Дурак на красивом холме

Вдвоем мы оттолкнули осиновый комель почти на середину речки, то есть на самый стрежень. Мощное течение помогло нам, раскачав ствол и выдернув крону из зацепистых зарослей. Помахав нам на прощание ветвями, подхваченная потоком, осина скрылась в темноте.

Конечно, спустя некоторое время, ее обязательно прибьет к берегу и развернет, восстановив статус нерукотворного моста. Но случится это уже ниже, за пределами полуострова, и наши неугомонные преследователи не смогут им воспользоваться.

Прежде чем согласно обещанию отдать нож Веронике, я заострил им оба конца шеста – получилась сарисса, знаменитое копье македонян. С помощью таких длинных и тяжелых копий отважные воины Александра сокрушали превосходящие силы противника. Вероника с интересов наблюдала за мной и не торопила. Похоже, я начинал забавлять ее своими фокусами и постепенно становился симпатичен.

Между тем, наши противники приближались. Через чащобу стали пробиваться лучи фонариков и слышны голоса людей. Более того, к ним добавился лай собаки!

– Вероника, тебе не кажется, что мы попали с тобой в другое время – на полвека назад? И бежим мы из фашистского концлагеря, и преследуют нас гитлеровские вертухаи?

«А собака толковая,» – подумал я с уважением. – " Как она верно взяла наш след и целеустремленно ведет куда надо. Наверняка, немецкая овчарка – они самые умные.»

Но вспомнив, кого она ведет и кто у них командир, невольно представил себе другой образ собаки: белесого, похожего на Кекса бультерьера с маленькими, налитыми кровью глазами и жуткой мордой монстра-убийцы.

Я люблю собак. Всю жизнь был собачеем, и предпочитая по известным причинам легавых, относился с большей или меньшей симпатией и к другим породам.

Но эту мерзкую породу, ставшую популярной среди определенных кругов населения – после того как прорвало канализационную трубу с Запада, патологически возненавидел. Случалось видеть самому и слышать от других, как на собачьих выгулах, с молчаливого согласия хозяев, они душили не только бродячих котов, которым к счастью в большинстве случаев удавалось улизнуть в подвал или залезть на дерево, но и своих же бедных собратьев, без шансов на спасение: добродушных уличных пёсиков, подкармливаемых одинокими сердобольными старушками.

На мои замечания, что это не есть хорошо, самодовольные и уверенные в своей правоте новые хозяева жизни, явные торгаши-спекулянты, мило улыбались (если женщины), либо похохатывали (если мужчины), культурно и убедительно объясняя, что необходимо избавляться от разных носителей заразы без определенного места жительства.

Забывшись под впечатлением вспыхнувших воспоминаний, я воинственно поднял и потряс свое увесистое копье:

– Я убью этого мерзкого бультерьера! Пусть только переберется сюда!

– Это не бультерьер! Это колли.

На мой недоуменный вопрошающий взгляд Вероника сочла нужным пояснить:

– Шотландская овчарка.

– Я знаю, что колли это шотландская овчарка. Но почему ты решила…

Она не дала мне договорить, прервав потеплевшим голосом:

– Потому что это Ральф.

И тут же резким пронзительным голосом закричала:

– Ральф! Ральф! Ко мне!

Раздался треск ломаемых сухих веток и через несколько секунд на противоположном берегу нарисовалась Лесси – красивая, длинношерстная, рыже-белая собака.

– Иди ко мне, миленький! Иди ко мне, Ральфик! – ворковала Вероника.

Нерешительно потоптавшись, поскуливая в боязливом нетерпении, Ральф вступил в воду и поплыл. Течение отнесло его метров на десять ниже, прежде чем он выбрался на высокий осыпающийся берег. Отряхнувшись от воды, радостно махая хвостом и улыбаясь, он потрусил к нам.

– Не бойся! Он хороший. Единственный настоящий человек в этой семье.

Я понял, что пес с гринькиной усадьбы, и у Вероники с ним самые дружественные отношения, если не сказать больше. Наверное, он тосковал по ней, поэтому и след взял так быстро и, в душевной простоте и без задней мысли, повёл за собой наших врагов.

Я вспомнил свою городскую охотничью собаку по имени Дейзи. Когда мне случалось уезжать в командировку, она отыскивала какой-нибудь непостиранный элемент моей одежды и уходила с ним в свой угол молча страдать. Несмотря на то, что была беспредельно доброй, как и все легавые, она угрожающе рычала, если кто хотел у нее это отобрать. Вот такие они трогательные и преданные существа – собаки!

Пообнимавшись и пооблызавщись с Вероникой, пес вдруг лег у моих ног. Для меня это не стало новостью. С собаками у меня, как правило, дружественный контакт возникает сразу, причем без всяких посылов с моей стороны.

Как-то будучи в гостях у представителей вышеупомянутого слоя, мне довелось пережить несколько тревожных минут. Хозяйский бультерьер вдруг залез ко мне на диван, положил лапы на плечи и стал лизать у меня за ушами. Оцепенев от ужаса, я боялся шелохнуться, а хозяева, умиленные действиями своего любимца, весело смеялись.

– Они здесь! – раздался возглас с другого берега, и тут же вспыхнул-хлопнул ружейный выстрел и дробь просвистела у нас над головами.

– Бежим! – мы совсем забыли о наших вооруженных преследователях, а они проявили военную хитрость, напоследок сменив тактику – выключили фонарики и без шума преодолели последнюю сотню метров.

Пригибаясь, мы скатились в низину и понеслись, как вспугнутые косули. Пес, радостно вспрыгивая, бежал рядом.

– Стойте, суки! Убьем!

Как бы не так – мы спортивные ребята! И покрыть зону досягаемости дробовика было для нас делом нескольких секунд.

Однако, мы продолжали бежать еще несколько минут, а потом, запыхавшись, с колотящимися сердцами, долго шли пешком – как мне казалось, сами не зная куда, лишь бы подальше.

Впереди шла Вероника с моим облегченным рюкзаком за плечами. Я, как положено джентльмену, тащился сзади с тяжелой сумкой. У меня болел бок от неправильно уложенной в нее сковородки, а поправить удобнее не мог, потому что в другой руке у меня была сарисса.

Выбросить ее я не решался, придав ей в своем воображении мистическое значение как палочке-выручалочке. Кроме того, она была очень ровной плюс изготовленной самой Вероникой, что увеличивало ее ценность в моем восприятии. Но главной причиной, не позволявшей мне отказаться от сариссы, был всё-таки пробудившийся во мне древний инстинкт воина.

То есть, проститься с единственным моим оружием было равносильно переходу на позиции смирения и несопротивления, что в свете последних событий, когда мы несмотря ни на что переигрывали соперников, было бы капитулянтством. Только сейчас до меня дошёл в полной мере смысл нежелания Вероники расставаться с кухонным ножом, который в ее руках был чем-то вроде акинака в руках несклонной к покорности скифской женщины.

Как только на пути появилась удобная природная скамейка в виде сломанной бурей березы, я объявил привал. Пора уж было преодолеть обуявший нас животный страх, отдохнуть, перемотать портянки и привести мысли в порядок.

Я спустил свою торбу на землю и поставил стоймя свою сариссу. Она возвышалась надо мной на полтора метра.

«Длинновата…» – подумал я. Древнемакедонское оружие явно не было рассчитано на условия сибирских перелесков!

– Дай-ка сюда нож. Надо привнести некоторые технические изменения в мое оружие и сделать его более удобным.

Я обтесал древко от коры-бересты, укоротил его до уровня своего роста и закруглил концы. Покрутил туда-сюда: получилось тоже известное оружие, оно же и посох с забавным названием БО! Я мысленно перенесся из античного Средиземноморья к тихоокеанским берегам восточных цивилизаций…

Когда-то, в армейские годы, мне случилось целый месяц пасти отару курдючных овец. Служба проходила в Туркестанском военном округе. Зажиточные представители местного населения были в дружественных отношениях с нашими офицерами, и последние, для поддержаниях их не без личного интереса, имели обыкновение вверенных им отечеством солдат отдавать иногда в аренду – для производства каких-нибудь малоквалифицированных работ, как то: ремонт и строительство домов и дувалов, копка садово-огородных арыков, очистка от грязи колодцев и хаузов, и так далее, и тому подобное.

Мне повезло – меня отдали в чабаны, что более чем соответствовало моему поэтическому мироощущению природолюба и созерцателя.

Обязанности мои были предельно простыми – рано утром вместе с отарой в двести голов уходить в полупустыню, в обеденное время приводить их домой на водопой, отдыхать от жары и потом опять в поле до сумерек.

Вечером мне предоставлялось право отдыхать по собственному усмотрению. И я, конечно же, предавался чтению.

В углу отведенной мне для проживания глинобитной каморки я обнаружил огромные кипы старых и новых журналов, неизвестно как сюда попавших (интересоваться этим по восточным понятиям было непринято) и предназначенных для растопки.

Среди множества новеньких партийных журналов, которые никто кроме меня даже не раскрывал (судя по первозданно чистым страницам, источавшим свежайший типографский запах), я обнаружил чудом затесавшиеся замусоленные номера «Вокруг света».

Понятное дело, я накинулся на них с жадностью изголодавшегося зверя.

Если из всей партийной макулатуры мое внимание привлекла только статья о международном троцкизме в глупой надежде почерпнуть в ней что-нибудь познавательно-интересное и неизвестное (однако текст оказался скучнейшей идеологической прокламацией без каких-либо аргументов), то немногие номера научно-популярного журнала зачитаны были мною до дыр.