Где похоронено сердце

Улучив минутку, Дину отозвал в сторону отец:

– Я нашел тебе подходящего мужа.

Дину будто обухом по голове ударили:

– Но, отец…

Бежавшая мимо Мелеч, услышав обрывок разговора, остановилась неподалеку и, озабоченно гремя пустыми кувшинами, навострила уши, изнывая от любопытства.

– Что не так? Скоро два года, как нет Кази-Магомеда! Захочу – отдам тебя новому мужу прямо сегодня! – дергая шеей, Абдул оглянулся и заметил Мелеч.

– А ты чего встала? Рот закрой, а то муха залетит! – накинулся он на нее. – Иди, иди отсюда!

– А как же мой сын? – Дина вскинула на отца полные слез глаза.

– Сына оставишь у свекрови, как положено, а сама готовься, – Абдул снова раздраженно дернул шеей, – Аслан дает пятьсот рублей серебром.

– Аслан?! – у Дины потемнело в глазах. – Почему Аслан?!

Абдул пожал плечами:

– А чем он плох? Молод, здоров. Конечно, он не так богат, как твой покойный муж, но тоже из дворян, Кази-Магомед приходился ему вроде как троюродным дядей… Ему ничего не стоит хоть каждый день угонять скот в долине. С ним ты никогда не будешь нуждаться.

– Отец, заклинаю тебя, только не он… – содрогаясь от рыданий, Дина закрыла лицо руками.

Абдул вышел из себя:

– Ты еще будешь спорить со мной, дерзкая, неблагодарная дочь! Как только Аслан заплатит выкуп, сыграем свадьбу. Надо будет – на веревке тебя притащу! Все, разговор окончен!

Дина до вечера ходила как в воду опущенная – такого удара судьбы она не ожидала.

Поздно ночью Аслан в сопровождении нескольких приятелей, торопясь собрать деньги для калыма, направился к обширным пастбищам, где летом под усиленной охраной паслись стада станичных казаков. Привычные ко всему кони, прядая чуткими ушами, бесшумно несли тайными тропами всадников, за плечами которых мерно покачивались зачехленные ружья.

– Зачем тебе эта вдова, Аслан? Кругом столько красивых девушек, а ты все подле вдовушек крутишься, – смеялся кругленький, добродушный Мата, подскакивая в седле, как бурдюк с водой, – ты же лев, а лев разве возьмет овцу после волка?

– Где ему со львами тягаться! – усмехнулся долговязый Харун, недавно изгнанный из медресе за непослушание, что, однако, не мешало ему относиться к остальным с ленивой снисходительностью.

Раздался приглушенный смех.

– Зато ты, недозрелый мулла, смело у крестьян кукурузу воровал, – огрызнулся Аслан, – а потом улепетывал от них, как заяц от орла, когда они хотели тебе тощие ребра пересчитать, забыл?

Быстро смекнув, что дело принимает нежелательный для него оборот, хитроумный Харун ловко перевел разговор в другое русло:

– Эх, а я забыть не могу вторую дочку Абдула! Ее Бэла зовут, до чего же хороша, хоть весь свет обойди с ситом – лучше не найдешь. А кожа такая белая, тонкая, наверное, когда она пьет, видно, как вода переливается в горле…

– Посмотрите-ка на него! Так она тебя и дожидается! Я слышал, что к ней наш князь Катышек подкатывается, так что подбери губы! – с коротким смешком Мата охладил пыл Харуна.

Когда вдалеке показались мерцающие огоньки сторожевых костров, они спешились, привязали коней и, хоронясь за редкими кустами, неслышными шагами подкрались ближе. Казаки спали, подложив под головы шинели, не выпуская из рук длинные ружья с примкнутыми штыками. Дозорные вяло переговаривались, до горцев доносились обрывки фраз.

Аслан понизил голос:

– Нападаем неожиданно, не как в прошлый раз, только не хватало ради прекрасных глаз моей вдовушки червей кормить!

Ни звуком не обнаруживая себя, они привычно распределили роли: двое с ружьями должны быть наготове, третий будет поочередно заряжать оружие для них, доставая пули из промасленных тряпок. Остальные ползком приблизились к лагерю и, стремительно поднявшись во весь рост, начали остервенело рубить шашками налево и направо. Вскакивавших станичников, отчетливо видневшихся в отблесках многочисленных костров, отстреливали сидевшие в засаде горцы. Аслан успел опередить торопливо вскинувшего ружье пожилого казака с вислыми усами и, коротко размахнувшись, полоснул его по животу шашкой. Сизые внутренности, дымясь, вывалились наружу, казак выпучил глаза, судорожно хватая руками воздух, и как-то боком осел на землю. Харун погнался за убегавшим молоденьким пареньком и, схватив за плечо, ударил его в спину с такой силой, что кинжал, с хрустом пробив кости, вышел наружу через грудь. Сраженный наповал, казак рухнул ничком на землю, и горец, наступив на неподвижное тело сапогом, выдернул застрявший нож, возбужденно озираясь в поисках следующей жертвы. Сорвав с плеча ружье, Мата на бегу выстрелил прямо в лицо раненому, который тщетно пытался достать саблю из запутавшихся ножен, и, вытерев рукавом пылающее от азарта лицо, забрызганное кровью и мозгом убитого казака, остановился.

Не обращая внимания на предсмертные хрипы и стоны, они собрали оружие с патронами и весь скот. Довольный Аслан, как птица, взлетел на коня и тронул поводья, но лошадь, наступив на чье-то мертвое тело, взвилась на дыбы, сбросив зазевавшегося седока наземь. Подстегиваемый издевательским смехом спутников, он стремительно вскочил на ноги.

– Не горец ты, а горянка, нацепившая мужскую одежду! – сотрясаясь всем своим круглым телом, заливался хохотом Мата.

– Трем вещам никогда не должен доверять мужчина, – глубокомысленно изрек, подняв указательный палец, Харун, – коню, винтовке и жене. Конь фыркнет, поднимется на дыбы и осрамит навеки, винтовка даст осечку в самый нужный момент, а жена…

Охаживая плетью вертевшегося под его ударами коня, Аслан злобно оскалился:

– А ну заткните-ка рты, а то и вам достанется! Я таких слов и родному брату не спущу!

Еле успокоив свою лошадь, он поставил было ногу в стремя, но оглянулся на сдавленный стон:

– Добейте Христа ради… мочи нет…

Аслан оглянулся на раненного им казака, который лежал в скользком месиве собственных внутренностей и хрипел, скрюченными пальцами хватаясь за землю и траву, уже покрытую росой.

– А кто тебя сюда звал, а? Это наша земля, наши горы! Ты хотел аулы наши разрушить, а нас истребить? Подыхай же, как собака!

– Ничего, и тебе жить осталось недолго! – вместе с кровью из последних сил выплюнул раненый.

Бросив поводья, Аслан метнулся к нему и, с хищной яростью схватив его за шею, ткнул перекошенным от боли лицом в росистую траву:

– Ты за этой землей пришел, да? Вот и ешь ее, жри, говорю!

Одинокий выстрел отрезвил и поднял его на ноги – Мата, прервавший наконец мучения раненого, хмуро сказал:

– Ты что делаешь? Прояви уважение, он, конечно, враг, но встретил свою судьбу достойно, как воин, лицом к лицу!

– Хочешь содрать с одного барана две шкуры? – презрительно скривил тонкие губы Харун.

Злобно сверкнув на них глазами, Аслан пнул мертвого казака и, подскочив к стоявшей рядом повозке со вздернутыми в светлеющее небо оглоблями, ухватился за колесо, изо всех сил пытаясь оторвать тяжелую телегу от земли и перевернуть ее, но, сколько ни тужился взбешенный горец, она не сдвинулась с места. Потирая покрасневшую от напряжения шею, не глядя на прятавших ухмылки приятелей, он снова взобрался на коня, и степь вскоре огласилась топотом множества копыт.

Через несколько дней по аулу поползли слухи: вслед за горцами, напавшими на казаков, идет царская армия, оставляя за собой разорение и пожарища. Старейшины решили, что нужно со скотом и всеми пожитками уйти подальше в горы.

Погрузив с помощью крестьян в арбы ковры и сундуки с добром, старушки уговаривали Фатьму уйти с ними, но та наотрез отказалась:

– Куда я пойду со своими ногами? Смерти я давно уже не боюсь, не тратьте попусту время, уезжайте…

– Всегда была упрямой! – в сердцах вскричала Айшат и вышла, подхватив на руки маленького Хан-Гирея.

Старуха подозвала Дину к себе и, откинув край покрывала, указала ей на стоявший под кроватью изящный, но увесистый сундучок из полированного дерева, инкрустированный разноцветными камнями:

– Смотри за ним хорошенько, здесь все наши деньги и золото, доставшееся мне от свекрови, а ей – от ее свекрови!