Последнее испытание

– Да, но почему? Вернитесь назад на восемнадцать месяцев, к тому моменту, когда я ушла из компании. Кирил ведь не оставил меня в покое после этого. Он постоянно преследовал меня по телефону, уговаривал вернуться в «ПТ», вернуться к нему. Он то и дело говорил: «Я не понимаю, почему нужно что-то менять». Меня это оскорбляло, Сэнди. И, если честно, причиняло боль.

Самонадеянность Кирила подчас действительно зашкаливала и казалась просто необъяснимой, особенно когда он бывал пьян. Похоже, он надеялся, что ему удастся уговорить Иннис согласиться на изменение статуса с его любовницы на его вторую любовницу. При этом Ольга в этой ситуации автоматически занимала следующую позицию после Донателлы.

– В конце концов я сказала ему, что если он будет продолжать мне названивать, то я добьюсь охранного ордера, – подытожила Иннис.

– Охранный ордер и запись телефонного разговора – это совершенно разные вещи.

– Нет, – Иннис отрицательно качнула головой. – Я не хотела давать ему возможность сделать вид, будто его звонки вызваны всего лишь деловой необходимостью. Я собиралась сказать ему, что использую диктофон – это был самый простой способ заставить его немедленно повесить трубку. Я знаю, что вы слышали запись. Я с самого начала предупредила его, что записываю наш раз-говор.

Это была правда. В самом начале беседы Иннис сказала: «Кирил, я пишу это на диктофон. Я ведь просила тебя перестать мне звонить». «Ну так отключи запись», – ответил доктор Пафко. Потом Кирил утверждал, что слышал щелчок, как будто нажали кнопку, и решил, что диктофон перестал работать. А тут еще что-то пискнуло в трубке. Иннис, однако, заявила, что Кирил ошибся – она не останавливала запись, а переключила телефон на громкую связь. Дело в том, что Кирил своим звонком застал ее за мытьем посуды, и у нее были мокрые руки. Так или иначе, тот факт, что Кирил просто ошибся, с юридической точки зрения ничего не меняет.

Далее в разговоре с Иннис Кирил сказал, будто только что узнал, что некоторые пациенты, принимавшие «Джи-Ливиа» внезапно умерли, возможно, вследствие аллергической реакции, которая произошла через год после начала лечения. Затем последовали несколько секунд молчания. По поводу того, что они могли означать, на процессе должна была разыграться бурная дискуссия. Кирил не сказал чего-то вроде: «Как это могло случиться?», или «Тебе об этом что-нибудь известно?», или, наконец, «Я просто в шоке от этого». То есть он не произнес ни одной из тех расхожих фраз, обычно демонстрирующих удивление и тревогу, которые его адвокат написал бы в сценарии, имей он такую возможность. Но даже такой скептик, как Марта, признает, что тон у Кирила, когда он сообщает эту новость Иннис, изумленный и озадаченный.

Иннис на записи ответила ему следующее: «Мне жаль это слышать. Но почему ты звонишь мне?»

Кирил что-то неразборчиво мямлит, а затем произносит: «А что мне еще делать?»

«Продавай свои акции», – со смехом произносит Иннис. После этого Кирил говорит то, что должно нанести по нему страшный удар: «Но мне ведь нельзя этого делать, так?»

«Я не знаю, Кирил. Позвони юристу. Меня все это не касается», – говорит Иннис и вешает трубку.

И вот теперь, сидя у бассейна во внутреннем дворике дома доктора Макви, Стерн спрашивает ее:

– Вы согласны с тем, что его голос звучит удивленно, когда он рассказывает вам о материале, который собираются опубликовать в «Джорнэл»?

Доктор Макви, размышляя, несколько раз склоняет голову то в одну, то в другую сторону.

– Мне в самом деле показалось, что он находился в шоковом состоянии. Вы сами можете послушать.

– Но казался ли он удивленным по поводу того, что Хартунг, та самая журналистка, собиралась написать о лекарстве?

– Я действительно удивилась. Но первой и главной моей мыслью, Сэнди, было то, что все это больше не имеет ко мне никакого отношения. – Иннис, сидя на стуле, резко наклоняется вперед, ссутулив спину. От этого движения ее пляжная юбка слегка задирается, обнажая стройные бедра, на которых возраст никак не сказался. Доктор Макви небрежно поправляет юбку рукой, но она остается практически на том же месте.

– Вот что, не надо пытаться заставлять меня как-то толковать запись разговора. Вы можете сами его послушать. – Вероятно, произнося эти слова, Иннис тоже следует советам Рекса – они, скорее всего, состоят в том, что ей не следует мешать прокурорам делать свое дело и злить их. – Я просто хочу сказать, что записала тот разговор не для того, чтобы поквитаться с Кирилом.

– А у вас были для этого основания?

– Да, черт возьми, у меня были для этого основания. За последние тридцать с лишним лет я провела рядом с Кирилом больше времени, чем кто-либо другой. Я спала с ним, я работала бок о бок с ним, я слушала его и временами поправляла его – когда могла. Я снабжала его идеями и позволяла ему приписывать их себе. Я совершала все те глупости, которые совершают ради любимых мужчин женщины моего поколения, когда им кажется, что их тоже любят.

Тут Иннис на какое-то время умолкает и погружается в созерцание стоящего между ней и Стерном круглого плетеного стола. Затем она, словно очнувшись, интересуется:

– Так о чем я говорила?

– Насколько я понимаю, о любви, – просто отвечает Стерн.

На губах доктора Макви появляется горькая усмешка.

– Да, верно. О любви. Но имеет ли смысл о ней говорить и вообще произносить это слово? Я привязалась к Кирилу. Стал ли он мужчиной моей жизни? Да. Но не заблуждайтесь – у нас были очень сложные отношения. В течение многих лет он брал на работу в лабораторию молодых женщин, исходя главным образом из их внешности. Со многими из них он спал, я уверена в этом. А я сдерживалась и не устраивала скандалов, потому что и в моей жизни тоже случались другие мужчины. Да и как я могла вести себя иначе, если он каждый вечер отправлялся домой, к Донателле? Некоторые из тех мужчин, о которых я сказала, были всерьез интересны мне или возбуждали меня. С другими я заводила шашни главным образом назло Кирилу. – Иннис ставит стакан на стол и потряхивает головой, словно боксер, пытающийся прийти в себя после сильного удара. – Давайте поговорим о чем-нибудь еще, Сэнди. Что еще я могу вам рассказать?

Стерн переходит к вопросам, которые касаются центральной части обвинения. Речь идет о якобы имевшем место мошенничестве Кирила в тот период, когда проходила завершающая часть восемнадцатимесячных клинических испытаний. Предполагается, что именно оно открыло дорогу для преждевременного одобрения «Джи-Ливиа». Как и большинство производителей фармацевтической продукции, «ПТ» для проведения клинических испытаний наняла другую, независимую компанию – «Глоубал Интернэшнл». В последние месяцы испытаний специалист по статистике компании «Глоубал», доктор Венди Хох, заметила, что недавно имел место резкий всплеск количества внезапных смертей, и предупредила об этом младшего медицинского директора «ПТ», который сразу же ввел в курс дела доктора Лепа Пафко.

По версии Лепа, он немедленно проинформировал обо всем своего отца. Леп и Кирил договорились, что, когда Леп вернется в понедельник с проходившей в выходные в Сиэтле конференции, отчеты будут предоставлены группе независимых экспертов. Они осуществляли контроль за проведением клинических испытаний лекарства прежде всего с точки зрения безопасности и могли расшифровать и проверить отчеты на предмет того, являются ли случаи смерти пациентов результатом использования «Джи-Ливиа». Однако в понедельник Кирил сообщил Лепу, что использовал комплект кодов «ПТ» для экстренных ситуаций и расшифровал данные сам, что было явным нарушением правил, установленных до начала испытаний. Затем Кирил позвонил Венди Хох, а после разговора с ней заявил, что они с ней определили: данные об этих внезапных смертях не что иное, как технический сбой в компьютерной системе, в результате которого зафиксировали смерть пациентов, которые в действительности просто выведены из числа участников исследования. Доктор Хох внесла соответствующие коррективы в базу данных.

Рассказ Иннис имел не столь катастрофический для Кирила характер, как версия Лепа, но все же подтверждал наиболее важные моменты того, что сообщил адвокату сын главного фигуранта обвинения. Доктор Макви поведала Стерну, что в какой-то момент – это было в сентябре 2016 года – Кирил сказал ей, что он обеспокоен данными клинических испытаний «Джи-Ливиа». Через несколько недель, когда она спросила его об этом, Кирил сказал ей, что проблема решена. Больше она никогда про это не вспоминала. Этот разговор всплыл в ее памяти только тогда, когда следователи начали задавать ей вопросы.

– А Кирил говорил вам о том, что, как он выяснил, все дело было в компьютерном сбое? – интересуется Стерн.

– Он сказал на эту тему всего несколько слов, Сэнди. Честно говоря, мы с ним в то время уже почти не разговаривали.

Несомненно, из-за Ольги, делает про себя очевидный вывод Стерн.

– Понимаете, – продолжает Иннис, – это был разговор на бегу. Помнится, я спросила его о делах только потому, что мы на какие-то секунды остались с глазу на глаз, и я искала подходящую тему, чтобы перекинуться с Кирилом хоть словом. С таким же успехом я могла бы заговорить с ним о погоде.

– Как я понимаю, он не сказал ничего такого, что не вязалось бы с его утверждением о компьютерном сбое и ошибке кодирования. Верно?

– Да, пожалуй. Но я не знаю, что он имел в виду, когда сказал, что проблема решена.

– Ладно, Иннис, позвольте мне спросить вас еще вот о чем. За все те годы, в течение которых вы работали бок о бок с Кирилом, вам приходилось когда-либо видеть, чтобы он фальсифицировал данные?

– Нет, не могу этого сказать. Знаете, когда я познакомилась с Кирилом, он уже был очень большим человеком – и получал наслаждение от этого. В лаборатории на него работали тысячи сотрудников. Он председательствовал на всевозможных мероприятиях. Но реальной научной работой – исследованиями, оценкой их результатов, фиксацией данных – занимались другие.

– Но все же вы считаете его великим ученым, разве нет?

– Я рассматриваю Кирила как великого человека. Как ученый он обладает интуицией и умеет разглядеть перспективные направления. Какой он медик, одному богу известно. А вот в искусстве получения грантов ему нет равных. Но можно ли его назвать великим ученым? Я не очень понимаю, что это значит. Мужчины и женщины, которые могут создавать теории, как Кирил, – таких немного. Но куда реже встречаются те, кто не только может создавать теории, но и понимает, как их можно доказать. Такие люди умеют не только мыслить глобально, но и решать проблемы во всех их деталях и подробностях. Кирил – исключительный человек в том, что касается первого, но не второго. Доказывать что-то, заниматься таким кропотливым делом, как постановка экспериментов – такие вещи, по-моему, кажутся ему скучными. Лучший ученый, с которым мне доводилось работать за все эти годы, – это Леп.

– Леп?

– Леп действительно великий ученый. Но Кирил никогда в полной мере не воздаст ему должное. «Джи-Ливиа» в гораздо большей степени результат работы Лепа, чем Кирила.

С дилетантской точки зрения Стерна, Леп занимался вполне обычными вещами, в частности исследованиями уже созданного препарата, то есть выполнял более или менее понятную работу по тестированию лекарства, используя метод проб и ошибок. Однако на самом деле он использовал методы компьютерного моделирования, чтобы выделить молекулу, которая в конечном счете превратилась в «Джи-Ливиа».

– То, чем занимается Леп, – поясняет Иннис, – навсегда изменит сам процесс фармацевтических исследований.

– Я слышал подобные оценки не только от вас, Иннис, но Леп отказывается признать их соответствующими действительности.

– Наверное, кто-то скажет, что Леп – верный сын. Или что он знает свое место. Он всегда был очень осторожен и старался не наносить ущерба авторитету и славе отца.

– Вам нравится Леп?

– Да, он всегда мне нравился. И даже очень. Он очень спокойный. Ироничный. Не могу сказать, что все эти годы моя симпатия к нему была взаимной. Мы с ним не конфликтовали, но он очень любит мать, и я знала, что мои отношения с Кирилом его возмущали – и это понятно. Но со временем он привык ко мне. Самое забавное, что, когда на сцене появилась Ольга, наши отношения с Лепом стали теплее.