Интеллигент

– Да так, – отмахнулся я, – Бревном по голове получил. Это что, вот у одного моего товарища в ретикулярной формации застрял снаряд, так всей ротой тащили, еле вытащили.

– Через ухо надо было тащить, – совершенно серьезно сказал Радий, – Вы ведь, наверное, через нос?

Ах ты, шельмец этакий, подумал я. Хоть бы бровью повел, артист.

– Через нос, – признался я, – У него в ушах гранаты торчали, «морковки».

– Ага, – понимающе кивнул Радий, – Тогда да, тогда только через нос. Но в следующий раз обязательно попробуйте.

– Типун тебе, – посулил я, – Какой еще следующий раз…

Ладно, артист, поглядим еще, кто кого. На каждого артиста найдется свой интеллигент.

На физиономии Радия ничего не отображалось, чувствовался класс игры. Я всегда говорил, что московские головастики не только в науку умеют, они вообще люди развитые. Могут и сценку разыграть, Смоктуновский отдыхает. Странное выражение, кстати: почему кто-то должен отдыхать, наблюдая класс? Я бы, например, позволил себе громкое восхищение, а это не совсем отдых, мимика ведь напрягается. Отдых, в моем понимании, это лежать и…

– Вы меня слышите? – поинтересовался Радий.

– Слышу, – вернулся я в реальность, – Выпадаю как-то, плывет в голове всякое. Я же говорил, бревном прилетело.

– Посмотрим, – пообещал избавление от бревна Радий, – Идем? Можете идти?

– Еще раз «выкнешь», понесешь меня на себе, – пообещал я в свою очередь.

– Нет уж, – произнес Радий свое любимое, – Сам давай, можешь ведь, я вижу.

Он повернулся к двери, и та послушно уехала в стенку. Интересно, а где здесь видеокамера, подумал я. Или у Радия в кармане пультик, тоже возможно. Всякие мелкие вопросы отвлекают от боли, это я про себя уже знал. Потому что, когда приходит ответ, он приходит вместе с братьями своими эндорфинами, делающими тебе приятно.

Вслед за Радием я шагнул в дверь, и оказался в очень тесном проходе. Шагни я чуть размашистее, вляпался бы в стенку, до которой было меньше метра. Она была приятно желтая, и этот оттенок я любил: это был этакий рабочий желтый, которым иногда красят внутренние помещения боевых кораблей.

Сие меня успокоило, и даже висок на секунду затих. Я глянул вниз – бревно не отвалилось мне прямо на ноги? Пошевелил пальцами ног, ощутив изнутри ботинки и мокрые, как трава, носки. Надеюсь, это не кровь, а всего лишь блиндажная мокрота, жижа земная. Хорошо хоть, желтизна стен узнаваема и приятна. И вообще, в проходе, в коридорчике этом, было очень светло.

– Хм, – сказал я, – Летающий корабль Робура-завоевателя? Узнаю, узнаю…

– Направо, – сказал Радий.

Я повернулся направо, и пошел перед Радием. Я так понимаю, он в арьергарде остался, чтобы за мной с кормы наблюдать: не рухну ли я, как сбитая ворона. В таких ситуациях самое правильное – это начать другим помогать. И я принялся помогать стенкам, чтобы они не упали: шел, на каждом шаге придерживая то левую стенку, то правую, да еще и проверяя потом, хорошо ли стоят. Так, с моей помощью, стенки чувствовали себя неплохо шага три-четыре. А потом справа начался иллюминатор, большой, снизу начинающийся прямо от коленей и до макушки.

В иллюминаторе стоял день. В свете этого дня далеко внизу торчал блиндаж, совсем убитый, разбросанный, почивший в бозе. Попробуй не почить, когда тебя старательно сшибают артой. Мы висели над этим местом на месте, такая вот тавтология. Висели, как вертолет, только не дергались и не шумели винтами.

От нас до земли было метров, скажем… ничего не скажем. Я не пилот, я не могу в метрах. Попробую в этажах: до земли было этажей минимум десять, или все шестнадцать. Я мысленно водрузил на землю шестнадцатиэтажку, она поместилась целиком, и еще осталось место для пентхауза и антенн. Шестнадцать умножить на три будет сорок восемь, плюс туда-сюда еще немного, в итоге метров пятьдесят пять-шестьдесят до земли точно будет.

Я пригляделся: над блиндажом ни дыма, ни огня, только бревна торчат, как шерсть моего бывшего кота после купания. А еще я заметил, что по шерсти кота ползают блохи. Это люди-человеки заняли наше место, ползают, копошатся. Слово-то какое красивое, «копошатся», кошачье слово.

– Маленькие какие… – сказал я, и повернулся к Радию, – А что они там делают?

– Ищут вчерашний день, – жестко сказал Радик.

И челюстью подвигал, словно рельсы перекусил. А глаза у него такие стали, что я подумал: так вот вы какими бываете, москвичи. Понятно, почему у нас такое классное вооружение. Зубастые головастики водятся на Руси, сумеречные.

– Не бойся, они нас не видят, – сказал Радий.

– А я и не боюсь, – пожал я плечами, – Я привык на войне доверять своим. Вы же знаете, что делаете?

– Знаем, – уверенно кивнул Радий, – Топай, Интеллигент, дел много.

Это было неожиданно: я уже уверил себя с печалью, что буду Димитрием, или Димасом, и мне этого не хотелось, честно. Это у тебя, Радий, имя такое, что позывной не нужен. А я привык быть Интеллигентом, вежливым, аккуратным, смиренным.

– Топ-топ, – сказал я, и прошел мимо иллюминатора.

Где-то внизу блохи остались искать вчерашний день, копошась на останках нашего блиндажа. Блохи были вооружены, наверняка озлоблены, и даже иногда поднимали головы вверх. Мне не было страшно. И потому, что я на самом деле своим доверяю, и потому, что голова все еще трещала, заполняя картину мира собственной болью. Какие там еще блохи…

– Хорошо они нас вчера, – сказал я, – Как это, «число аккаунтов, погибших при взрыве домена, превысило…». Смотрел «Три сервера на Плющихе»?

– Смотрел, к сожалению, – скривился Радий, – Дурь собачья.

– Согласен, – сказал я, – Уши бы оторвал за такие римейки. Но внизу нас хорошо потоптали, и если бы не вы, уже бы…

– Уже бы точно, – согласился Радон, – Это я еще мягко, стараясь не задеть чувства зверствующих.

– Во-во, – сказал я.

Мы, два интеллигента, уже понимали друг друга с полуслова. Этого не хватает в окопах: когда про войнушку тебя понимают, а про Куприна не очень, несмотря на обильное присутствие классики в школьной программе.

– Однажды на море я видел краба, – начал я, шумно глотая воздух, – который никак не хотел умирать. Он замахал клешнями и полетел, представляешь!

– И что? – осторожно спросил Радий.

– Все равно сбили, – грустно выдохнул я, – У него одна клешня больше, так что стал загребать, пошел по кругу, снайпер пристрелялся и сшиб его, бедолагу.

– Какая жалость, – сказал Радий без тени жалости, – Мораль здесь проста: не отращивай клешню, будь по жизни симметричен – и снайпер промажет.

– Будь симметричен, чудный девиз, – сказал я, – А ты знаешь, что для вороны мы дно?

– Не понял? – не понял Радий.

– Когда ворона пикирует, она вроде как ныряет на дно своего воздушного океана, – пояснил я, – С ее точки зрения, мы на дне.

– Значит, там внизу падальщики, донная рыба, – задумчиво сказал Радий, показывая на блох, копошившихся на земле.

Это стало бы моим возвратом к печали, и я не посмотрел туда, куда показывал Радий. Он вздохнул, отвернулся и кивком головы показал: топай, несостоявшаяся падаль. Конечно, вряд ли он так подумал, но так подумал я, и порадовался: «падаль» я сам себе прощу, а вот что «несостоявшаяся»… Боже, какая радость! Как хорошо иногда быть несостоявшимся!

– Я бы на твоем месте тоже радовался, – сказал Радий, заметив, что я улыбаюсь.

Он явно хотел пояснений, но я промолчал. Пусть думает, что я обрадован своей сопричастности к сонму живых. За исключением некоторых малозначимых филологических нюансов, так оно и есть.

– Налево, – сказал он через несколько шагов, – Посмотришь на товарищей, тебе это нужно.

На весах моей субъективной оценки Радий болтался между мудрым дедушкой и окопным братишкой, и сейчас оказался в районе дедушки. «Тебе это нужно», надо же.