Интеллигент

Мы с Радием сидели на мостике, кушали и разговаривали. Аккуратно обработанные мои травмы оказались более чем совместимыми с жизнью. Не знаю, чем там Радий меня исколол, но заживало, как в фильме про будущее – раз, и рассосалось. У меня рассосалось на обеих ногах, левом бедре, обоих плечах, и проще перечислить, где все было и так в порядке, чем те места, куда мы с Радием меня укололи, пшикнули аэрогелем, перебинтовали и оставили заживать. Даже голова не болела, стукнутая бревном. Одним словом, далеко шагнула московская наука, в войска бы такие препараты.

По мере затихания боли начала просыпаться совесть. Еще немного, и я сбегу вниз, внутрь войны, без расспросов про умные пули и маркеры, встроенные в радиоволну. Так что, миндальничать с чувством вины этого московского паренька у меня времени нет.

– Молодцы, что понапридумывали, – я попробовал успокоить Радия.

– Не понапридумывали, – быстро возразил Радий, цепляясь за возможность вынырнуть из виноватости, – Это только проекты, даже не на уровне техзадания.

Захотелось сказать, что очень добрые души у них в институте работают, но я не сказал. В мире ситуация такова, что лучше уж пусть придумывают, да еще и производят в больших количествах. Чем больше они сделают, тем меньше наших поляжет. А гуманизмом займемся после победы.

Мостик был небольшой, два на два примерно. Он напоминал размерами салон престижного внедорожника. И наш БТР напоминал, скромностью убранства. Кресла были откровенно авиационные, с кнопками на подлокотниках, рычажками, джойстиками… я даже не приглядывался, все равно не пойму. Но впечатляло! Нас, пехоту, всякая летабла впечатляет, чего уж там. Особенно, если над головой здоровенный фонарь кабины, причем цельный, как большая капля. Радий заметил, что я в очередной раз бросаю взгляды на этот, совсем не окопный, антураж, и заерзал. Ну давай, подумал я, спроси наконец.

Дело в том, что крайне неприятное чувство недопонимания уже несколько минут висело на мостике. Словно кто-то из нас двоих обязан испортить другому настроение, но тянет, и тянет, и тянет, как начальник, стесняющийся объявить тебе, что ты уволен. В нашем случае это было заметно по тому, как Радий отводил взгляд, невпопад улыбался смущенно, и вздыхал, не зная, куда деть свои руки.

– А почему ты не спрашиваешь ничего? – спросил наконец Радий.

Оказывается, я хороший психолог. Я знал, что он это спросит, и у меня меня было всего два варианта: «Почему ты не спрашиваешь» и «Почему ты не удивляешься». Приятно, что Радий выбрал первый. Я бы и сам его выбрал.

– Потому что не положено, – ответил я, – У нас ведь спрашивалку отбивают в первый месяц по прибытии. В Уставе внутренней службы вообще не предусмотрена возможность проявления любопытства, «почемучки» у нас из карцера не вылазят. И «знайки», кстати, тоже.

Конечно, это откровенное вранье и глупость, но сейчас была моя очередь вводить товарища в замешательство. Ибо, раз ты такой, что не стал мне сам рассказывать, то какое у меня право быть лучше тебя? Нет у меня такого права. Права нет, а возможность, конечно, есть… но ведь это всего лишь возможность, а не обязанность.

Зато теперь сижу, наблюдаю мучения товарища – экая, право, радость. Я даже демонстративно проявил самодовольство, вытянув ноги и откинувшись в своем кресле.

– Да? – смутился Радий, – А я подумал, ты стесняешься.

– Я человека без кожи видел, – сказал я, – Стесняюсь, ишь…

Это я снова наврал, никого я без кожи не видел. Зато снова сижу, наблюдаю смущение товарища, веселюсь. У нас, на войне, всякий повод для радости только приветствуется.

– Я не могу тебе все рассказать, – выпалил Радий.

– А мне все не надо, – успокоил я москвича, – У меня всего два вопроса. Тебе с какого начать, с легкого или с простого?

Все четыре кресла могли крутиться на месте, и теперь стояли, как в электричке – пара кресел напротив другой. Радий сидел от меня по диагонали… и я вдруг подумал, что это самое дальнее направление, захоти я дотянуться и врезать. Специально далеко сел, что ли? Так бывает, когда всю дорогу ощущаешь к человеку хорошее расположение, и вдруг с неприятным удивлением обнаруживаешь, что на самом деле давно хочешь двинуть ему в челюсть. Словно ощущая мои мысли, Радий, безусловный головастик и вообще развитая личность, заерзал в своем кресле и уселся поглубже. «Ремнями еще пристегнись», подумал я.

Радий глазами потрогал крепления ремней на подлокотниках. «Молодец», подумал я. Радий отвернулся от креплений и положил свои руки на подлокотники. «Ну и ладно!», подумал я весело.

– Странно, – сказал Радий, – Я думал, что не так буду с тобой объясняться. Думал, все само как-то получится, по ходу дела. На самом деле мне уже пора, и поэтому… первое – я не москвич. Это был легкий вопрос?

– Не умничай, – посоветовал я, – Такого вопроса вообще не было. Мне все равно, где твой НИИ, я не такое видал. Меня летающей тарелкой не удивишь.

– Это не летающая тарелка, – сказал Радий, – Это шлюзовой модуль, он применяется в случаях, когда стационарный портал еще не налажен. Энергии не хватает для полноценного портала… ну, знаешь, огненный квадрат в воздухе, запах озона, все искрит, волосы на голове подымаются от статического напряжения… Ты же кино смотришь, фантастику? Когда прибудет серьезная техника, наладим стационарный портал.

– Я хотел спросить, что такое «станция», – сказал я.

Радий наклонился вперед, как заговорщик, поставил на колени локти и положил на ладони голову. Захоти я ему дать сейчас в лоб, даже наклоняться бы не пришлось. А я едва не захотел, потому что он стал напоминать учителя, которого достали тупые вопросы учеников, и он уже устал объяснять.

– Станция, – сказал Радий, – это станция. Экипаж четыреста человек, две силовые установки, два медблока, и многое еще всякое. Понятно?

– Вполне, – сказал я, – Продолжай. Простой вопрос угадаешь?

У меня есть дурная привычка смотреть прямо в глаза человеку. Некоторых это коробит, а однажды мне так и сказали: «Чё уставился!». А я не уставился, у меня просто минус полтора тогда было, мне присматриваться надо. Позже я зрение исправил, ездил «на лазер» в Москву, но привычка изучать чужую радужку осталась.

Радия мой взгляд тяготил, как тяготит кота созерцание тапка в руке хозяина. А еще так на меня электрик смотрел, когда я спросил, сколько он с меня возьмет за новый электрощит. Электрик мялся, вздыхал, корчил рожи, и наконец выдавил цену, которую даже я счел заниженной.

Назови цену, Радий, я очень большой мальчик, я все пойму.

– Я не могу взять твоих друзей с собой, – произнес Радий так, будто его душили за горло, – Меня здесь не должно быть, понимаешь?

– Это меня здесь не должно быть, – сказал я, и добавил, чтобы он не сомневался, – Но я есть.

Радий вскочил, неловко зацепившись карманом штанов за подлокотник, тут же чуть не упал, взмахнул крыльями и схватился за спинку соседнего кресла.

– Чёрт! – воскликнул Радий, вылупив на меня зенки… да, я именно так и подумал, увы, – С тобой дьявольски тяжело разговаривать! Лучше бы ты был солдафоном!

– А я и есть солдафон, не сомневайся, – спокойно пожал я плечами, – Садись, в ногах правды нет.

И показал ему взглядом – туда садись, где сидел, там нагрето. Мы в блиндажах всегда пристраивались на нагретое предыдущей задницей, не пропадать же теплу. Кстати, насчет тепла… какие хорошие таблетки мне дал Радий: и тепло, и весело, и ничего не болит.

Радий упал в кресло, как ослик на веревочках, которому надавили пальцами в дно. Была такая игрушка в детстве, ослик на тумбочке: если в днище нажать, ослик складывался на шарнирах, как Майя Плисецкая. И Радий сложился-таки, бездыханной усталой лебедью пав на дерматин авиационного кресла.

Слабы нервами наши головастики, однако. Окопы, конечно, таких перевоспитывают и укрепляют, но в окопах им не место. Слишком расточительно для страны, посылать таких на войнушку.

Ух Ты, Господи, как же хорошо внутри!

– Ты меня не слышишь… – простонал Радий, и было видно по физиономии, пошедшей глубокими бороздами морщин, как он измучен отсутствием у меня слуха.

– Радий, хочешь, спою? – спросил я, нечаянно добивая Радия: он едва не стекал по креслу на палубу, с трудом удерживая туловище руками, сжимавшими подлокотники.

– О Боже! – воскликнул Радий, – Да заткнись же ты!

– Это ты Богу? – уточнил я.

– Тебе! – крикнул Радий, – И я не Радий, я Родион!

– Да вы убили, Родион Романыч, – сказал я.

– Э-эх… – из Радия вышел воздух, но краснота лица не прошла.

– Нет, это вы убили, Интеллигент окопный, и спасибо вам, – сказал Радий бесцветно, как папаша, ожидавший рождения, наконец, сына, но уже в шестой раз услышавший, что опять будет дочь.

После этого Радий напрягся, подтянул свое растекшееся туловище обратно в кресло, на несколько секунд стал похож на гимнаста, освоившего кольца, уселся прочнее в кресле, крякнул пару раз… Я наблюдал за этими эволюциями крейсера на рейде спокойно, как на экране. Мне было хорошо, как-то равномерно весело, и очень хотелось набить брюхо сытной здоровой пищей. Люблю посмотреть хороший спектакль перед едой.

– Скоро ты придешь в себя, Димитрий, и все изменится. У меня не было другого выхода, кроме как обезболить тебя по полной. И у меня не было другого выхода, кроме как…

– То есть, у тебя уже двух выходов не было? – невинным тоном попросил я уточнить.

– … кроме как сняться с орбиты, чтобы вас вытащить. Я полтора витка наблюдал, как вас убивают. А потом не выдержал, нырнул вниз, на дно, как твоя ворона. Докаркался, черт возьми.