Писец. История одного туриста

Через какое-то время у площади перед тюрьмой стали собираться горожане. Я заподозрил неладное – оно было явным и бросалось в мои глаза.

Пришли даже индейцы сувару – их было около полусотни, но на площадь их не пускали, и они расположились вокруг.

Торговцы разносили по площади пирожки и булки, а женщины и дети с радостью покупали сдобное лакомство и с аппетитом тут же его поедали. Да и взрослые мужчины, пожалуй, не брезговали мучными изделиями. Полагаю, англичане любят английские булки более всего на свете.

После непродолжительного ожидания, к людям вышел чиновник, который арестовал Скайлер, и объявил, что губернатор и судья задерживаются. А ещё он попросил людей не расходиться.

Народ возмутился, но заиграла музыка и горожане развеселились. Популярные английские мелодии, которые исполняли музыканты на своих нехитрых инструментах, завели толпу. Или, может, это сделали булки со снадобьем?

Из тюрьмы послышался громкий смех – солдаты гоготали как гуси и что-то кричали. Потом они вместе с остроумными солдатскими шутками вывели из здания Скайлер и ещё одну молодую девушку. Узницы выглядели уставшими.

Они были одеты в самые простые платья. Было заметным, что они обе беременны и удивлены происходящим, а происходящее напоминало праздник, не иначе.

Я попытался подать Скайлер знак, чтобы она заметила меня, но она его не увидела. Да и не могла видеть, потому что в тот день я был индейцем. И подходить ближе я опасался по той же причине – я мог пострадать от британского шовинизма.

Через пару-тройку минут прибыли губернатор и судья. Они были весёлыми и пританцовывали.

Губернатор взошёл на трибуну для спикеров, которая находилась на возвышении рядом с тюрьмой.

Он открыл рот, но засмеялся, и толпа поддержала его. Чиновник подождал, пока буря народной радости стихнет, и продолжил.

– Друзья! Братья и сёстры! Подданные Его Величества! Мы собрались здесь по случаю приговора, который… который вынес наш… самый справедливый и королевский суд! Ха-ха-ха!

Горожане танцевали, пели, и, казалось, не слушали своего губернатора. Но чиновника это не смущало, и он продолжал. Ему приходилось даже кричать.

– Приговор, я уверен, не менее справедливый, чем наш суд! Ха-ха-ха! Судья, идите сюда – огласите!

На трибуну поднялся смеющийся судья со слезами на глазах. Он был небольшого роста и худой, и находился в возрасте, который некоторые называют преддеменционным.

Дети со смехом носились по площади и задирали танцующим женщинам их пуританские юбки. Отовсюду слышался весёлый смех.

Правда, некоторые горожане, по какой то причине, рыдали. Веселье набирало обороты и превращалось в истерику. Кто-то смелый уже катался по земле и кричал, что он вертел-таки короля и весь его двор.

Судья что-то говорил, но толпа и музыка заглушали доброго старичка. Тогда к музыкантам подошёл священник и заехал в ухо одному из них большим железным крестом.

Музыканты прекратили извлекать звуки из нехитрых инструментов – по всей видимости, авторитет церкви и её служителей, имел немалый вес, как и тот крест, которым они напоминали своим прихожанам об этом самом авторитете.

Послышались недовольные крики из толпы, но люди продолжали танцевать и без музыки.

–… помилованы именем Короля нашего Карла Второго… и приговорены к условному сроку заключения, – говорил судья и посмеивался.

Послышался свист, и на трибуну снова влез губернатор. Он оттолкнул судью и тот скатился на землю.

– А где же справедливость? Зачем портить людям праздник?! Даёшь смертный приговор!

Чиновник три раза ударился лбом о трибуну, чем и вызвал восторг у публики – толпа взревела.

Всё это походило на безумие, а индейцы сидели с раскрытыми ртами, потому что такого зрелищного представления они ещё никогда не видели. И увидели ли когда-нибудь потом?

– Даёшь смерть! Смерть! Смерть колдуньям! – кричала толпа.

Женщины начали прорываться к арестанткам, чтобы вырвать им волосы и выдавить глаза. А у некоторых из-за чрезмерного желания расправиться с подсудимыми изо рта пошла пена.

Солдат это веселило, но они отпихивали ретивых зрительниц толчками в лицо и стряхивали ротовую пену со своих рукавов.

Я не знал, что делать – средство индейской Скайлер действовало самым неожиданным образом.

– Колдуньи приговариваются к сожжению! Музыка! – крикнул губернатор.

Музыканты заиграли под всеобщее одобрение, и танцы продолжались.

К столбам, которые были заранее установлены рядом с трибуной, принесли хворост.

Я готов был кинуться к Скайлер, но почему-то не сделал этого.

Приговорённых губернатором «ведьм» со смехом и ругательствами привязали к столбам.

Некоторые горожанки плевались и швыряли в них камни, а дети последовали примеру своих мамаш. Камни попадали в лицо, грудь и живот привязанных женщин – они не могли уворачиваться и плакали.

Я так взволновался, что моё сердце сжалось в комок. Мне и самому хотелось рыдать!

Я снова порывался кинуться на помощь, но мой Kewpie отговорил меня, и, к тому же, я вовремя вспомнил о Патриции в ресторане.

Я решил бежать из города, чтобы не видеть этой печальной картины, но откуда-то появился старина Уизли.

Он начал прорываться к Скайлер, и кричать, что она беременна и что её нужно отпустить. Но танцующие люди смеялись в его аристократическое лицо – их глаза помутнели и, казалось, они и сами не понимали что происходит.

Уизли выдернул из-за пояса свой чудесный пистолет и выстрелил в воздух. Полагаю, толпа расценила выстрел как угрозу – один сухонький мужичонка схватил виконта и повис на нём, как ребёнок виснет на своём родителе, если ему не покупают нужную игрушку.

К повисшему человеку присоединились другие добрые горожане – они повалили виконта на землю и стали прыгать на нём, как на батуте. При этом, они продолжали смеяться, и даже умудрялись танцевать. Хоть я и ненавидел виконта всей своей душой, но в тот день я ему посочувствовал.

Какая-то женщина подняла руку, которая держала оторванное от виконта ухо. Толпу это, конечно, возбудило, и Уизли стали рвать на куски. Индейцы, хоть и привыкли к кровавым ритуалам, но в тот день они недоумевали – сильное недоумение читалось на их прекрасных лицах.

Я жалею о том, что Уизли принял смерть не от моей руки и в честном поединке, и не с улыбкой на лице. Но каждому – свой конец. Может, такую смерть он и заслуживал? Кто знает…

Священник спел какую-то молитву, но его никто не слышал, да и не слушал, пожалуй.

Хворост подожгли и огонь разгорался с мучительной неспешностью. Несчастные «ведьмы» кричали и умоляли их пощадить, но толпа смеялась, дети передразнивали орущих от боли и ужаса женщин, а пламя пожирало-таки своих жертв.

Я не буду описывать как лопаются животы беременных, которых сжигают заживо, потому что не хочу – даже мне такие воспоминания могут испортить настроение. Скажу лишь, что «ведьм» в человеческой истории сжигали чаще, чем вы, возможно, думаете.

В тот день я убежал-таки с той злополучной площади и два дня не мог прийти в себя.

Получалось, что если бы я не влез в ход событий со своим долбаным порошком, Скайлер бы не сгорела в костре, а отделалась бы лёгким испугом и королевским помилованием, и родила бы виконту наследника.

А я смог бы сам разделаться с Уизли, как того сам желал. Но кто же знал, что случится так, как случилось? Такие дела.

Но муки совести и чувство вины какое-то время не давали мне покоя.