Дурак на красивом холме

Дурак на красивом холме
Рияд Алимович Рязанов

Приключенческая долгоиграющая повесть, события в которой развиваются «от тайги до Британских морей», несущая гуманистические идеалы. Несмотря на эпатирующие названия глав, вполне читабельна для самого широкого круга людей разных возрастов, идеологических убеждений и вероисповеданий, поскольку выдержана в лучших традициях русской и мировой литературы. Автор надеется, что его книга будет способствовать установлению взаимопонимания между землянами в этот непростой период их жизни.

Дурак на красивом холме

Рияд Алимович Рязанов

© Рияд Алимович Рязанов, 2018

ISBN 978-5-4493-6250-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рияд Рязанов

Day after day alone on the hill,

The man with a foolish grin is keeping perfectly still;

But nobody wants to know him,

They can see that he’s just a fool,

And he never gives an answer.

But the fool on the hill

Sees the sun going down, and the eyes in his head

See the world spinning ’round…

(John Lennon – Paul McCartney)

Вместо увертюры

У меня есть две молодые красивые лошадки – Арсиноя и Береника.

Первая – золотистая Арсиноя – игреневой масти блондинка с белыми гольфами на ногах и белой звездой на лбу, капризная и своенравная, была спасена мною от неминуемой участи быть зарезаной на мясо в возрасте трех лет. Ее хозяин, алтайский крестьянин-коневод, владел табуном в тридцать голов, регулярно поставляя подросших до нужных кондиций питомцев некой организации, специализирующейся на производстве колбас.

Арсиноя, тогда еще безымянная, в силу избыточной тяги к независимости, часто отлучалась от своего лошадиного социума, чем вызывала обоснованную тревогу и раздражение хозяина, мужчины крутого и решительного. По его словам, «потерять ее вовсе от волков, либо, что вернее, от лихих людей», не входило в его планы. Поэтому он с легким сердцем, за довольно скромную сумму, отдал ее мне, снабдив также длинной пеньковой веревкой и железным колышком, с помощью которых мне удалось с невероятными трудностями и массой приключений в течение целого полумесяца, доставить неожиданную покупку в сопредельную с алтайским краем область, где находилась моя так называемая сельская усадьба – одиноко стоящий на красивом холме дом с огражденным высоким забором двором, включавшим в себя огород, небольшой сад, пасеку в шесть ульев, а также необходимые помимо жилища строения – баню, гараж, место для скота и птицы и т. д. и т. п.

Другая красавица – Береника – брюнетка караковой масти, черно-матовая с ржавыми подпалинами на морде, брюхе и ногах, была, напротив, ожидаемой покупкой, поскольку ее я приметил и полюбил еще в нежном возрасте, когда она была долгоногим жеребенком шоколадного цвета, неотступно следовавшим за своей матерью – крупной гнедой кобылой по имени Искра.

Сама же Береника в ту пору именовалась Соней. Так обозначил ее за невозмутимый и задумчивый характер хозяин, ветеринар ближней от меня деревни с загадочным названием Зазеркалье, деревянные избушки которой с полуразвалившимися вкраплениями кирпичных и шлакоблочных домов, размашисто рассредоточились на пологом и топком противоположном от меня берегу глубокого и довольно широкого, вытянувшегося на три километра в длину озера Зеркального с втекающей и вытекающей из него речкой Светлой. Благодаря последней вода в озере всегда была изумительно чистой и прохладной, а поверхность в тихую погоду действительно напоминало огромное зеркало.

Каждый раз, отправляясь в сельский магазин за покупками, я набивал полные карманы мелкими, собственноручно изготовленными сухариками или просто рассыпным очищенным овсом. Подобно пушечному ядру, на котором барон Мюнхгаузен летал на луну, мой велосипед с космической скоростью вносился с высокой горы через дамбу на прекрасный зеленый луг с дымящимися в атмосфере утренней свежести теплыми коровьими лепешками. Здесь, неподалеку от пасущегося крупнорогатого стада, я непременно заставал милую мне пару непарнокопытных.

Застывшие как изваяния, мать и дитя вначале насторожено, с поднятыми ушами и напряженными шеями вглядывались в меня. По мере узнавания напряжение спадало, уши опускались, шеи расслаблялись, и неторопливо, с чувством собственного достоинства, как бы сознавая степень собственной красоты, грациозные животные приближались ко мне. Обеими руками одновременно я доставал из карманов лакомство.

Мягкими, опушенными короткими волосками губами, они очень аккуратно выбирали с моих ладоней сухарики. Это было похоже на церемонию восточного чаепития, когда угощающие и угощаемые выказывают друг другу должное уважение.

Когда я обратился к хозяину с просьбой продать мне жеребенка, он по-стариковски пожевал губами, пристально изучая меня молодыми глазами, и неожиданно заявил, что на базаре за мясо больше выручит. Такой ответ из уст доброго человека меня поразил. Позже я понял, что это была просто форма вежливого отказа бывалого ответственного крестьянина пришлому горожанину, в коневодческие способности которого он не верил. Тем более что первое время обо мне циркулировало мнение как о странном и весьма легкомысленном человеке. Однако со временем ветеринар разобрался кто есть кто, зная цену деревенским сплетням, и сам предложил вернуться к лошадиному вопросу.

Случилось это после того, как я помог ему снять пчелиный рой, далеко и высоко слетевший с его пасеки. В очередной раз отправившись в сельский магазин за восполнением провизии, на половине пути из пункта А в пункт Б, под кроной матерой дикой яблони, росшей в некотором отдалении от деревни, я увидел мечущегося в растерянности старика. Бежать в деревню за помощью он опасался из-за боязни потерять рой, уже готовый лететь дальше, а лезть по голому стволу не позволял возраст.

Не долго думая, я прислонил велосипед к стволу, и использовав его в качестве лестницы, с проворством дикой обезьяны пробрался на параллельный земле большой сук, где в тени кроны шевелилась огромная гроздь медоносных насекомых. На шее у меня висела объемная сумка для продуктов, в которую я ловко и уверенно стряхнул тяжелый ком пчел, тут же застегнув ловушку на замок-бегунок.

Ветеринар по достоинству оценил мой подвиг и в порыве благодарности предложил возобновить переговоры о судьбе жеребенка, который к тому времени подрос и обрел взрослую окраску. Задав для порядка несколько тестовых вопросов, он убедился в моей теоретической продвинутости, добавив что самое главное – это доброе и ровное отношение к чувствительному животному, а опыт придет со временем. На этом и сошлись. Не прошло и недели, как новоназванная Береника переселилась ко мне на красивый холм.

Здесь ее уже ожидала золотистая Арсиноя, приведенная месяцем раньше с урочищ Горного Алтая. На правах хозяйки, как и положено в животном мире, встретила она новоприбывшую очень строго, пыталась укусить и лягнуть. Но на агрессивную Арсиною Береника не обращала никакого внимания, а только глядела на меня жалостливыми глазами и тоненько ржала. В ответ ей эхом с другого берега доносилось взволнованное ржание Искры. Пытаясь утешить, я поднес Беренике ее любимые сухарики, но она на них даже не взглянула. Тогда движимый состраданием я обнял ее за шею – трепетную и упругую. В тот же момент мне показалось будто из-за ограды загона на меня смотрит холодными синими глазами каменная Вероника…

Глава 1. Особенности sex-revolution в поселке Буха

Я знал ее уже более года, но она, как и прежде, оставалась для меня загадкой. Сведения, полученные от разных людей могли бы составить пухлую папку в руках добросовестного следователя, но они были настолько противоречивыми, что я давно махнул на них рукой, предпочитая доверять только собственному впечатлению. Такая позиция вполне соответствовала моему мироощущению анахорета, поселившегося в некотором удалении от мирской суеты в поисках душевного равновесия. Зачем копаться в прошлой жизни человека, если сам он этого не желает? Пусть будет тем, кем хочет быть!

Такая установка позволяла мне воображать, что Вероника всецело принадлежит только мне, а всё, что было с ней раньше, меня не касается и, вообще, неправда.

Была она коренной москвичкой, попавшей в наши края отбывать срок, где на поселении познакомилась с неким Григорием, мажором местного разлива, сопровождавшим отца во время благотворительного визита в женскую колонию. Несколько потерянная внутренне, но прекрасная наружно, она не выдержала натиска богатого наследника известного предпринимателя, а в прошлом вора-рецидивиста по кличке Ястреб.

И получилось так, что только освободившись, она вновь была умыкнута хватким Григорием в их родовое гнездо, в соседний от нас поселок с говорящим названием Бухалово.

Мне приходилось иногда наведываться туда в сельсовет, в ведении которого было несколько ближних деревень и мой одинокий хутор. А еще в Бухалове, несмотря на трудные 90-е годы, работали лесопилка и кирпичный завод, что для меня, одержимого безумной идеей строительства собственного ранчо, было крайне важно.

Подробностей я особенных не знаю, могу только догадываться со слов старика Пафнутия, о котором будет рассказано позже, но Вероника не сумела вписаться в новую семью, вдрызг разругавшись с родными и близкими Григория. Самому жениху, как утверждают всезнающие деревенские бабы, Вероника поставила под глаз красивый фонарь, потому что с тех пор он полюбил носить черные очки и выглядел в них очень эффектно.

Несостоявшаяся невеста вынуждена была уйти жить в полузаброшенное поселковое общежитие, которое одновременно выполняло и функции гостиницы для разного рода командированных и просто частных лиц, вроде меня. Когда-то оно не было таким унылым, по коридору слонялись жизнерадостные шофера, приехавшие на уборочную, гортанно перекликались армяне-шабашники, строившие для процветавшего совхоза новые фермы, сновали на общую кухню с кастрюлями молодые специалисты и специалистки. Одним словом, витал здоровый дух здоровых людей.

Но времена изменились. Когда я появился в гостинице-общежитии, постоянным обитателем злополучного жилища отрекомендовал себя только одинокий пожилой инвалид с приволакивающейся ногой и интересным именем Пафнутий, показавшимся мне до боли знакомым. Меня определили жить в смежную с ним маленькую двухместную комнату, и когда комендантша открывала мне дверь, сопровождая необходимыми разъяснениями, он тут же выглянул наружу, интересуясь, что за гусь будет его соседом.

Мы поговорили с ним немного о том, о сём, но о наличии третьей жилички он даже не упомянул.

Красавчик и бонвиван, испорченный вседозволенностью и обожанием многочисленных прежних пассий, Григорий не смог смириться со случившимся инцидентом, разрушавшим до основания все его миропонимание, и дал разрешительную отмашку на половой беспредел местным мужикам, жаждущим бесхозного девичьего тела. Те не преминули этим воспользоваться: после отмены социализма в стране с сопутствующим ему принципом, что в СССР секса нет, население массово переключилось жить по законам Фрейда.

Первыми подняли знамя сексуальной революции тщедушные и вечно пьяные маргиналы. Каждый раз нагружаясь самогоном внутрь и наружу, и что интересно, науськиваемые поселковыми бабами, они организованно шли штурмовать гордую и неприступную Веронику. Но их атаки Вероника отбивала достаточно легко и убедительно, так что в них просыпалось человеческое. После полученных оплеух от сильной руки девушки, они показывали способность к покаянию, размазывая по лицу кровавые сопли вперемешку с пьяными слезами.

Вторая волна оказалась для Вероники посложнее. Она состояла в основном из вроде бы нормальных по-трезвому мужиков, несколько подуставших от своих сварливых жен и безыдейных серых будней. Смущенные новыми понятиями нового времени, подогретые алкоголем и общими разговорами на известную тему, они также ринулись штурмовать желанную твердыню, в пьяном угаре уверенные, что имеют полное право реализовывать свои естественные желания и эротические фантазии.

Эту волну я и застал, вынужденный на три дня остановиться в гостинице поселка Бухалово. На лесопилке по разным причинам не хватало рабочих рук, и мне как остро нуждающемуся в досках и брусках новопоселенцу, пришлось самому принять участие в распиловке древесины. Меня это устраивало. Я имел возможность отбирать и откладывать для себя самый качественный материал.

Когда я подходил к двухэтажному кирпичному зданию, оно показалось мне вполне приличным – стандартная постройка советского образца без излишеств. Но внутренность меня ошеломила: темно-зеленые засаленные стены с обвалившейся штукатуркой были обшарпаны и сплошь исписаны неприличными словами. Впечатление упадка усиливалось видимым отсутствием жизни. О присутствии Вероники Пафнутий меня не предупредил, видимо из обоснованного опасения, что и я из породы сексуальных террористов. Об их существовании я тогда не догадывался – два вечера прошли спокойно. Но это было затишье перед последней громовой бурей.

По вечерам, после напряженного трудового дня, я готовил себе на общей кухне немудренный горячий ужин. Комендантша, она же и уборщица, снабдила меня необходимыми продуктами – картофелем, квашенной капустой, свиным салом и коровьим молоком. Чугунную сковородку и большой кухонный нож я купил в поселковом магазине. Здесь же, приятно удивленный, я обнаружил прямо на прилавке хорошие книги – «Убийство Моцарта» Дэвида Вэйса и «Дневник белогвардейца» – сборник разных авторов, в числе которых был и Савинков-Ропшин.

Повесть последнего я и читал на кухне, помешивая картошку, чтобы не пригорела, когда туда вошла рослая и статная девушка с ниспадающими черными волосами и необыкновенно синими глазами. Скользнув по мне равнодушным взглядом, не считая нужным поздороваться, она плюхнула на соседнюю конфорку кастрюлю с водой, выдвинула мощной ногой из под стола мешок с картошкой, набрала сколько надо и отошла к мойке. На мои бодрые попытки разговорить ее она никак не реагировала. Только один раз посмотрела на меня с прищуром и все. Впрочем, девушка была не в моем вкусе – слишком уж атлетичная. С такой хорошо ходить в походы, особенно в горы – если что вытащит из пропасти, но представить ее сидящей у себя на коленях было трудновато.

Изжарив до хруста картошку и демонстративно попрощавшись с невоспитанной девушкой, я отправился к себе в номер, не особенно огорчаясь, что не удалось произвести на нее впечатление. Сосредоточившись на вкусной еде и интересной в информативном смысле книге, я вскоре о ней забыл. Наевшись картошки вприкуску с добротной квашенной капустой и напившись чаю с натуральным молоком, я блаженно вытянулся на кровати, покрытой серым армейским одеялом. Повесть воинствующего террориста несколько утомила меня своими жесткими рубленными фразами. Я закрыл глаза раскрытой книгой от унылого света тусклой лампочки и задремал, приятно усталый и сытый.

Сладкая дрема была недолгой. Громкий торопливый стук в соседнюю дверь разбудил меня. Одновременно раздался топот многих ног на ведущей к нам лестнице. Должно быть, также решительно и вдохновенно в свое время поднимались и шли по Зимнему дворцу революционные матросы.