Последний бой либертарианцев был коротким – складывалось впечатление, что они сами накалывались на копья римлян и подставляли свои шеи под вражеские гладиусы. Это было похожим на массовое самоубийство.
Те, кому не хватило духа принести себя в жертву своей прекрасной идее, были пленены добрыми римлянами.
Я отыграл «Праздник к нам приходит» в последний раз – это был реквием по славному двухлетнему движению тысяч людей по Аппенинам в поисках свободы.
Нашли ли они её? Этот вопрос философский, и я не желаю тратить своё и ваше время на бесплодные рассуждения.
Сама по себе свобода – штука и относительная, и до глубины личная. Свободу нельзя измерить – её можно лишь ощутить, пожалуй.
В тот момент я ощутил её всем своим сердцем вкупе со своей беспокойной душой и отбил-таки лошадь у одного всадника – вероятно, он устал рубить крепкие либертарианские тела и потерял бдительность.
Рожок дудя снова сыграл Марцеллусу добрую службу и был использован им как грозное оружие.
На этот раз Марцеллус в первую очередь дал дудкой по морде лошади – она от неожиданности и наглости моего Kewpie взбрыкнула и сбросила с себя крассовского солдата. Но после многократного контакта с головой сбитого всадника, инструмент пришёл в негодность, и мне пришлось его выбросить.
Я матерился, но кое-как залез на кобылу и поскакал за Спартакусом и Корнелией – они неслись вдвоём на одной лошади, которую, вероятно, Спартакус тоже получил от римлянина, по направлению к голубому заливу.
Супруги пересекли поле и скрылись в лесной чаще. По-видимому, враги не обратили внимания на беглецов, потому что хотели побыстрее закончить утомительную резню, и не отвлекались на пустяки.
Я ехал и думал о том, что трагедия Спартакуса не в том, что он проиграл свою битву, а в том, что его след в истории оказался другого размера и с другим рисунком. Искажённое представление потомков о вожде либертарианцев и о его устремлениях печалило меня более, чем разгром целой армии.
У каменного обрыва, с которого открывался живописный морской пейзаж, беглецы спешились и обнялись.
– А, Марцеллус! Хорошо, что ты здесь! – сказал Спартакус, когда я подъехал.
– Куда теперь? Найти лодку? – спросил я.
– Не нужно лодки. Мы останемся здесь.
– Но они нас схватят! Нужно бежать!
– Беги! Только сначала сделай последнее доброе дело для нас с Корнелией, дружище!
– О чём ты, Спартакус?
– Мы не хотим, чтобы наши головы украшали римские колонны! – сказала Корнелия. – Ты понимаешь?
– Понимаю, но…
– У нас мало времени! Когда мы закончим, спрячь нас. Чтобы ни одна римская собака не нашла! – сказал Спартакус.
Я пообещал выполнить их просьбу.
– Спасибо, друг!
Спартакус обнял меня, а Корнелия поцеловала в левую или в правую щёку.
Великий, но поверженный полководец снял с пояса длинный нож. Я из деликатности отошёл в сторону и старался не смотреть на этих двух симпатичных мне людей, чтобы не мешать им насладиться последними мгновениями жизни.
Но мой Kewpie так и не смог оторвать от них своего взгляда – он любил драмы.
Они ещё раз обнялись, и Спартакус направил лезвие в своё сердце.
– Дай мне, – сказала Корнелия и с женской аккуратностью взяла нож из рук супруга.
Они смотрели друг другу в глаза, но в их взглядах я не увидел ни страха, ни печали.
Корнелия с силой вдавила нож в свой живот и на пурпурном платье появилось тёмное кровавое пятно.
– Не больно, Спартакус, – сказала она. – Только жаль, что он так и не увидел света.
Спартакус прослезился.
Картина и в самом деле была трогательной, и неудивительно, что на глазах Марцеллуса тоже появились слёзы.
Корнелия закрыла глаза и осела в объятиях Спартакуса. Он поцеловал её, положил на землю и достал из её тела окровавленный нож.
Потом он повернулся к морю и перерезал себе горло.
Так закончилась история двухлетнего противостояния, которое в умных книжках принято называть «восстанием рабов».
Я подождал, пока Спартакус не испустил дух, и уже собирался захоронить тела, как заметил бегущего ко мне человека. Он махал мне своей рукой и что-то кричал.
Когда он подбежал, я узнал в том человеке того самого Гура, которого знал ещё с Везувия.
– Думал, опоздаю! Хорошо придумал, Марцеллус! Скажем, что замочили ублюдков, и поделим денежки пополам! Ты ведь не хочешь забрать всё себе?
– Ты о чём Гур?
– Как о чём? О вознаграждении! За их головы обещали десять талантов серебра! Десять, Марцеллус! По пять на брата!
– Не брат ты мне!
– Брось, друг! Головы будем отпиливать, или так сдадим?
– Будем, – сказал я.
Я поднял нож Спартакуса с земли.
– Не успеем! – сказал я и показал своей рукой в сторону леса. – Смотри! Они уже здесь!
Гур повернулся к лесу, а я схватил его за шею и всадил нож под рёбра доброго дельца.
Я не хотел нарушать своё обещание, которое дал Спартакусу с Корнелией и продать их головы врагам. Надеюсь, вы меня понимаете.
Да и стали бы римляне платить нам с Гуром? Полагаю, вряд ли. Ведь мы для них тоже были рабами, да и бунтарями к тому же, – а это ни в какие ворота не пролезет!
Так что иначе я тогда поступить не мог. Или-таки мог?