и не заметит разницу, – вступил на скользкую дорожку Димон. – Цвет-то одинаковый!

– А где у нас «Кедровая»? – развёл руками Энгусов. – «Кедровой» у нас тоже нет!

– За «Кедровой» я могу сбегать, – вызвался хрен с горы. – Только надо скинуться, а то у меня мало!

– Бери две, а то что мы станем пить! – предложил Дима.

– Как это что? – удивился сопредседатель. – А конину?

– Конину надо частично сохранить, – разъяснил Димон. – Для французского аромату.

Покуда хрен с горы бегал, Энгусов и Г. сидели и молча глядели друг на друга. Они мужественно ожидали третьего своего товарища. Потом решили понюхать, просто понюхать: в коньяке самое главное – запах!..

Энгусов решительно отворил эуропейскую бутылку.

Да, запах у коньяка имелся, этого у него не отнимешь! И не слямзишь! Прилипчивый и придирчивый! И ещё какой-то. Деликатный, самодостаточный, глубокий, благородный, сосредоточенный. В целом, многообразный – в простых словах и не заскрижалишь.

– А если «Кедровой» не окажется? – тревожно молвил Энгусов.

– Окажется, – оптимистически заметил Дима.

– Посмотрим, – сказал Энгусов и плеснул по стаканам. По тем самым, из-под кагора.