Где похоронено сердце

– Свет не видывал такого милого, такого ласкового, такого хорошенького ребенка! – Айшат наконец поймала малыша и стала укладывать в люльку, целуя его шелковистые розовые пятки и каждый крошечный пальчик на ножках. – Так и хочется его съесть, такого сладенького!

– В нашем роду все дети светленькие, красивые и смышленые, ведь правда? – вытягивая шею, вторила ей Фатьма, с ревнивой улыбкой наблюдая с постели за их веселой возней.

– Смотрите, не сглазьте его, старые наседки! – Хадижа достала из очага уголек и нарисовала над бровью малыша маленькую черную точку от дурного глаза.

Хотя все женщины семейства любили и баловали его без зазрения совести, мальчик рос добрым и спокойным, даже плакал редко, и вносил в их однообразную жизнь столько радости, что старушки даже помыслить не могли расстаться с ним даже на час.

Дина втайне всматривалась в родное личико, надеясь и в то же время страшась разглядеть на нем почти забытые черты его отца, но только через несколько месяцев глазки малыша стали отливать знакомой пронзительной синевой, а волосы, отросшие после первой стрижки наголо и торчавшие задиристым колючим ежиком, приобрели светло-русый оттенок. Однако это никого, к счастью, не смутило, а свекровь, души в нем не чаявшая, обнимала и тискала его, благостно повторяя, что у них в роду всегда рождались светленькие дети.

Когда мальчику исполнилось чуть больше года и он сделал первые неуверенные шаги, испуганно втягивая белую и пушистую, как одуванчик, головку в плечи, свекровь устроила большой праздник. Собралась многочисленная родня. Счастливый и довольный, Хан-Гирей в сшитой нарочно к этому дню черкеске с серебряным наборным поясом гонялся, размахивая деревянной игрушечной саблей, за старшими детьми, семеня маленькими ножками в новеньких чувяках. Умиляясь его хорошенькому личику и сговорчивому нраву, восьмилетняя Мириам, младшая сестра Дины, и другие девочки-подростки, оспаривая право понянчить малыша, ссорились, отпихивая друг друга острыми локотками. Но Хан-Гирей с заливистым смехом отбивался от объятий и, запутавшись в полах непривычно длинной одежды, падал в траву. Перевернувшись на спину, он вдруг затихал, уставившись ввысь огромными синими глазами, которые казались заплутавшими островками раскинувшегося над ним бесконечного неба.

Когда Айшат, ласково подталкивая в спину робевшего перед незнакомыми людьми мальчика, подвела его к столику, на котором, по обычаю, были разложены неизменный кинжал, Коран, завернутый в отрез блестящей парчи, сияющий новенький рубль, исписанный арабской вязью лист плотной бумаги и глиняный кувшинчик, он сразу кинулся к оружию. Его внимание отвлек блеск парчи – развернув ткань и увидев книгу, малыш оставил ее, затем вновь устремился к кинжалу и восхищенно погладил узорчатые тисненые ножны, вызвав громкое одобрение всех родственников:

– Настоящий джигит растет!

– Ай, молодец!

– Знает парень, что выбрать!

После угощения довольные праздничным обедом мужчины, чинно сидевшие в тени грушевых деревьев, завели неспешную беседу.

– Что-то жарко слишком, к дождю, видно, – Селим, старший брат Абдула, попыхивая коричневой глиняной трубкой, озабоченно поднял глаза к небу, на котором не было ни облачка.

– Да, кусается солнце, без дождя не обойдется, – кивнул Абдул..

– Вчера так же палило, и к вечеру какой ливень был! – неспешно вступил в разговор младший брат Хамзат.

Селим, задыхаясь, ослабил кожаный пояс на объемистом животе, вытер полотенцем обильный пот со лба и, наконец, отозвался:

– И сегодня польет – это уж точно!

Сосед, старый Туганбей, окутанный сизым табачным дымом, закашлялся, звучно сплюнул под ноги и, моргая красными слезящимися глазами без ресниц, сварливо прервал их ленивые толки:

– Скоро вся наша жизнь кувырком пойдет, а вы время тратите на пустые разговоры, как старухи у плетня! Покончит царь с нами раз и навсегда! Скоро он нас всех вышвырнет с этой земли!

– Как же! Не он первый пытается нас подчинить! – отмахнулся Абдул.

Он дернул шеей, искоса наблюдая за Диной, которая в глубине двора кормила чем-то сына с ложечки, пристроившись за стол к младшим гостьям.

– Да и турки нам помогут, они же обещали, что нас не бросят на растерзание неверным! – уверенно вставил Селим и, сложив руки на круглом животе, откинулся на спинку скамьи.

– Да что нам какие-то турки! Мы сами защитим свою землю! – один из молодых горцев, прислуживавших за столом, без разрешения вмешался в разговор.

– Видно, наш мир и без царя скоро рухнет! – донельзя взбешенный, Туганбей накинулся на дерзкого мальчишку, брызжа слюной, и от злости затряс головой на худой длинной шее, словно старый индюк, с грозным бормотанием защищающий птичий двор от чужаков. – Нет никакого уважения к старшим! Настоящих горцев Аллах прибрал, остались одни лгуны, плясуны да воры, способные разве что у соседа козу утащить! Жалкие хвастуны с повадками шакала и сердцем овцы!

Смущенный этим стремительным натиском паренек еле унес ноги и скрылся за амбаром.

– Если царь пошлет армию, боюсь, наши дела плохи. К тому же здесь каждый сам по себе, а противостоять регулярным частям поодиночке невозможно, – доктор Вернин, задумчиво посмотрел куда-то поверх голов, – я много раз видел, как ваши князья договаривались о совместных действиях и тут же нарушали все клятвы, потому что думают только о своей выгоде. Так войну не выиграть. Да и вообще, я уверен, что смысла воевать уже нет…

– Да что говорить-то! – в сердцах воскликнул Хамзат, вскочив со своего места и горячо жестикулируя. – Никогда не было и не будет у нас согласия! Только и умеем, что грызться между собой, как собаки!

– Может, все-таки обойдется? – выпустив изо рта клубок дыма, Селим невозмутимо обвел всех живыми черными глазами. – Сколько себя помню, мы так и живем…

– Не обойдется! – отрезал Туганбей и горестно покачал головой. – Неужели нам придется на старости лет покинуть свою землю, могилы предков? Если мы бросим родину, значит, нет у нас мужества… Ни капли мужества!

Собравшись возле плетня, подальше от старших, молодежь шумела:

– Пока душа не покинет тело, мы будем бороться за свою землю!

– Лучше умереть, чем покориться неверным!

– У нас в чехлах ружья, а не бузина!

– А тех, кто не покорится, отправят в Сибирь, – Туганбей мстительно повысил голос на воинственные крики молодых, – а в Сибири, мой отец рассказывал, настоящий ад: круглый год кромешная тьма и трескучие морозы…

– Да разве такое возможно? Как же там люди живут?

– Говорят, там одни каторжные, роют золото и серебро так глубоко под землей, что упавшая туда медная наковальня целых девять дней летит, прежде чем достигнет дна. А чтобы эти несчастные, забытые богом, не сбежали, их стерегут жуткие твари, они огромные, круглые, а еще они лают и у них по сто рук!

Напустив на себя важный вид, старик замолчал, но, услышав сдержанные недоверчивые смешки, гневно ударил тяжелой тростью о землю и пригрозил:

– Ну, ничего, нечестивцы, скоро сами узнаете, каково там!

– Да, гиблое, конечно, место, и лучше туда не попадать, – усмехнулся доктор, сам когда-то счастливо избежавший этой участи благодаря военным действиям на Кавказе.

– Что Сибирь! Сибирь далеко! – отмахнулся Абдул и поднялся. – Встретимся на скачках!

Краем уха слушая разговоры своих замужних и еще не обремененных семьей ровесниц о нарядах, свадьба, подарках и достойных внимания джигитах, Дина с улыбкой следила за играющим с другими детьми сыном.

Обмахиваясь шелковым веером, к столу подбежала непрерывно танцевавшая сестра Бэла, белокурая веселая красавица, любимица отца. Откинув назад концы прозрачной накидки с длинной бахромой, унизанной тонкими серебряными трубочками, нежно звеневшими при каждом движении, она присела рядом с сестрой и, торопливо перехватив немного сладостей, снова вскочила, но Дина удержала ее:

– Погоди, Бэла, отдохни, дай и другим девушкам потанцевать!

Принаряженная Мелеч в праздничном платье с затейливо вышитым поясом, в плоской шапочке, увенчанной медным полумесяцем, поставила на стол блюдо с горячими пирогами и, разинув большой подвижный рот, с завистливым восхищением уставилась на Бэлу:

– Аллах! Ты такая красавица! Посмотри, все джигиты глаз с тебя не сводят!

Бэла окинула участливым взглядом невзрачную девушку с выпирающими из коротковатых рукавов крупными красными, будто ошпаренными кипятком, руками и улыбнулась:

– Аллах милостив, Мелеч, он не оставит тебя без мужа.

Большой рот Мелеч возмущенно задвигался, маленькие глазки – по меткому выражению Фатьмы – цвета куриного помета, зло прищурились:

– Еще неизвестно, может, я раньше тебя замуж выйду! А красивые редко бывают счастливыми!

С остервенением заправив под шапочку жидкие тусклые волосы, она подхватила столик, заваленный объедками, и, согнувшись, выставив острые лопатки, понеслась к очагу, где возле больших чанов грелась вода и хлопотали другие служанки. Запрокинув голову, Бэла залилась беззаботным смехом.

– Аллах! Язык у этой несносной девчонки, как острая коса! – нахмурилась Дина. – Сколько раз свекровь ее хотела со двора прогнать, да очень уж она расторопна…