Бла-бла-бла. Роман-каверза

«Кто ж так коньяк пьёт?!» – хотел было попрекнуть его Дима. Но не попрекнул.

Они, они так коньяк пили!

То ли Энгусов накаркал, то ли он превентивно в воду глядел…

– «Кедровой» не было, пришлось перцовую горькую настойку взять, – сказал воротившийся хрен с горы. – Цвет, вроде, похож.

Тут взгляд его упал на бутылку с отпитой на треть жидкостью.

– Сволочи, не подождали! – выругался он. И тут же спросил: «И как ощущения?»

– Субъективные ощущения требуют объективного подтверждения при посредстве независимого свидетеля, готового засвидетельствовать справедливость невымысла… – нетверёзо сынтеллектуальничал Энгусов. – А потому ты как раз вовремя.

– По моему мнению, – рассудительно прибавил Дима, – соотношение цены коньяка и его качества невозможно назвать оптимальным, поскольку оно представляет собой продукт разнузданного пиара и самодеятельного межнационального мифотворчества.

Когда вечером вернулась Галина, её взору предстали: спящий в кресле Энгусов, спящий на полу Дима, целая куча порожних бутылок: две из-под кагора, две из-под дорогого шампанского, одна из-под «Наполеона» (с прилагаемой к ней мятой коробкой), одна из-под горькой перцовой настойки, и только в одной бутылке на дне плескалось чуть-чуть той же самой настойки. Хрен с горы же куда-то предусмотрительно слинял. Видать, возвернулся обратно на свою природную гору. Но это лишь безосновательное предположение, возможны и иные версии. Воздух в комнате был кисл, шторы задёрнуты, окна затворены, со двора же доносились крики мужиков, резавшихся за столом в переводного дурака.

– Сволочи! – тихо сказала Галина. Машинально для кислорода она растворила окно. И тут вдруг завопила так, будто её резали: «Подлецы!»

Дима мигом проснулся и подскочил с пола.

– Галя, здравствуй! Рад тебя видеть! Извини, мне пора! В следующий раз… с юбилеем! – забормотал он и тут же позорно стал уносить ноги, споткнувшись на лестнице и расшибив себе в кровь колено.

Энгусов же пробуждался не столь проворно, он пробуждался по частям, по отделам: сначала пробудились кисти рук, потом мочевой пузырь, потом пятки и щиколотки, раздутый кишечник и лишь после этого мозг.

– Ты что же это сотворил? – с угрозой сказала супруга. – Вошь! Прохвост! Гнида!

– Полегче! – сказал Энгусов.

– Это ж было святое, святое! На юбилей! – завопила женщина.

– Ну, ладно, чего теперь! – успокаивал её Энгусов. – Водочки купим! Сделаем селёдку под шубой!.. Посидим нормально!..

– Украли! – оголтело крикнула женщина. Но тут же нашла более сильное слово: «Обез-до-ли-ли!..»

Мужики внизу хохотнули. Сцена во втором этаже выходила поинтереснее карт.

– Слышишь? Там над тобой смеются, – объективно указал Энгусов.

Но Гальку это лишь завело ещё более. Она подскочила к окну.

– Смеётесь? – загремела женщина. – Вам смешно? А тут, можно сказать, святое, святое нагло исхищено!

– Красавица! – похабно крикнул один из картёжников. – А ты иди к нам! Мы тебя тут утешим!

Ошарашенный мужицкой наглостью к окну подскочил и Энгусов.

– Вы! – семейственно заорал он. – Пасти заткните! Вас здесь не касается!

– И пойду! – вдруг тихо сказала Галина. – Пойду! – тут же заголосила она. – И оно ничуть не зазорно при этаком-то муже!

– Ну, и иди себе! – гневно загремел Энгусов. – Позорь женское звание!

– Пойду! – снова сказала Галина.

Средь картёжников тоже затеялось обсуждение.

– Придёт! – молвил один.

– Разговоры одни! – возразил другой.

– Точно придёт! Женщина статная, а дураку досталась – разве ей не обидственно? – урезонил товарищей третий.

Галина одним махом заглотила остатки горькой перцовой настойки, накинула на плечи прозрачный платок…

– Сам виноват, – беззвучно сказала она Энгусову.

– Иди-иди! – злобно подначил её тот.

Галина пошла.

«Да, щас! – накручивал себя Энгусов. – Польстится на неё какой-то идиот! С такой-то мордой!..»

Однако же польстились. Несмотря на всяческие морды!

Июньский вечер, заходящее солнце, духотень, оглушительно цветущий жасмин, и слегка ошалевшие мужички: они узрели Галину. Некоторые из них уже были готовы отработать вперёд пятками, но женщина их удержала.

– Эх! – густо сказала она. И сбросила с себя прозрачный платок. – Жизнь подла и безынтересна! Налетай, мужичьё! Возьмите женщину в жасмине!

– Вы чего, тётка? – настороженно сказал кто-то.

– Аль я ошиблась в вас? – глумливо сказала Галька. – И нет средь вас мужчины всамделишного?

И вдруг отчаянно рванула на груди сорочку. Так что вмиг сделалась сходной со «Свободою на баррикадах» работы картинописца Эжена Делакруа.

– Сама расчехлилась, – озадаченно пробормотал кто-то.

– Найдётся! – хохотнул другой мужичок и неотрывно глядя ей в глаза, приблизился к Галине. Он толкнул женщину, и та повалилась головою в жасминовый куст. Тогда он, забравшись сверху, стал предосудительно стягивать с Галины трусы. Чему Галина при посредстве поднятия зада даже косвенно способствовала.

– В милицию! В милицию! – бормотал завернувшийся в штору Энгусов с колотящимся сердцем. – В правоохранительный орган!

Но ни в какую милицию он не звонил!

Дряблые мужеские ягодицы мощно ходили над женщиной, Галина стонала от наслаждения и чихала от аллергии, стонала и чихала поочерёдно.

– Я прощу её и не осужу! – отрешённо объявил себе Энгусов. – Этак размашисто, по-достоевски! Никогда не попрекну логосом! Никогда не создам диссонанса! И контрактуры!

Он то жадно смотрел на происходящее, то трусливо отворачивался. «Это не реальность, это всего лишь инсталляция. Лживый зрительный месседж!..» – убеждал себя он.