Замок из дождя

– Отчего? – Левина остановилась.

– Княжна-то Юлия басурманка.

– Как так? – не поняла баронесса.

– Так и не православная.

– Откуда знаешь?

– Так среди челяди слухи ходят, что церкви избегает, а по вечерам сядет за стол блюдце пред собой положит, книгу какую-то и давай по-тарабарски бубнить, а потом сильно плачет, чисто на слезы вся исходит.

– И глупа же ты, Аграфена, всякую дурь в дом несешь, челядь наша всякое может придумать.

– Дурь то может она и дурь, а вот которую ночь младой граф под вашими окнами вздыхает.

– Углядела, – Эльза озорно улыбнулась, – жалко его. Мается от своих мечтаний, не спит, – Эльза сорвала, веточку, слегка уколовшись.

– Мука мне с ним, няня, чистая мука. И любить не люблю, и прогнать не могу. Он мне напоминание о том, что я живая, и тоже когда-то молодой была. Хотя он дерзок бывает и слишком самовлюблен.

– А хочешь, сердце мое, я на него собак спущу. Отважу.

– Няня, … каких собак?

– Не злых. Чуть покусают и ладно, – Аграфена посмотрела на хозяйку своими добрыми глазами. Левина обняла старушку, и так ей захотелось тепла и заботы о себе, что женщина глубоко вздохнула.

– Пойдем, Аграфена, чай пить. Самовар уже, поди, закипел, – проговорила Эльза, думая о Павле.

Когда Панютин, оказался в Петербурге, он, недолго думая, разыскал дом графа Формера, что на углу Садовой улицы. Леонтий Потапович сидел в кресле посреди небольшого кабинета за столом и раскладывал пасьянс. Он любил это дамское занятие, успокаивающее нервы. За спиной хозяина висел огромный портрет молодого человека в драгунской форме с пулевым отверстием подле сердца, дорисованным и простреленным чей-то рукой. Петр Сергеевич вошел в кабинет решительно и без церемоний, оттолкнув слугу, пытавшегося преградить ему путь.

– Явился, наш доблестный защитник. Я ждал тебя, – без предисловий неожиданно произнес граф Формер, в глазах которого угрожающе заплясали огоньки ненависти, когда он в упор посмотрел на вошедшего Панютина. Рука Леонтия Потаповича выложила из ящика стола дуэльный пистолет, и демонстративно положила поверх пасьянса.

– Что, вам, нужно от Эльзы Львовны? – начал грозно Петр Сергеевич.

– Эльза. Тебя всегда интересовала только Эльза. Бьюсь об заклад, она до сих пор не знает, отчего это с её благоверным случилась дуэль, – слова Формера стекали с его языка, как яд.

– Разве можно назвать это дуэлью? Он стрелялся с Вешняковым, а твой сын выстрелил ему в спину. Война же, передовая, никто ничего не докажет. Может шальная пуля. И это после вашего уговора с бароном, – слова Петра гремели обличающим громом, заполняя весь кабинет.

– Уговор. Глупость. А Карл умел хорошо стрелять, – с гордость произнес Леонтий Потапович.

– Великолепный Карл Формер совершил бесчестный поступок, – парировал Панютин.

– Да, но он достойный сын своей родины. Вы русские, отчего-то полагаете, что иностранцы служащие вашему императору, должны забывать о своей стране, своей семье, и долгом перед ней, – Формер не намерен был уступать.

– Однако, милостивый государь, я пришел говорить не о Карле, а о баронессе Левиной. Ежели вам вздумается причинить ей хоть малейшую неприятность, я не пощажу вас, и вашу репутацию.

– Полковник русской армии!? Ну, дуэль с моим сыном, это дело чести. Но месть, это не ваше ремесло. А мое, – прошипел граф Формер, – и я сполна воспользуюсь им. И есть те, кто захотят мне помочь.

Панютин чувствовал свое бессилие, впервые он не мог защитить того, кем дорожил больше жизни.

– Не пытайтесь меня запугать, полковник. У вас нет доказательств. Ни одного. Убирайтесь со своими угрозами! Никто вам не поверит!

Формер убрал пистолет, глядя, как уходит человек, который убил его сына на дуэли. Леонтий Потапович никуда не спешил, вот уже много лет он жил своей местью, и теперь его план казался ему великолепным. Смерть Панютина была ему не нужна, он хотел доставить, как можно больше мучительных моментов этому человеку. А потом он решит нажимать на курок или нет. Но иногда, в приступе ярости и желания неотвратимой мести Формер жаждал гибели полковника, и это желание жгло его, наполненное ядом, сердце. И тогда другие планы в его голове стремились к своему воплощению.

Панютин сидел в ресторации, перед ним стоял штоф анисовой водки, стерлядь с зеленью, черная икра и тушеное мясо бёф-брезе. Посетителей почти не наблюдалось. Петру хотелось забыться. Перед его мысленным взглядом снова и снова проходила дуэль с Карлом Формером, его дерзкое улыбающееся лицо смотрело на него застывшим взглядом убитого человека. Петр опрокинул стопку водки, звук выстрела стоял в его голове, и голос Елизарова: «Ты убил его. Все кончено». Он опустошенно посмотрел на дно стопки. Эльза, как наваждение стояла перед его мысленным взором, и от этого делалось нестерпимо больно. Панютин никогда не позволял себя надеяться на брак с ней, не пытался приблизиться или объясниться, молчал о чувствах, нося все в себе. А когда боль становилась нестерпимой, стремился на войну, или уезжал на Кавказ. Но сегодня мука, страсть и любовь сводили его с ума, и очередная порция водки довершала это помешательство. Замутненный разум полковника рисовал любимые черты Лизы, и строгий взгляд красивых глаз. Он слишком хорошо знал, как выглядит этот отказ молчаливый и жестокий. И от того ему становилось ещё более невыносимо. Она предпочла его друга, и стала его женой. И Петр всегда уважал этот выбор, но любовь от этого не уходила из его сердца. Казалось бы, с гибелью барона Левина, дорога к Эльзе была открыта. Но Панютин никогда не позволял себе нарушать границы приличия в память о своем друге. И ему удавалось это долгие годы. За это время он успел жениться на сестре Ирины Муравлиной Зинаиде, и стать вдовцом. Когда-то давно, глядя в глаза своей жены, он старался не искать в них взгляд любимой Лизы, который рисовала его воображение, но это удавалось не всегда. Жизнь течет и изменяется, порой разрушая наши убеждения. И теперь Пётр задумался о том, что так быстро прошло более пятнадцати лет, и даже сын его друга барона Левина уже стал взрослым. Может быть, теперь ему пора объясниться с Эльзой до конца? Пусть она ответит, считает ли она возможным выйти замуж за него. Панютин опрокинул еще одну стопку водки, пытаясь заглушить беспокойство, которое возникало в нем при мысли о графе Формере.

Тем временем, Евгений, наконец, отважился на разговор с Юлией, и выбрал для этого день, когда вся молодежь решила ради забавы идти по ягоды, вырядившись в крестьянские платья. Юлия, Вера и Анна в чудесных сарафанах и платках с хохотом неслись от дома Муравлиных с корзинками, а за ними чинно шли Яков, Павел и Евгений. Затея всем нравилась, кроме Мелецкого, который был вынужден подчиниться строгому взгляду и наказу матушки. Прогулка была не столько за ягодами, сколько каждый надеялся остаться с предметом своего обожания наедине, поэтому пение жаворонков, дурманный запах цветов, смелый полет шмелей, наполнявшие пространство, казались романтическим дополнением к ситуации. Самыми счастливыми и довольными выглядели Яков и Вера, которые постоянно шептались и смеялись так заразительно, что округа одобрительно кивала листьями и стеблями трав. Левин значительно отставший, и вошедший в лес за Юлией и Павлом, стал невольным слушателем их разговора.

– Помилуйте, граф, отчего вы всегда гоните меня, – голос Юлии умолял, – ваша матушка готова прислать ко мне сватов, как только вы, согласитесь.

– Этого не будет. Вы навязываетесь мне, как какая-нибудь кокотка! – раздраженно вырвалось у Павла.

– Кокотка?! Вам известно, что я восхищаюсь вами, а вы пользуетесь этим …

– Нет, это вы пользуетесь этим! Я не давал вам никакого повода надеяться.

– Не гоните меня, я умоляю вас, – княжна заплакала, пытаясь подойти к Мелецкому поближе.

– Успокойтесь, княжна, ведите себя пристойно. Я не люблю вас, и я никогда от вас этого не скрывал. Уделите внимание тому, кому вы действительно нужны.

– Кому же?

– Молодому барону Левину.

– Вы хотите предложить меня барону? – с вызовом проговорила девушка.

– Прекратите! Я не желаю продолжать разговор в подобном тоне! – Павел высказывался очень резко. Слышавший это Евгений был ошеломлен, он выбежал из леса, и наткнулся на задумчивую Анну, которая шла медленно, тоже отстав от всех. Молодая Муравлина как – то обеспокоенно и заботливо поглядела на него, и кротко спросила.

– Что с вами, барон, вы бледны?

Женя внимательно оглядел ладную фигурку Анны, её милые неброские черты бледного лица, и тихо проговорил.

– Анна Павловна, будьте моей женой.

Удивлению Муравлиной не было предела. Она ошеломленно молчала, пытаясь осознать происшедшее.

– Евгений Александрович, вы шутите? – тихо проговорила Анна.

– Нет. Вы нравитесь мне, я полагаю вас достойной девушкой, и хотел бы видеть вас своей женой, – отчеканил Левин.

Муравлина не знала, что ответить, глядя на загадочное выражение лица молодого барона. Да, она втайне от всех вздыхала по Жене, но полагала, что не может рассчитывать на ответные чувства. А тут такое. Когда на следующий день о предполагаемой свадьбе узнали матери, они, ровно сговорившись, без не нужной огласки, быстро собрались в кабинете в имении Левиных. Эльза сидела в старом потертом кресле, Ирина ходила из угла в угол, иногда глядя на Женю и Аню, сидящих, перед ними на диване.

– Ну, нет. Это же невозможно! – возмущалась княгиня Муравлина. – Евгений, ты же не любишь мою дочь. Я уже видела, чем кончаются такие браки.

– Ты про тетю Иду, но, мама …

– Помолчи, мне лучше знать. Я против этого поспешного брака.

Княгиня Муравлина остановилась посреди кабинета. Эльза, тоже поставленная, перед таким неожиданным фактом, была против. Ей вовсе не хотелось, чтобы влюбленная Аня, прожила жизнь подле мужа, который её не любит. И Левина постановила так.