Последнее испытание

– Пап, но что ты будешь делать, если у тебя не будет юридической практики? Я никогда даже представить себе не могла, что ты отойдешь от дел.

– Ну другие же как-то решают эту проблему? Буду много читать. Путешествовать, если здоровье позволит. Возможно, я смогу выступать в роли посредника или консультанта. Может, буду время от времени брать на бесплатной основе дела в суде в Центральном судебном офисе.

Разумеется, в действительности Стерна никогда в жизни не прельщала такая перспектива. Он вовсе не мечтал стать загруженным по горло государственным адвокатом, защищающим каких-то бродяг, которых приводят в зал суда в оранжевых комбинезонах закованными в наручники. Появление в таком месте Стерна самому ему кажется таким же бредом, как если бы в суде вдруг откуда ни возьмись материализовался Супермен в своем знаменитом плаще с капюшоном и заявил, что собирается встать на защиту Правды, Справедливости и Американского образа жизни. Впрочем, на самом деле, если бы Стерну пришло в голову выступить в суде в роли бесплатного защитника, его, вероятно, узнал бы только судья да еще кое-кто из пожилых местных служащих, но уж никак не его воображаемый клиент.

В конце концов Марта и ее отец обо всем договорились и согласовали соответствующее совместное заявление. Суть его свелась к следующему. Марта согласилась отложить свою отставку до завершения процесса по делу Пафко. После этого юридическая фирма «Стерн-энд-Стерн» должна будет закрыться. Стерн предвидел, что многие его коллеги воспримут это решение негативно. Ведь он сам часто заявлял, что не понимает, почему более или менее здоровый человек должен прекращать заниматься делом, в котором он больше всего на свете хочет преуспеть. Десять лет назад даже в худшие моменты курса химиотерапии он, не чувствуя в себе сил даже на то, чтобы встать с кресла, тем не менее оставался в своем офисе.

После того как умерла Хелен, все вокруг твердили ему, что, если брак был счастливым, тот из супругов, кто пережил другого, либо умирает в течение года, либо живет долго. Но ведь жить долго не означает жить прежней жизнью, разве не так? Даже в таком печальном случае период пересмотра жизненных ценностей и приоритетов может и должен придавать человеку дополнительную энергию. Стерн много раз так говорил. Но по ночам ему часто кажется, что он словно проваливается в какую-то пропасть, пустоту, страшную, как сама смерть. И все же он старается казаться решительным и непреклонным. Так или иначе, но для Марты и него самого судебный процесс по делу «Соединенные Штаты Америки против Пафко» станет концом юридической карьеры. Это, разумеется, резко повышает ставки – в самом разном понимании этого выражения.

– Пап, ты должен быть осторожным, – говорит Стерну Марта. – Если я правильно улавливаю настроение Сонни, она, скорее всего, полагает, что ты пытаешься надавить на нее, демонстрируя, что ты стар и сбит с толку. Она достаточно хорошо тебя знает, чтобы понять, как сильно тебе хочется, чтобы на твоем последнем процессе твоего подзащитного признали невиновным – особенно в ситуации, когда никто не верит в твою победу.

Услышав слова дочери, Стерн хочет запротестовать, но удерживается от искушения. Победа в чем-то похожа на секс – у человека всегда рано или поздно возникает желание испытать подобное снова.

– Но ты ведь не хочешь, чтобы она подумала, будто ты ради получения желанного результата переступишь черту, – продолжает тем временем Марта. – В этом случае ты разрушишь отношения с Сонни, а они так много значат для нас обоих. И для Кирила тоже будет плохо, если Сонни потеряет к тебе уважение.

Стерну ничего не остается, как кивнуть. В течение шестидесяти лет он занимался юридической практикой, веря в то, что его долг перед законом даже выше его долга перед клиентами. Если во время своего последнего процесса ему как профессионалу придется выйти за рамки того, что он всегда считал допустимым, за границы, которые он никогда не нарушал, это будет катастрофой для его самооценки.

II. Убийство

7. День второй: жертвы

Правительство начинает процесс против Кирила Пафко в среду утром с представления суду показаний миссис Акины Колкитт из Гринвилла, штат Миссисипи. Миссис Колкитт говорит медленно и безупречно вежливо. По возрасту она годится в бабушки многим из находящихся в зале. Однако с годами она если и располнела, то совсем чуть-чуть, и седины в ее волосах немного. На щеках ее горят яркие пятна румянца, а по прическе видно, что миссис Колкитт все еще продолжает спать в папильотках. В весьма мрачных деталях она описывает смерть своего мужа, Герберта. Мистер Колкитт начал принимать «Джи-Ливиа» практически сразу же после того, как препарат появился в продаже, поскольку его врач-онколог возлагал на лекарство большие надежды. Но однажды ночью, после четырнадцати месяцев применения препарата в виде инъекций, проводившихся раз в две недели, у пациента резко поднялась температура и началась тахикардия, так что его госпитализировали. На следующее утро он скоропостижно скончался на глазах миссис Колкитт, находящейся рядом с ним в палате. Смерть была мучительной – у пациента наблюдались озноб, мышечные спазмы, приступы удушья и неконтролируемая рвота. От того, что Герберт Колкитт задыхался и ему приходилось бороться за каждый глоток воздуха, лицо его налилось кровью. Команда реаниматологов сделала все возможное, но спасти его не удалось.

– Казалось, будто сам Сатана навалился на Герба и душит его, – говорит вдова умершего пациента.

Показания миссис Колкитт кажутся весьма убедительными и должны произвести впечатление на присяжных. Для прокурора это дополнительный аргумент в пользу того, чтобы дать ей выступить в качестве первого свидетеля обвинения. Явно озадаченные внезапно возникшими у мистера Колкитта симптомами, его врачи с согласия родственников сразу же поручили студенту-медику, проходившему практику в больнице, сделать видеозапись происходящего. Продолжительность ролика в итоге составила около двадцати секунд, но это поистине сокрушительный видеоматериал.

Опрос первого свидетеля проводит помощник федерального прокурора Дэн Фелд. Когда видеоролик заканчивается и монитор наконец гаснет, Фелд бросает на миссис Колкитт потрясенный взгляд.

– Благодарю вас, – трагическим шепотом произносит он и садится на свое место. Пока на подиум поднимается Марта, в зале все еще продолжает царить полная тишина.

Представившись миссис Колкитт одним из адвокатов Кирила, Марта жестом указывает на стол защиты и говорит:

– Миссис Колкитт, мы все выражаем вам наши глубочайшие соболезнования.

Защитники заранее договорились именно о такой линии поведения, посчитав, что присяжные отнесутся с большей благосклонностью к сочувствию вдове, если его выразит адвокат-женщина.

– Спасибо, мэм, – отвечает миссис Колкитт.

– А теперь, миссис Колкитт, позвольте мне задать вам вопрос о лечении вашего мужа препаратом «Джи-Ливиа» до столь печальных последних событий. Не кажется ли вам, что благодаря «Джи-Ливиа» вашему мужу стало лучше?

– Протестую, – вмешивается Фелд.

– Основания? – осторожно осведомляется Сонни, чуть наклонив голову.

– Вопрос о том, был ли препарат «Джи-Ливиа» эффективен или неэффективен на протяжении какого-то периода времени, не имеет отношения к делу. Мы пытаемся выяснить другое, а именно – убил он пациента или нет.

– Миссис Стерн? – поворачивается судья к Марте.

– Нам кажется, ваша честь, что, помимо прочего, позитивное действие «Джи-Ливиа» вполне заслуживает упоминания со стороны защиты, а если обвинение считает, что таковое отсутствовало, то оно, вне всякого сомнения, должно это доказать.

Сонни ненадолго задумывается, после чего заявляет:

– Протест отклонен.

– Ваша честь, можем мы просить выслушать нас? – спрашивает помощник прокурора.

– После свидетеля, мистер Фелд. Что же касается миссис Стерн, то она может продолжать.

Марта просит стенографистку зачитать вопрос, который был задан свидетельнице минуту тому назад.

– Доктора и медсестры говорили, что его состояние улучшилось, – отвечает миссис Колкитт.

– Снимки указывали на уменьшение размеров опухоли, – снова обращается к вдове Марта.

– Да, мэм. Именно это все и говорили.

– А вы сами замечали, что ему становилось лучше?

– Поначалу – да, мэм. Намного лучше. Он очень тяжело переносил химиотерапию и все остальное. Да, ему стало гораздо лучше.

– Миссис Колкитт, вы были женой пациента. Вы могли бы сказать, что благодаря «Джи-Ливиа» качество жизни Герберта улучшилось?

– О да, мэм, – отвечает свидетельница. – Пока лекарство его не убило. На мой взгляд, знаете ли, это не то, что я могла бы назвать улучшением. – В зале звучит сдержанный смех, и лицо миссис Колкитт приобретает слегка сконфуженное выражение. – Я вовсе не пытаюсь острить – ничего подобного. Но я бы сказала, что Герби поначалу в самом деле стало полегче. Потому что он ведь хотел жить.

До этого женщине удавалось удерживаться от слез, но тут ее силы иссякли. Она подносит вышитый носовой платок, обернутый вокруг ее кисти, к глазам.

Фелд, которому судья дает возможность повторно опросить свидетельницу, интересуется у миссис Колкитт, хотела ли бы она, чтобы ее мужа снова лечили препаратом «Джи-Ливиа», если бы можно было повернуть время вспять.

– Нет, сэр, ни в коем случае. Он не прожил столько времени, сколько, по их словам, ему давали врачи.

На этом опрос миссис Колкитт заканчивается. Стерн замечает, что все присяжные без исключения внимательно наблюдают за тем, как она покидает зал суда в сопровождении сына и невестки. Приняв решение включить в список обвинений против Кирила еще и обвинение в убийстве, команда федерального прокурора, похоже, получает солидное преимущество в противоборстве с защитой на начальной стадии процесса.

Именно Марта, у которой более близкие, чем у ее отца, и не настолько формальные отношения с Мозесом, несколько месяцев назад первой узнала поразительную новость, что федеральный прокурор собирается, помимо прочего, обвинить Кирила в убийстве. Это казалось классическим примером того, что юристы называют «перегруженностью обвинения», – в подобных случаях, когда прокуроры пытались, образно говоря, выдать мозоль за опухоль, это зачастую приводило к падению доверия к ним.

Но по мере того, как Стерны занимались подготовкой процесса и самого Кирила к судебному разбирательству, они начали понимать логику Мозеса. Получалось так, что буква закона в данном случае гораздо благоприятнее для обвинения, чем Стерн предполагал, с учетом того, что данная статья никогда не рассматривалась в подобном контексте. Согласно законам штата в округе Киндл, убийство первой степени означает осознанное лишение кого-либо жизни, то есть «действие, которое вызывает смерть… либо создает высокую вероятность физической смерти или существенного телесного ущерба для того или иного лица». Представители обвинения исходили из того, что Пафко знал о высокой вероятности летального исхода для некоторых пациентов, но при этом продолжал добиваться допуска в торговую сеть препарата «Джи-Ливиа» даже после результатов тестирования.

Имея дело с Мозесом, никогда нельзя было сбрасывать со счетов его приверженность моральным устоям, провозглашенным в Ветхом Завете. Он считает Кирила дурным человеком, совершившим неправедное деяние. С точки зрения прокурора, Пафко не только солгал ради получения выгоды, но еще и подверг тысячи людей смертельной опасности, что стоило некоторым из них жизни. Так что, по мнению Мозеса, судить Пафко за это – совершенно справедливо.

Но дело не только в этом. Марта и ее отец, заранее прокручивая возможные варианты ходов, которые ожидались во время судебного процесса, были вынуждены признать: Мозес, включив в обвинение еще и убийство, получил важное тактическое преимущество. Если бы речь шла о разбирательстве только по делу о мошенничестве, процесс оказался бы весьма скучным и утомительным, изобилующим всевозможными бюрократическими процедурами. Что еще хуже для правительства, подразумевалось, что Кирил благодаря своему мошенничеству ввел в заблуждение УКПМ и, скрыв часть результатов тестирования, а именно якобы имевшие место случаи смерти, заставил одобрить препарат для коммерческого использования. Все это неизбежно потребовало бы дальнейшего расследования. Однако в данном случае с точки зрения закона вопрос о том, действительно ли кто-то умер именно из-за использования «Джи-Ливиа», был не вполне уместен. Так что присяжным наверняка давалось указание не спекулировать этой темой.

С другой стороны, раз в обвинении фигурировало убийство, прокуроры с большой степенью вероятности могли доказать фатальное воздействие «Джи-Ливиа» на отдельных пациентов. Поэтому для них имело смысл предоставить присяжным впечатляющие показания членов семей умерших, на глазах которых угасали их близкие. Далее можно было вызвать в суд лечащих врачей, которые вполне могли засвидетельствовать, что не сумели спасти своих пациентов, поскольку не были предупреждены о вероятности тяжелой аллергической реакции на новый препарат (а именно такое мнение сложилось у большинства медиков, принимавших участие в описываемых событиях). Таким образом, суммарное впечатление, которое складывается у присяжных в ходе любого судебного процесса и которое приходится учитывать, с самого начала было бы не в пользу подсудимого. Другими словами, стороне защиты сразу нанесли бы тяжелый удар.

И тем не менее то, что Кирила обвинили, помимо прочего, еще и в убийстве, несколько укрепило пусть и весьма скромные надежды Стерна на оправдание его подзащитного. Для жюри именно этот пункт, а не мошенничество, должен был стать центральным в обвинении. А между тем существует немало препятствий, как с точки зрения закона, так и с точки зрения фактов, которые делают весьма сомнительной возможность доказать, что подсудимый виновен в убийстве. Если Стерны помешают повесить на подсудимого убийство, это увеличит вероятность того, что присяжные откажутся признать обвинение полностью.

После того как миссис Колкитт покинула зал суда, Сонни объявила перерыв, чтобы обсудить заявленный Фелдом протест. Суть его сводилась к тому, что, по мнению помощника федерального прокурора, защита не должна задавать родственникам погибших вопрос о том, вызывал ли «Джи-Ливиа» улучшение состояния больных.

– Показания родственников жертв, – говорит Фелд, произнося слово, которое он не может употреблять слишком часто, – берутся только для того, чтобы обосновать, что «Джи-Ливиа» в самом деле убил пациентов, о которых идет речь. Так требует законодательство. А вопрос, оказывало ли лекарство положительный эффект на протяжении какого-то времени, к делу отношения не имеет.