Интеллигент

Сон снится мне странный. Будто я умер, пришел к Богу, а он мне и говорит:

– Извини, брат Интеллигент, но тебе в ад.

– Почему? – возмущаюсь, – Я ведь в тебя верил! Что за хрень, знаете ли: веришь в Него, веришь, а потом тебя в ад!

– А ты в Меня не очень честно верил, – грустно говорит Бог, – Ты в Меня верил, потому что попы вам наобещали, что будет ад. А ты многих людей не любил. Отца своего ты на самом деле не любил. Когда он тебя наказывал, ты хотел, чтобы он попал в ад. И ты в Меня верил, потому что тебе от Меня что-то было нужно.

– Ад? – уточняю я, – Мне от Тебя был нужен ад? Да я хоть сейчас позабуду, как отец себя по коленям хлопал, хочешь?

– Не хочу, – грустно ответил Бог, – Хлопай дальше, пожалуйста.

Вот какой я был развитый мальчик: такой маленький, а уже верил в ад. Неудивительно, что стал интеллигентом, когда подрос.

Плохой сон, весь берложий уют испоганил. Наверняка сейчас проснусь в дурном настроении.

Отворил глаза, как ставни, но свет в голову не проник. Темно. Похлопал себя по коленям – ноги целы? Целы. И руки тоже целы, я же ими хлопал. Уже хорошо, что так много от меня уцелело. Когда по вашему блиндажу долбают от души… интересно, а у них есть душа, у тех, что долбают? Стоп, Интеллигент, суши весла. Начнешь сейчас философствовать не в то время и не в том месте.

Я сел на попу, протянул к голове руки, протер глаза. От моих рук пахло землей, будто они копали окоп целый вечер, и впитали накопанное, как мудрость. Я потянул носом, специально понюхал руки – так вот как ты пахнешь, мудрость.

Сыростью, грязью, холодом. Неуютная какая-то сегодня мудрость, однако. Уж кому какая досталась, Интеллигент: твоя между книгами и землей, не обессудь. То туда, то сюда, то снова обратно, так и живем. Такая вот у нас философская позиция, и это еще хорошо: когда вместо философской позиции один страх, вот это тогда совсем убого.

Таблетки все-таки были хорошие: голова прочистилась очень быстро, ничего нигде не болело и ничто не казалось не бывшим – были на самом деле и блиндаж, и модуль, и капсулы, вот они, обе. Я погладил бок той, что слева: слегка теплая, пластмассовая на ощупь, совсем не страшная. И не скажешь, что внутри не совсем живые.

Нам с Лешиком однажды пришлось ночевать в подвале с тремя жмурами: так ничего, спокойно выспались до утра, а утром ушли.

– Погодите маленько, мужики, – сказал я своим друзьям, запечатанным в наносекунды, – Что бы это ни было, оно вас спасло, и это хорошо. На войне не такое бывает.

Последнюю фразу я мог бы и не говорить, потому что как раз такого на войне и не бывает. Слишком быстро все произошло, особенно высадка меня в эту берлогу. Хотя, что спасет русского, как не берлога? Мне сейчас надо парней прикопать, и к своим. Родион говорил, что капсулы можно хоть на сто метров зарыть, ничего с ними не будет.

А он, Родион, через несколько витков попробует снова появиться, и обязательно что-нибудь придумает.

– Ладно, – сказал я, – Пусть придумывает свое, а мне надо свое придумывать. И придумал я на самом деле вас прикопать, пацаны, потому что дороже ваших гробов сейчас ничего у меня нету.

Родион говорил, что нельзя эти капсулы никому показывать, но я и сам это понял. А еще он обещал рассказать «через несколько витков», о том, кто он такой и что здесь делает.

Не забыть бы спросить, почему он не зеленый. Я привык, что инопланетяне зеленые. Или они зеленые, пока растут, как наши помидоры? Отсюда вывод: сеньор Помидор – это взрослый созревший инопланетянин.

Развеселив себя самого подобными умственными выкрутасами, я принялся за дело. Выбрался из берлоги и попал прямиком в ночь, звездную, странно тихую, будто и нет войны. Наконец-то меня хоть что-то удивило – эта странная ночная тишь. Я даже уши поковырял своими грязными пальцами, но тишины не стало меньше.

Стараясь не будить спящую ночь, я забрался на вершину берлоги и попрыгал, после каждого приземления прислушиваясь к движению земли под ногами. Через несколько скачков земля начала проседать. Раскуражившись, я увеличил амплитуду прыжков, и в какой-то момент свод берлоги пошел вниз. Свалившись набок, я покатился прочь, и едва успел оказаться на ровном грунте, как гробница рухнула.

Да, это была уже не берлога, это было хранилище капсул с бойцами, моими товарищами. Почти метровый слой земли надежно прикрывал капсулы, и вероятность обнаружения этого места кем-нибудь посторонним стремилась к нулю: по местам этим никто не шляется, ибо война.

Честно признаюсь, мне легче стало. Я словно спихнул со своей души бремя неподъемной заботы об этих пластмассовых ящиках, теперь пусть земля их бережет. Наверное, мы потому и хороним своих мертвецов, чтобы передать заботу о них Богу: возьми свое обратно, Господи. Мы, по немощи своей, неспособны для них ничего сделать.

Теперь следовало подумать и о себе. Всплывшую из облаков луну я счел добрым знаком: если уж идти по лесу ночью, так лучше всего при луне.

Однако, куда идти-то… Я мог бы вернуться в расположение, но как я вернусь один? Врать я не умею, а правду сказать не могу.

Да нет, вру, конечно. Я еще как могу врать, если нужно, и если легенда подходящая. Могу соврать, что забыл. Могу соврать, что потерял. Могу, что не заметил. Чтобы выжить, что угодно могу соврать. Вот только сейчас не смогу. Потому что на физиономии моей будет написано, что вру, и каждый подумает, что я пацанов бросил. А сам выжил.

– Родион, – позвал я, – Крути давай скорее свои витки, а?

После сна действие снадобий закончилось, и я осознал свое одиночество, холод ночи и маразм ситуации, в которую влип. Не сам влип, а меня в нее вставили, как нетерпеливый малыш вставляет кусочек пазла в картину – с размаху бац по столу, вдруг подойдет? А потом огорчается и рыдает, потому что не подошло. Можно еще, конечно, края пазла подрезать и снова попробовать, ну да кто малышу ножницы выдаст? Верно, никто не выдаст. Спички, кстати, тоже детям не игрушка.

– Родион, – снова позвал я, вовсе не удивляясь нелепости этого зова, – Родик, это же трындец какой-то, что же делать-то, Родик?

Посмотрел на заваленную берлогу, и подумал: во-первых, это скорее старый окоп все-таки; во-вторых, поутру меня срисуют тепловизором с дрона, как пить дать. Так что, лучше бы мне сейчас тоже лежать в капсуле, а не болтаться на ветру стылой тряпочкой.

Пацаны вот лежат. В кои-то веки инопланетяне попались, и надо же, никому не расскажешь! Потому что изымут пацанов на опыты в настоящую уже Москву, как пить дать.

Вот чего это я все про «пить дать»… сушняк потому что. А воды нет, и еды нет, спальника нет, ничего нет, в том числе и оружия. Забавно подумалось, да? В числе многих вещей, которых у меня нет, нет и оружия. Список несуществующего, плейлист ненаписанных песен.

И я, артист несуществующего театра. С двумя гробами в берлоге. И вообще, виток – это сколько? Час? Полтора? Два? Это смотря какая орбита, я так понимаю. Чем выше орбита, тем длиннее виток. Попробую вспомнить… Гагарин летал полтора часа, и высота орбиты была… была… была… а я и не знаю, какая она была. И не знал никогда, вообще не интересовался. Триста километров? Или сто…

Или ты просто не знаешь, что делать, Интеллигент, потому и думаешь все подряд, чтобы занять ум. Займи-ка его банальным перебором вариантов, дружище.

Итак, в располагу вернуться и промолчать, или даже наврать – не вариант. Особисты, карцер, штрафбат.

Вернуться и рассказать – особисты, Москва, лаборатория. Тоже не то, чего бы хотелось.

Не возвращаться, ждать Родиона. Сколько витков ждать? Уже светает… или не светает… сейчас самое время залечь рядом с капсулами до следующей ночи, прикинуться мишкой. Можно даже лапу пососать, все равно ничего съестного в карманах. И задницу залепить, на всякий случай. Воображение у меня живое, тут же представил, как это делаю.

Потом лег я на землю, навзничь, как в детстве, разложил руки и ноги крестом, и всмотрелся в звездное небо. Звездно-лунное, если точно. Торшер луны был большой, как у деда моего в комнате, только без ножки. Я всмотрелся, но никакой ножки так и не разглядел. Наверное, луна не стоит на ножке, а висит… тогда где веревка? Всмотрелся в пространство над Луной, веревки не обнаружил. Зато снова развеселился немного, хоть спина и начала подмерзать. Скоро сяду, поберегу спину. Я люблю, кстати, поутру долго вставать. То ноги подмерзнут, то руку отоспишь, то в туалет хочется, а все равно вставать не спешу, лежу, мучаюсь, досматриваю крайний сон. Или сам придумываю продолжение, если сон интересный попался. Так и сейчас, лежу на сырой земле, а вставать не хочется.

Вот звезда пролетела над головой, будто чиркнули спичкой по небу, и не зажгли. Спутников нынче так много, что иногда за ночь можно штук десять словить.

Хочу, чтобы война скорее закончилась, загадал я желание. Зря загадал, конечно, потому что спутник не звезда, желание не исполнится. О, еще один пролетел, снова чиркнули. Ладно, все-таки пусть война скорее закончится. Все равно никакое другое желание в голову не лезет. Из головы, я хотел сказать.

– Пусть война скорее закончится, – сказал я, чтобы не только Бог, но и бесы услышали.

Бесы наших мыслей не слышат, им надо вслух говорить, или показывать действием. Надеюсь, моих бесов такое миролюбивое желание обескуражит, и они исправятся, напишут заявления в ангелы.

Я подмахну, если что. Чиркну через весь лист «согласен»… нет, напишу «да ради Бога». И дату.

Спутник снова чиркнул по небу, пролетел еще малость, остановился, потолкался на одном месте, вытаптывая себе поляну, как пассажир, только что залетевший в переполненный вагон метро… и сдал назад. Завис прямо над моей лежкой, врубил фару-искатель и принялся шарить по лесу ярким прутом света, словно искал, кого бы тут выпороть за непослушание.

Помогая себе руками оттолкнуться от уже совсем мерзлой земли, я поднялся, сел на попу ровно и снова поднял глаза вверх.

– Неужели не видно? – спросил я, – Родик, я тут.

И помахал рукою над головой. Потом совсем встал, мыча и кряхтя, но не от усилия, а от недовольства: Родик все же баклан, хоть и развит не по годам. Может, он все-таки москвич?

Родик, я прямо под тобой, внизу, руками размахиваю, как сбитый дрон остатками лопастей.

Нынче дрон сбить – не вопрос. Почти у всех оружие, потому что война уже давно не только на фронте, дружинники по городам ходят с «калашами». Пятьсот тысяч выстрелов в сторону дрона – и наверняка собьешь, честно слово.

Пруток света хлестнул меня по лицу, заставив поморщиться и закрыть ладонью глаза. А нечего в небо пялиться, дрон. Нашли тебя уже, нашли. Не маши лопастями.