Школа. Никому не говори. Том 1.

– Ты, Шурочка, молодец, доченьку хорошо воспитываешь! Хорошая жена да хозяйка будет. Вон как она у тебя расцветает! – быстро переменила нежелательную тему Акулина Никитична, малознакомая Любе женщина. Её сын был в составе нового поколения – людей бизнеса и криминала. Присутствующие об этом прекрасно знали.

Анастасия Петровна подмигнула покрасневшей от комплимента Любе. Мама, поджав губы, вздохнула:

– Да уж!.. Главное, чтоб хоть бы кто замуж-то взял…

Люба потускнела и опустила глаза. Рука её непроизвольно потянулась потрогать, потереть шею, спрятанную в волосах.

– Не надо так дочке говорить! – оборвала маму баба Тася. – Что ты?!.. Разве можно?!.. Зачем ты так со своим дитём?.. Чужим такое не говорят, а ты – родной… Конечно, выйдет Люба замуж и будет очень-очень любимой!

На этих словах бабушка Тася прижала девочку к себе крепко-крепко.

– Твои слова да Богу в уши! – вздохнув, ответила мама. – А с меня можно взять только самое главное – воспитание…

Какая тёплая была Таисия Фёдоровна для Любы, как приятно пахла: чистой старостью, искренней добротой и уютом! Именно уют: мягкий и нежный, семейный – чувствовала от бабули Люба. И поэтому тянулась к этой пожилой женщине больше всех остальных своих взрослых знакомых и родственников. Любины бабушки умерли давно, задолго до её рождения. Тихоня была поздним ребёнком в семье, младше на шестнадцать лет своего старшего брата.

Бабушка Тася бывала с незапамятных времён частым гостем в доме Поспеловых. Никогда не оказывалась она источником худого слова, чёрствого отношения или недоброго взгляда. Эта старушка никого не судила; от неё веяло только тёплом и любовью такой силы, что всё семейство Поспеловых тоже начинало улыбаться и лучиться. Мама расслаблялась и отдыхала от бесед с этой женщиной, хмурые тучи с её лица исчезали.

Таисия Фёдоровна была воцерковлённым, глубоко набожным человеком. Церковь была важной частью её жизни. Но ни разу она не зазывала туда Любину семью, и уж тем более не корила. Принести освящённый кулич, пахнущие ладаном просфоры и церковные свечи для поминания усопших или очищения дома – запросто. Укорить в безбожии – нет, не такой совсем была эта всегда покрытая платком бабулечка с длинной седой косой.

Люба за всё своё детство ни разу не была в церкви. А местного батюшку с кадилом видела только на нескольких похоронах, куда его приглашали для отпевания. Тем не менее к церкви Люба относилась тепло благодаря бабе Тасе.

Дочь у Таисии давно умерла. Остался только сын – ровесник Любиных родителей – постоянно лечившийся в доме для душевнобольных. Звали его Павликом. Павлик был блаженным, наивным и очень добрым мужчиной с разумом мальчишки. Он бывал пару раз у Поспеловых в доме, зная, что здесь уважают его замечательную мать и в куске хлеба не откажут.

– Мама тебя очень любит, – шептала тихонечко Любе в ушко Таисия Фёдоровна. – Очень-очень любит! Просто боится за тебя… Такова участь родителя: оберегать и бояться за родное дитя… Мама твоя много всего перенесла, когда старшенькую сестрёнку потеряла…

Едва Люба услышала о Лене, то вновь почувствовала тянущую серую тоску, поднимающуюся где-то из глубины живота и подступающую к горлу. Разговоры о сестре при посторонних в доме №27 на переулке Солнечном никогда не поднимались.

Остальные гости не замечали перешёптываний между подростком и Таисией Фёдоровной. Тема невоспитанной, гулящей, ленивой молодёжи была настолько животрепещущей, что, втянувшись в неё, старушки и Александра Григорьевна не могли остановиться.

– Первостепенная задача матери, – шумела одна из женщин, – чтоб дочь её не скурвилась и родителей не опозорила! А современные матери – что?!.. Куда смотрят?

– Куда смотрят… Какие сами курицы в молодости были, таких и дочек растят: ленивых, бестолковых… Вон, моя соседка тому пример! Сама одна прожила, всё пила для плясала, дочку родила, и та туда же… О будущем не думает, учиться не хочет. Только о гульках и мысли! Таскается с парнями, потом забеременеет, как мамка, от кого попало…

– А мужчинам-то дети не нужны! Дети ведь нужны только нам, матерям, – горько вздохнула Анастасия Петровна. – Мужчины-то что?.. Отлюбился да пошёл своей дорогой… Всё хозяйство да воспитание детей – на женщине!

– Помни, Любонька, деточка! – обратилась Зинаида Александровна к школьнице, свернувшейся калачиком в кресле на коленках бабули Таси. – Женщина должна всё по дому уметь! Хозяйкой быть, здоровьем сильной. Работать, чтоб семью обеспечить: себя да детей, а то и мужа…

– Мужчина будет неработающую жену попрекать куском хлеба, – произнесла Акулина Никитишна. – Я жизнь прожила, и не такое видела!

– Сколько живу, столько дочери обо всём этом говорю, – вставила мама. – Учись, чтобы потом своим куском хлеба себя и внуков обеспечить могла всегда. На мужа надеяться – гиблое дело! Он сегодня с тобой, а завтра с другой. И голову береги, спину закрывай. Ходит сейчас молодежь по холоду: капронки, юбочка… Тряпочка, а не юбочка! Куртка едва почки прикрывает…

– А потом лежат в дурке, молодые, с болями! – поддержала маму Зинаида Александровна. – Половина дурдома с менингитом. Вот, Шурочка, таких хороших, заботливых матерей, как ты – единицы! Воспитываешь дочку всем нам на радость: порядочную, невинную и умненькую!

– А красавица-то какая! – цокнула языком сидящая с мамой старушка, и все остальные тут же стали охать да ахать, проявляя своё восхищение молодостью и внешними данными пятнадцатилетней девочки.

«Эх, если б мнение этих бабушек разделяли мои одноклассники!.. Да и другие ребята», – загрустила десятиклассница. – «А то только знакомые старушки и хвалят! Зачем мне их слова?.. От них легче не становится».

Других гостей, кроме пожилого поколения лет за семьдесят-восемьдесят, годящихся Александре Григорьевне в родители, Люба в своём доме особо не знала. Её семью мало куда приглашали – в основном, родственники на редкие юбилеи. За свои пятнадцать лет Люба была на паре свадеб, на нескольких днях рождения, ну и у дружественной родни в гостях. Всё. У мамы не было друзей или близких с детьми приблизительно Любиного возраста. Даже внуки у родни и у маминых пожилых подруг были старше Любы. Таким образом, девочка оказывалась одинокой внутри круга своей семьи и её окружения по причине своих юных лет.

К слову, с родственниками мама общалась далеко не со всеми. Из соседей Поспеловы дружили только с семьей Чумаков, забегавших на чай посплетничать. Больше гостей не было. Ещё приходила изредка одна железнодорожница – весёлая, заводная, отчаянная женщина себе на уме. Это мамина коллега, с которой у Александры Григорьевны были весьма приятельские, но в то же время странные отношения.

***

Мама повела бабушек в гостиную пить чай с мёдом, а Люба под предлогом невыученных уроков удалилась в свою комнату.

Оставшись, наконец, одна, девочка, закрыв плотно дверь, уселась на кровать поглубже, к самой стене, и стала думать, как ей избавиться, отвертеться от этого опасного и дерзкого Сэро. Мысли вертелись роем в беспокойной русой голове.

«С цыганом нужно постараться разойтись по-хорошему. Мне не нужны новые гонители и насмешники. Он закусил, что я не дала списать, хотя Виноградова подбросила ему свою готовую работу. Наверняка же теперь пятифан получит!.. Зачем тогда отыгрываться на мне, блин?!»

Люба напрочь забыла тот факт, что она вчера окостенела от страха и не нашла в себе сил обернуться. Это было на уровне чувств и эмоций, а не осознанных действий и слов. Поэтому Поспеловой не доходило, что такое трусливое поведение выглядело демонстративно-высокомерным и задело самолюбие звавшего её парня.

Скрипнула калитка. Люба выглянула в окно и увидела удаляющуюся Таисию Федоровну. Только её одну. Богомольная старушка никогда не злоупотребляла временем гостеприимных хозяев.

Ход усталых от дневной суеты мыслей постепенно поплёлся дальше – к размышлениям об отношениях в классе.

«У меня очень дружный класс. Только не в отношении меня», – Люба затосковала. – «Почему я всем не нравлюсь?.. Со мной никто не хочет дружить. А я бы с удовольствием с ними всеми общалась, но ведь ребята не хотят… И не удивительно! Будь я на их месте, я бы тоже держалась от самой себя подальше».

Школьная пора – праздник юных жизней, на котором Поспелова оказалась чужой. Все ученики – её ровесники, одноклассники – наслаждались своей беспечностью и молодостью, вместе весело проводили время, встречались, ругались, знакомились. В общем, кайфовали от жизни и не парились. Все, кроме Любы.

Люба не разделяла интересы сверстников. Не курила, не встречалась с мальчиками и – самое страшное преступление, с точки зрения одноклассников, – не ходила на дискотеки. Проще говоря, слыла трезвенницей и праведницей, что было тогда совершенно не модно. И ей самой это не нравилось.

Она неимоверно много читала: глотала книги одну за другой, как классику, так и других жанров. Кроме неё в классе не зачитывался литературой и не просиживал в библиотеке выходные напролёт никто вообще. Вместо этого ребята тусили на танцах и активно общались.

Девочка будто застряла на межпограничье, между юностью и взрослением, пока её сверстники строили отношения и интересовались, какое место они занимают в этом обществе. Люба же совсем не взрослела и была чужой на этом празднике жизни. С ней лёгким и ветреным ровесникам было скучно разговаривать, и Люба это с горечью понимала. Общаться с ней, по мнению Любы, было как общаться с бревном, вросшим в землю. Его, это бревно, не сдвинешь. Как ни поливай – оно не пустит побеги, не зацветёт. Бревно сухое и не интересное.

Именно сухой и старомодной видела себя на фоне ровесников подросток Люба Поспелова.

***

Когда уже поздно вечером бабушки, напившись чаю, наевшись и вволю позлословив, ушли, хозяйка зашла к дочери в комнату, подсела на кровать и погладила читавшую школьницу по щеке. Люба обняла маму.

– Что у тебя там, в школе, нового?.. Женихи появились?.. Кто-нибудь ухаживает?..

Люба знала, о ком идёт речь. Одна семья из её класса больно уж нравилась маме, и женщина приглядывалась к Мише, Любиному однокласснику, считая его выгодной партией.

Лично подросток сама не знала, как относится к Михаилу Крюкову и нравится ли он ей вообще. Девочка просто молчала и слушала рассуждения мамы на этот счёт, обещая вести себя хорошо, чтобы Миша и его родители не подумали плохо о Любе и её воспитании.

«Да Бог его знает, что у Крюкова вообще в голове! О чем он сам и его мама думают и чего хотят!» – думала про себя школьница, но вслух не произносила. Товарный кассир даже не догадывалась, как выстроены отношения внутри 10 «А» и какое место в иерархии коллектива занимает её дочь. У матери были свои видения на этот счёт – и точка.

У Любы с Александрой Григорьевной были достаточно доверительные отношения. Но сегодня, после посиделок с престарелыми мамиными подругами, Люба твёрдо решила не рассказывать родительнице про стычку с цыганом. Мама (Люба точно знала) не побежит защищать дочь. Более того, этот странный сумбур с хулиганистым красавцем вызвал бы у мамы много вопросов к поведению самой Любы и лишние обвинительные разговоры. А девочка этого очень не хотела, так как знала, что ничего предосудительного не совершала.

А ещё Александра Григорьевна очень не любила нерусских и по возможности сторонилась их. Узнает мать, что тот нахал, подошедший на мосту, – цыган, проблем не оберёшься!

***

Сэро ещё с начала перемены стоял в тени за открытыми дверьми столовой и аккуратно наблюдал за чудаковатой девчонкой из 10 «А».

Вот «зубрилка» взяла свою порцию и уселась на край длинного стола, за несколько мест от своих одноклассниц. Хмурая. Нелюдимая. Лучше подойти к ней, когда она доест и выйдет из столовой по своим делам – иначе дура шуганётся и диалог может не склеиться.