Этажи

Кто-то нервно посмеялся, кто-то покрутил пальцем у виска; остальные бросали друг на друга недоуменные взгляды. Но не успели мы собраться с мыслями, как Серега сбил нас с панталыку окончательно – сделал еще одно внезапное, на это раз головокружительно легкомысленное и небрежное, движение, выбросив несчастную антенну и выказав готовность немедленно продолжить игру.

– Да что с тобой? – спросили его.

– Да просто мужик какой-то проходил, всё смотрел на нас, с укоризной так… – объяснил Серега. Оказалось, он лишь делал вид, что собирается доложить хозяину машины о поломке, которую мы учинили.

Тут-то всё стало ясно – и у нас как от сердца отлегло! Слава богу, прежний Серега вернулся, и всё хорошо. Про антенну, машину и дядю Пашу мигом забыли. О том, что железный конь его немного пострадал, узнал дядя Паша, смачно ругаясь, позже – самостоятельно.

*      *      *      *      *

С удовольствием констатирую, что работа идет хорошо! Если бы я не был самокритичен, я бы, наверное, сказал даже, что прекрасно. В любом случае, если сравнивать то, что было, с тем, что стало, – это земля и небо! Вдохновение, посетившее меня во вторник, не исчезает, и хочется верить, что мы теперь вместе – не навеки, конечно, но, по крайней мере, надолго. И ведь не только муза, но и куда более капризная сестра ее, озарение, кажется, снизошла до меня в эти чудесные дни. Впрочем, как ни крути, это не только милость, ниспосланная мне из космоса, но и плод моего собственного труда, деятельности моего мозга. Пребывая в граничащей с дерзостью уверенности, что легкость письма не покинет меня, а результаты не заставят себя ждать, перехожу к стадии проверки – воплощения того, что намыслил. Посмотрим, что получится.

Вчера я было подумал, что мои старые, объемистые записи, какими бы беспомощными и корявыми они ни были, – эту первую редакцию, если говорить громко, – не грех использовать в качестве материала. Пусть низкосортного, но всё же. Сегодня думаю: ни в коем случае! Здесь моя прижимистость явно будет излишней – поднимать архив мне строго противопоказано. Боюсь испортить то, что только что приобрел, боюсь заразиться застарелой болезнью, от которой едва излечился.

Наконец-то я раскрепостился: отбросил все лживые, ненужные посылы и штампы, совершенно чуждые мне образцы, которым я подспудно стремился подражать; я стал писать так, как хочу, как могу. Я чувствую себя окрыленным; мне кажется, я только сейчас научился писать по-настоящему. Ну уж нет: на пушечный выстрел не подпущу себя к моей старой галиматье! Лучше перепишу давно задуманные эпизоды заново – и будет куда более изящно и толково.

Мне кажется, жизнь любого мыслящего человека и существование всего человечества – не как стада баранов и даже не как огромной стаи обезьян, – это попытка разгадать некую глобальную загадку, которую загадал нам Бог. Что значит вся эта необъятная Вселенная – туманности, звезды и их скопления, расположенные на расстоянии в миллиарды световых лет? Как она зародилась, как развивалась – и что произойдет с ней дальше, много-много времени после нас?

В нынешнем творческом марафоне расстраивает меня, пожалуй, только то, что не удается заснуть без таблетки. Не хочется снова приучать организм к снотворному, возвращаться к прежним безрадостным периодам, когда фобии не отпускали меня или я сам доводил себя до трясучки; когда я выпивал по нескольку таблеток едва ли не каждую ночь… Но разве заснешь, когда слишком много мыслительной активности и мало – движения, живой жизни: одни только сюжетные схемы, коллизии, повороты – витание в облаках. А еще не хватает воздуха, хотя окна распахнуты. Надо будет всё бросить, оторваться от стула, от монитора, хотя сделать это сейчас не просто – хочется ловить момент, максимально использовать благоприятную ситуацию. И всё же я это сделаю – вот плюну на все сроки, данные самому себе обязательства и пойду гулять.

Я снова вспомнил, как когда-то давно мальчишки, мои сверстники и те, что были постарше, замеряли время движения лифтов – от первого этажа до четырнадцатого, потом от четырнадцатого до первого. (А вдруг по каким-то причинам не совпадает?) Это так странно – минуло столько лет… может, пришло время снять наложенный самим собой запрет? Эта мысль буквально оккупировала мою уже порядочно перегретую различными творческими изысканиями голову, и я как-то быстро смирился с нею и вскоре даже безо всякой борьбы ответил себе, что да, пора. Тем более что повторить этот эксперимент, вслед за предшественниками, я готов как никогда – и морально, и творчески, и технически. Я вооружен мобильным, да еще и «умным» – я готов признать его таковым, несмотря на все его глупости (разработчики явно многого не учли) и даже глюки (что ж, видно, у каждого – свои галлюцинации). Да и огульно критиковать не собираюсь: секундомер у него отличный.

Задача передо мной стояла, однако, непростая. Нужно было опробовать оба лифта и обязательно прокатиться на них несколько раз – сначала вниз, потом вверх; сравнить. Я быстро определился с точками отсчета: от нажатия на кнопку (1, 14) до полного (подчеркну: полного!) открытия дверей на 14-м и 1-м этажах.

Действую в таких случаях по принципу: «Сделал дело – гуляй смело!» Я сразу бросился в бой, но не тут-то было: многого я еще не продумал. Эксперимент был моментально сорван, ибо как назло на первом этаже постоянно кто-то сновался, а наличие попутчиков, выходивших на других этажах, меня, разумеется, не устраивало. Одна малоприятная женщина (бывают у нас и такие) недобро на меня покосилась как на типа в высшей степени подозрительного, и мне это, конечно, не понравилось, хотя в каком-то смысле она, безусловно, права. Я начал раздражаться, но, к счастью, быстро понял, что, если я буду нервничать, мне тем паче не удастся сделать всё основательно (как я люблю) и проверить данные несколько раз. К тому же грузовой лифт пахал, как проклятый, ибо не отпускали его ни на секунду, и я никак не мог добиться у него аудиенции. Ох уж эти обычные люди – как много они суетятся, какой мелочной, кипучей жизнью живут! Работа у грузового – не сахар. Недаром он смотрит на меня как на вшивого интеллигентика, не нюхавшего пороху, всю жизнь провалявшегося с книжками на печке да протиравшего штаны, сидя у монитора, и потому бесконечно далекого от горестей и радостей трудового народа.

Убедившись, что днем это броуновское движение не прекратится, я вынужден был отступить – отложить до вечера.

Сорок или пятьдесят минут стучал я по клавиатуре, уже в состоянии какой-то чрезвычайной изнеженности – ума не приложу, отчего оно меня охватило, и за какую часть тела, так сказать, прихватило. Сопротивляться надоело, и я завалился на диван. Весь зал был пронизан остроконечным закатным светом, разрезавшим на мелкие дольки даже мою черствую, закоренелую тоску. Мой внутренний враг как-то съежился, освободив место для совсем других ощущений, и душа моя, отбросив ненавистные путы, наполнялась радостью. Эта веселая беготня, переливчатый гомон детворы за окном, звонкие детские голоса – баюкали лучшей любой колыбельной. Явь смешивалась со сном; я успел подумать, как всё-таки странно, что они там, все вместе, играют, беззаботные, и резвятся, а я здесь, в одиночестве, взрослый, и как было бы здорово вернуться в прошлое. Забвение овладевало мной. Мыслей не было, я лишь заметил, что ноутбук мой не упустил возможность подремать параллельно со мной; перешел в спящий режим, погасил экран, но и во сне в нем проистекали какие-то неведомые процессы, как будто он похрапывал или, кряхтя, переворачивался на бок.

ЭТАЖ ДЕВЯТЫЙ

Не так давно отец предположил, что у меня вялотекущая шизофрения, но этот диагноз не подтвердился. Выходит, я здоров, и это, может быть, наистрашнейший вывод, к которому можно было прийти: на болезнь ничего не спишешь, я всё правильно понял, я увидел всё, как есть, и, кажется, вскрыл отвратительную правду – о себе и о мире…

*      *      *      *      *

Я тот еще домосед. Наверное, я потому еще так люблю свой родной дом, что здесь, как нигде, я могу исполнить главенствующее мое желание – закрыться от мира, отгородиться от внешней среды; хронос, вирус и даже эрос – всего этого мне надо, всё это меня ужасает, и только космос – рождает во мне живой интерес. Чего уж там говорить, я интроверт, и это проявляется во всем, начиная от моего консерватизма, ретроградства (не во всем, конечно, но во многих-многих аспектах) и заканчивая манерой теплой одеваться, особенно осенью и зимой. Всегда и во всем – застегнут на все пуговицы, всегда – довольно плотно повязан шарф, чтобы ни дай бог никуда не дуло – чтобы исключить очередной нежелательный контакт с миром…

Надо признать, гулял я в детстве мало. Мог бы гораздо больше – набирался бы опыта, больше общался бы с другими мальчишками. Однако, поиграв недолго в футбол или в другие игры, я быстро пресыщался и возвращался домой – к своему уединению.

Летом я любил нежиться на балконе. Наблюдал оттуда за тем, что происходит в Логу – иногда в бинокль, который подарил мне отец, но чаще просто так. Читал книги или просто мечтал. Например, однажды меня увлекла идея составить каталог животных – ибо, повторюсь, я всегда любил всякую живность, – животных, обитающих в некоторых очерченных мною в воображении ближних пределах моего дома, моего мира. Я вознамерился внести в свои списки всех собак и кошек, перечислить все виды наших птиц. А еще – добавил бы сюда ящериц, мышей, ежей… Кошки интересовали меня особенно. Я решил, что отмечу буквально каждую из них – сумею различить по рисунку на мордочке, который у них сугубо индивидуальный, неповторимый. Мне и сейчас кажется, что задумка была прекрасная – достойная, амбициозная задача для любого юного натуралиста! Жаль, что мечты так и остались мечтами – к созданию этого каталога я почему-то так и не приступил.

*      *      *      *      *

23.30 – это время казалось мне подходящим. Даже с запасом.

Первым мне подвернулся маленький. Отсутствие у меня напарника, несомненно, увеличило долю погрешности; плюс к тому, я отчего-то волновался, и абсолютно синхронизировать два, казалось бы, элементарных действия мне так и не удалось: указательный палец правой руки нажимает 1 или 14, а большой палец левой – «старт» секундомера. Несколько раз «рассинхрон» был совсем уж явным, так что катался я туда-сюда фактически впустую. Ручка и блокнот, в который я наспех записывал номер попытки и зафиксированное число («вниз» и «вверх» поделили лист бумаги на две колонки), также создавали мне определенное неудобство. К тому же я всё боялся, что пересекусь с кем-то жильцов. Тем не менее я сделал четыре более или менее чистых прогона вниз и три – вверх. Пора была закругляться, пока маленький не взбесился, не вскипел, и переходить к грузовому.

Интересно было узнать, уступает ли «большой брат» в скорости младшенькому или габариты не мешают ему работать так же интенсивно. Конечно, показатели большого лифта должны были быть чуть выше ввиду установленных мною правил: очевидно ведь, что более длинные двери закрываются и открываются дольше…

Но тут я оказался в ступоре: маленький-то лифт был наготове, а вот специально вызвать большой я не мог – система не предусматривала такой возможности. Это был еще один нюанс, который я не учел. В часы пик лифты приезжают на этажи в случайном порядке: когда один уже занят, его на помощь спешит другой. Маленький был со мной, так что большой мог позволить себе мирно дрыхнуть. Несколько минут я соображал, как мне поступить. Возвращаться домой было обидно: я только вошел во вкус, собрал половину данных, и оставлять вторую половину на потом совсем не хотелось. Теперь мне казалось, что со временем я перестарался – слишком уж поздний час, и запас, который я с таким нетерпением наращивал, играл против меня, как балласт.

Поразмыслив несколько минут, я наконец понял, что мне нужно: выйти на улицу и поджидать у подъезда: если вдруг кто-то всё же пожалует, то невольно мне подсобит: маленький лифт сразу клюнет на этого ничего не подозревающего жильца, а я тут же подоспею и разбужу большого – успеет еще отоспаться, шалопай и лежебока!

Обычно ночная прогулка становится довольно оригинальным и приятным времяпрепровождением. Но в данной ситуации я, конечно, нервничал, досадовал на самого себя и не находил себе места – то переминался с ноги на ногу, то лихорадочно расхаживал по площадке. Я обрек себя на то, чтобы ждать у моря погоды. Может быть, не придет никто, может быть, только под утро притащится какой-нибудь пьяница, отъявленный гуляка (суббота как-никак). А может, мне повезет уже через пять минут. Или – часа через два… «Ну да, проторчу я у подъезда черт знает сколько, потом дернусь, отправлюсь домой, – продолжала моя брюзжащая соображалка, – а через две минуты народ-то и попрет косяками!» Признаться, дернуться меня так и подмывало, и это было проще всего – с обидной и надеждой на то, что как-нибудь срастется в следующий раз. И всё же я пересилил себя. К тому же сами эти мысли как-то помогли мне отвлечься.

Свежая, ясная ночь была страсть как хороша. Луна неумолимо нарастала на роскошном, плотном темно-синем небесном полотне, и при желании ее можно было бы окрестить огромной или, например, «необузданно светлой»; или – сравнить ночное светило с каким-нибудь броским и косым монгольским глазом, или придумать другую пошлость. К счастью, мне удалось удержаться от подобных нелепостей. И всё же я рассмеялся почти вслух: «Если меня увидят, меня, наверное, примут за лунатика», – подумал я. Это уж было символично.

Я присел на скамейку на углу поля – рядом с турниками. Сколько раз ходил я здесь кругами на закате – мечтал об удивительной жизни, наполненной большой любовью, мечтал о чем-то неопределенном, о какой-то расплывчатой сказке – можно сказать, мечтал о мечте. Дом наш горел десятками огней – полыхал, словно маяк, для всех, кто отважится пуститься в ночное плавание по просторам Каменного Лога. Правда, к несчастью для мореплавателей, работает наш маяк своеобразно, не сказать – с перебоями. Чем глубже будет ночь, тем большее количество жильцов ляжет спать и погасит свет, и путь к спасительной гавани укажут разве что самые стойкие огоньки.

Так оно и было – огоньков становилось всё меньше, и надежды мои таяли вместе с ними. Протянулись минут двадцать – больше я бы, наверное, и не высидел, – как послышались заветные шаги. Двое, мужчина и женщина, тихо беседовали, двигаясь по первому ярусу со стороны улицы. Несомненно, они направлялись к лестнице, но что дальше – нужен ли им нулевой ярус или они держат путь дальше, в Лог? Я затаился.

Удача наконец-то повернулась ко мне лицом: совершенно точно, это были наши жильцы, мне показалось даже, что я их узнал – никак та симпатичная семейная пара то ли с девятого, то ли с десятого этажа? Как только они воспользовались домофонным ключом и зашли в подъезд, я с кошачьей плавностью и стремительностью подкрался к двери. Я еще слышал их голоса и как оставленный мною маленький лифт подхватил их и повез домой. Нужно было быстро вызывать большой – а то мало ли, может, они вовсе не с девятого-десятого, а, например, с четвертого, третьего, второго… В таком случае времени у меня было в обрез – нелепо было бы снова столкнуться с маленьким.

…Какое же это было счастье, когда я его достал: большой, просторный, он был в моем распоряжении! Предоставленным шансом нужно было воспользоваться сполна – пока не пришел кто-то еще, что было бы теперь совсем некстати. С большим я провозился уйму времени, зато и результаты были солидные: пять полноценных попыток вверх, пять – вниз, не считая нескольких смазанных. Зато на руках у меня была какая-никакая конкретика. Чтобы снивелировать погрешность, я решил вывести среднее арифметическое. Вот что получилось (в секундах):

Маленький:

50,8 – с 1 на 14;

49,7 – с 14 на 1.

Большой (грузовой):

60,1 – с 1 на 14;

59,4 – с 14 на 1.

Можно долго вглядываться в эти цифры, отыскивать в них некий глубинный смысл, аргументировать, чем продиктованы расхождения в показаниях. Но если говорить откровенно, то даже мне они сейчас кажутся бессмыслицей. А расскажи, чем занимаюсь я людям нормальным, обычным, приземленным – не боящимся, подобно мне, сорваться в пропасть страхов, нелепых фантазий, снов, – они и вовсе решат, что я сумасшедший, безобидный, впрочем, тихий шизофреник, и сочувственно покрутят пальцем у виска. Им никогда не понять меня – как непонятны в своей примитивности и мне они (да-да, я постоянно всех в чем-то обвиняю, подозреваю). Не хотелось бы громких слов; наверное, я слишком часто впадаю в уныние, а это, говорят, смертный грех…

Я стремлюсь разгадать Тайну Вселенной, но всякий раз, когда мне кажется, что я уже близок к Великому Откровению, я вдруг тону в быте и обыденности, в веренице нужных и бесполезных, равно любимых вещей, вещиц и вещичек, наполняющих мой дом и мой мир, – искомую вечность заменяет наличная вещность.

25 августа, воскресенье

Не перестаю удивляться, что пишется мне сейчас настолько легко. Обычно, когда я нахожусь в чересчур расслабленном состоянии, голова моя – в отношении творческих идей – работает скверно. Избавиться от мысленного застоя удается, как правило, тогда, когда весь организм приходит в движение. Когда в течение суток мне нужно переделать миллиард маленьких и больших дел, успеть в десяток мест, когда нет и свободной минуты – всё это стимулирует мозговую активность так, что – помимо решения насущных проблем – мозг генерирует и совсем другую, творческую «информацию». Этот «побочный продукт» неимоверно ценен. Правда, в такие напряженные дни я часто раздражаюсь: оттого, что некогда спокойно зафиксировать то, что пришло свыше. И однако, это, безусловно, лучше, чем неделя выматывающей скуки – скажем, когда болеешь и безвылазно сидишь дома. Времени, казалось бы, предостаточно: твори – не хочу! Но творческие импульсы как раз ослабевают… Я очень сожалею, что был настолько расточителен и ленив в детстве, юности, когда в разгар контрольных в концовке четверти или во время сессии, уже в университете, когда у меня возникало жгучее желание что-то писать, я лишь сокрушался: как, мол, не вовремя (опять не вовремя!); и я находил себе оправдание, чтобы ничего не делать.

Сейчас всё совсем по-другому, и это удивительно: я сейчас ни с кем не вижусь, не общаюсь (разве что внутренний враг нет-нет да и дает о себе знать), никуда не хожу, веду, так сказать, богемный образ жизни. Я погружен исключительно в себя – в свои страхи и воспоминания. День за днем я брожу по всем четырнадцати этажам моего сознания, вверх и вниз, настойчиво, бесцеремонно заглядываю во все самые темные и укромные уголки. И при этом я успешно «синтезирую» новые и новые абзацы моего текста, и ощущение это упоительно: ликую оттого, что сделался творчески самодостаточным, что весь остальной внешний мир нужен мне только отчасти, может, не нужен вообще, и я с наслаждением падаю в бездну моего внутреннего космоса, и я почти счастлив, я ни в чем не нуждаюсь…

Сегодняшним утром я наконец-то созрел для прогулки (вынужденная ночная вылазка – не в счет). Делать что-либо просто так, только от праздности, я не привык, и мне придумалась нелепая цель: захотелось пересечь весь Лог – пройти его от начала до конца, насквозь.

Выйдя на площадку, оглядевшись, я вдруг вспомнил, что на третьем этаже жила бабка-шпионка (так мы ее называли): она всё сидела у окна, деловито облокотившись на подоконник и высунув болезненно-красную, лоснящуюся шею. Судя по всему, это была самая развитая и активная часть ее тела: голова, внимательно наблюдавшая за всем происходящим вокруг, не зная покоя, постоянно ходила из стороны в сторону, – удивительно, откуда у нее было столько энергии?! Хорошо помню и бабкино лицо: очки в толстой оправе, открытый, набухший лоб, аккуратно зачесанные вверх седые волосы, закрепленные ханжеским, архаическим ободком. Многих раздражали ее пристальный, старчески недовольный взгляд, будто осуждающий всё живое, и неколебимая, напыщенная поза, в которой она восседала. В то же время не было ни разу, чтобы она делала замечания нам, мальчишкам. Шумящая, играющая ребятня – какие могут водиться за ней грехи? Картежники, пьяницы-мужики, молодые, но уже взрослые компании, состоящие из борзых парней и их распутных телок, – это уж дело другое, вот где была мишень для чопорно-беспощадной критики! Над бабкой мы, конечно, посмеивались, но добродушно – нам-то она совсем не мешала.

Выбрался я в жаркий полдень – в самое пекло. Уже на подступах к Логу я ощутил, что печет здесь по-особому: нагретый солнцем воздух застаивается в цветущей, торжествующей листве, заваривается запахами разнообразной растительности и дурманит быстро шалеющую от этого сумасбродного коктейля голову. Проглоченный залпом микст отпечатался в горле первым комочком – мелькнула мысль, что вот-вот мне захочется пить и что зря я не взял бутылку воды. Но ведь в детстве, выходя гулять, воду с собой никто, конечно, не брал: когда одолевала жажда – мы шли гурьбой к колонке на водопой. А колонки в Логу едва ли не на каждом шагу. К одной из них я и прильнул – освежиться, заодно освежив воспоминания о детстве. Как и много лет назад, ржавый рычаг не хотел поддаваться, а когда я сломил его, резкий и широкий поток ледяной воды обдал мое неуклюже подставленное лицо, залил футболку. Я запасливо открыл рот, но в рот-то почти ничего и не попало; зато умылся я с большим удовольствием. Только с третьей или четвертой попытки я исхитрился сделать так, чтобы рычаг прогнулся не до конца: струя полилась потоньше, и мне удалось напиться.

С мокрыми грудью, челкой и лбом (они, впрочем, мгновенно высохли), раззадоренный, повеселевший, я спускался вниз.

Зимой этот извилистый ландшафт становится излюбленным ристалищем для детей; ребятишкам, как бы они ни резвились, всё в Логу нипочем: видели бы их родители, с каких крутых горок они отважно съезжают, покоряя их, словно профессиональные спортсмены-саночники. Взрослые же, несмотря на свою извечную спешку, обычно сторонятся этих заснеженных, обледенелых склонов, хотя дороги через Лог почти всегда – кратчайшие. Снег покрывает все переходы, облепляет лестницы, и убогие, полуразрушенные ступени становятся чрезвычайно скользкими – попробуй-ка всё это преодолей и доберись до работы без приключений! Поэтому-то местные избегают наиболее опасных участков; путникам же неподготовленным приходится рисковать: чуть зазеваешься, сделаешь неверный шаг – навернешься на ровном месте!

Власть предержащая этими проблемами, кажется, не занимается вовсе: обустраивать здешние специфические «путепроводы» градоначальники не могут или не хотят, а жители если и ропщут, то не сильно – в основном просто бурчат безо всякой надежды на какие-либо, как говорят, «положительные сдвиги». Как есть, мол, так и есть – для людей существующие условия давно стали данностью, почти такой же, как восход и заход солнца. И все у нас, как ни странно, сходятся во мнении, что, может быть, оно и к лучшему: мол, в Логу – свои порядки, ибо у него свой особый нрав…