Старый дом под черепичной крышей

– Думаю, что скоро мы встретится, – проговорил Батист. – Я сегодня-завтра наведу справка и если всё о-кей, то наш договор будет в силе. Кстати, гармониста и барашек я тоже буду покупать.

После этих слов Батист пожал всем руки и ушёл, Тараканов и доцент остались одни.

..................

«А молодец всё-таки Антон, что взял меня с собой, а не послушал своего брата и учителя, – думал Свистопляс, находясь в антоновом кармане, – где бы я это всё услышал, плохо одно, что выглянуть нельзя и осмотреться, а главное, нельзя увидеть ту игрушку, о какой говорят эти господа». Одного из говоривших Свистопляс признал, это – Фома Фомич, а вот другого голоса он никогда не слышал. «А вдруг это Глиня стоит перед ними на столе, а он Свистопляс даже и не знает, хотя находится совсем рядом, – подумал кентавр.– В этом случае можно подскакать полным галопом к столу , громко крикнуть их воинственный клич «Смелым – Слава ! – Трусам – Позор!», Глиня сразу поймёт, что это его друг, прыгнет со стола прямо ему на спину и, поминай как их звали, ведь никто не умеет так быстро скакать как Свистопляс».

Но через минуту, он уже отверг это решение, потому как спастись самим, подумал он, – мало чести для настоящих воинов, главное для них спасти тех, кто попал в беду, то есть остальных глиняшек: Катерину, Дуню, Пустолая…, а тут уже спешка не нужна, а лучше узнать, где они находятся?

Как понял Свистопляс. эти господа озабочены тем же, так зачем им мешать, пусть ищут, а для выручки друга Глини он придумает другой план. Ещё его остановила от решительных действий информация о Ваське, козочке и овечке. Конечно, Батист не назвал их по имени, но он же чётко сказал, и Свистопляс хорошо это слышал: «Гармониста и барашек я тоже буду покупать». Понятно, что этот иностранец не знал их имён, важно, что речь шла о гармонисте и барашке, и ясно, что он их тоже хочет купить. Здесь надо подумать.

....................

– Осторожный, – сказал Эдуард Аркадьевич Фоме Фомичу про иностранца после его ухода, сидя в кресле-качалке, – проверить решил.

Забродин стоял напротив него, опершись на спинку стула. Вид у него был явно не торжествующий, а скорее наоборот.

– А вы как бы на его месте поступили? – немного помолчав, сказал Фома Фомич, – все мы рискуем, а он так больше нашего, вот и стелет соломки.

А всё-таки, Позолтин был прав, – сказал доцент Фоме Фомичу. – Знаешь, у меня сейчас смешанные чувства. С одной стороны я раньше всегда хотел, чтобы он был неправ. Вот и в своей докторской диссертации я об игрушке ничего не говорю. У меня на носу защита, а тут всплывают вещественные доказательства, что она была и есть… Я не могу о ней ничего не сказать…

– Ты, Эдик, не волнуйся, – утешительно сказал директор свалки.

– Как же мне не волноваться, – начал горячо говорить Забродин.– Оппоненты тоже не дураки. Они читали труды Позолотина. Правда, на мировой уровень эта информация не выплеснулась, но как знать. Нужна пауза, а паузы может и не быть. Возьмёт какой-нибудь коллекционер и продаст игрушечку иностранцам, а они люди дошлые, копейку умеют делать. На весь мир растрезвонят, что в Саратове найдена уникальная игрушка, и уж, как пить дать, вспомнят и Позолотина, а потом доберутся и до меня. Что там говорить о коллекционерах, когда мы сами собираемся сделать то же самое. Логика говорит мне, что лучше б её и не было, а если нашлась, так её надо закопать подалее, чтоб уж не нашли больше никто никогда. А, с другой стороны, чую, что на этой игрушке можно хорошо заработать. Вот какие диаметрально противоположные мысли у меня в голове.

– Сними с защиты докторскую диссертацию, – тихо сказал Фома Фомич.

– Как это снять!?.. Как это снять?! – возмутился Забродин. – Я столько потратил времени и сил, чтобы её написать,… и как же снять..?

– Прости… Тебе что, Эдик, славы захотелось?!– Фома Фомич заговорил твёрдо и резко. Тебе что, в доктора наук выйти захотелось?… Если я тебе говорю, что снять, значит – снять! – и вкрадчиво, понизив голос, с нажимом в интонации добавил. – Пока нельзя, Эдуард, по-ка…

– Не могу я этого сделать!

– Можешь и сделаешь! – твёрдо и безапелляционно сказал Фома Фомич.

– Нет,… не могу, – отрицательно покачал головой доцент.

– А ты, прежде чем неткать, да головой мотать, как бугай в колхозном стаде от мух, вспомни, кто тебя в люди вывел? Ты перед кем сейчас нос дерёшь?!.. Фома Фомич тебе такого указания не давал – нос задирать. – Голос Фомы Фомича крепчал, становился злее и напористее. – Вот когда я тебе такое указание, Эдуардушка, дам, нос задирать, – тогда и задерёшь. А ты думал, что раз стал доцентом и председателем комиссии по вывозке за рубеж культурных ценностей, то тебе Фома Фомич стал и не нужен… Нет, милок,.. как ещё нужен… Стоит мне захотеть и твоя диссертация вернётся из Москвы. Ты, как вижу, забыл, кто из тебя человека сделал? Что ж, надо тебе напомнить о том, как ты на свалке, – Фома Фомич постучал пальцем по краю стола, – на моей, заметь, таракановской свалке, старинные вещи собирал. А кто тебя заметил, а кто тебя после института на кафедру определил; потом, не без моей ли ты помощи комиссию возглавил!?

Фома Фомич откинулся в кресле и отечески продолжил. – Я, Эдик, своего человека растил… Я тебя выдвинул, так я тебя и задвину, если захочу. А если надо, то вместе с мусором закопаю. Ты думаешь, если ты заведующий кафедрой, так мне до тебя уже и не дотянуться? Да у нас, братец, всё в стране на таких как я держится, на Таракановых. Если Фомы Фомичи захотят страну перевернуть и на голову поставить, перевернут и поставят. А ты… Кто ты есть? Посмотри на себя…

– Фома Фомич,… отец родной,… может чего лишку сказал,… не губите,… лучше посоветуйте, – и Забродин, встав на колени, и подойдя на коленях к креслу-качалке, в котором сидел Фома Фомич, стал целовать руки и колени Тараканова.

– Ну, полно,… полно,… вижу твоё раскаяние, …полно. Склонённую голову меч не сечёт,… полно,– проговорил снисходительно Тараканов, приподнимая Эдуарда Аркадьевича с колен.

– Так как мне быть-то, Фома Фомич!?.. – воскликнул Забродин, сложив руки ладошками у собственной груди. – Подскажите, голова кругом идёт,.. в толк взять не могу, – продолжал говорить Забродин просящим, полным отчаянья голосом.

– А вот это уже другое дело… – мягко сказал Фома Фомич, это правильная нота. Именно так, Эдуардушка, и надо. Именно так… А, Фома Фомич, посоветует, а как же не посоветовать… В ваших глиняных куклах, Эдуард Аркадьевич, я не очень разбираюсь. Можно даже сказать, что совсем не разбираюсь. Зато у меня есть люди, которые в этом понимают, вы второй из них.

– Кто первый?.. Не Позолотин ли воскрес? – спросил испуганно доцент.

– Вот… вот, – И Фома Фомич изучающе посмотрел на Забродина.

– Я думал его уж косточки сгнили… – с дрожащими губами сказал Забродин.

– Догадливый ты, Эдуардушка, за что всегда я тебя и ценил. А теперь слушай, что тебе Фома Фомич скажет… Эту игрушечку мы профессору покажем. И если это та самая, тогда это будет уже другое дело и другая цена, и другой оборот…

– Какой оборот? – переспросил Забродин.

– А такой, Эдуард Аркадьевич, что я – Фома Фомич, директор свалки спас народное достояние, а ты учёный муж, подвергал сомнению, выдвинутую профессором Позолотиным, научную гипотезу, что и выразил в своей диссертации. Что, съел? – и Фома Фомич захохотал. Его лицо выражало необычайное удовольствие, щёки подпрыгивали, а вместо глаз образовались две симпатичные лучезарные трещинки.

– Вы этого не сделаете… Вы этого не сделаете!!! – проговорил испуганно Забродин, встав опять перед Таракановым на колени.

На Забродина жалко было смотреть, с трясущимися руками, в запотевших очках, с сузившимися плечами, он уже не был тем самодовольным Забродиным, какого мальчишки видели в начале встречи. И им теперь было понятно, что именно Фома Фомич, директор свалки и есть самый главный. Они не мигая смотрели из своего укрытия на директора и Забродина, стараясь не пропустить ни одного слова.

– А хорошо, что мы не ушли, – прошептал Антон брату.

– Тихо ты… – оборвал его Костя.

Мальчишки увидели, как Эдуард Аркадьевич, снова был поднят с колен и как он тяжело сел на стул. Фома Фомич наклонился вперёд, похлопал ладошкой по колену Забродина и сказал весело и непринуждённо:

– А вот тут ты прав,… конечно, не сделаю, – облизнув губы, проговорил директор, – чего испугался… мне, Тараканову, медаль не нужна. Нам, Фомам Фомичам, власть нужна, а не слава. Ты вот своим умишком думаешь, что я к губернатору пойду по игрушке вопрос решать. Ан, нет. Я к такому же Фоме Фомичу пойду, под кем этот самый губернатор ходит. К другому такому же Тараканову, и мы с ним обязательно найдём общий язык. Тараканов с Таракановым всегда договорится. Вот так вот, Ероха – воха. – Он сжал пальцы в кулак, поднёс кулак к своему лицу и впился в этот кулак взглядом. И, помолчав, добавил. – Ты вот председатель экспертной комиссии – ходишь подо мной, а другой ходит тоже под таким же Таракановым как и ты, только под другим. Таракановы – сила. А ты, поди, думаешь «на законе, на конституции страна стоит»… нет, дорогой, – на Таракановых она стоит… на Таракановых. Таракановы её и фундамент, и стены, и крыша, если угодно!

После сказанного Фома Фомич опять помолчал и проговорил уже без пафоса:

– Ты вот что, – и он поманил к себе пальцем доцента, а когда тот нагнулся в направлении сидящего Фомы Фомича, проговорил негромко. – Ты не бойся и не трепещи как заячий хвост. Мы сделаем так, что и овцы будут целы и волки сыты, не дрейфь… Мы игрушку эту за границу сплавим, там придержим, обнародовать не будем. Ты свою диссертацию защитишь… Я стану председателем ассоциации директоров свалок. Позолотина, придёт время, из мёртвых воскресим. Да ещё и его спасителями окажемся. Вот тогда и крикнем об игрушке. Я, разумеется, буду спасителем игрушки. Ты немного покаешься и признаешь правоту Позолотина, а звание доктора наук у тебя уже никто не отнимет и кафедры тоже. Позолотина выпустим тогда, когда это будет нам надо, ни часом раньше. К Позолотину мировая общественность прислушается, начнётся игрушечный шум. А игрушка-то, уже за границей, тю-тю. И тебя из- под удара с твоей комиссией выведем. Откуда же ты мог знать, что это раритет? Игрушка вскоре займёт подобающее ей место в мировой культурной нише, потянет на себя очень хорошие деньги, а это миллионы зелёненьких. И все довольны. – Фома Фомич от удовольствия и предвкушения того, о чём говорил, даже показал доценту кончик языка. Ну, что, мол,… съел, так-то вот. Фома Фомич всё продумал…

– Ну, вы голова, Фома Фомич. Этого я от вас не ожидал, – сказал удивлённо доцент.

Эдуард Аркадьевич откинулся на спинку, достал платочек и стал вытирать лоб.

– Ладно, не хвали, сам знаю. – Небрежно двинул рукой директор.

– А о какой, Фома Фомич, игрушке говорил иностранец, я не понял, но при нём выяснять не стал? Какой-то гармонист?.. барашки?.. Поясните, что к чему? – спросил доцент.

– Моя промашка, Эдуард,… моя… Батист у меня вчера был и подобную игрушку видел, в руках вертел. Только там фигурки другие были, вот о них он и говорил. Гармонист там был, козочка и овечка.

– Как!? – ахнул Забродин. – Откуда они у вас? А я тут как фигляр!… Сцены перед французом устраиваю…

– Да всё просто, – махнул рукой Тараканов, – говорю же, что я маху дал. В доме, что я приобрёл, ты знаешь, игрушки эти были. Штуки три Зинуля в квартиру привезла. Этот Батист у меня в гостях был, на них весь вечер, пялился. Так что они там за границей не умнее нас с тобой, только форсу много.

– Так она что, эта игрушка, у вас!?

– Не-ет… уже не у меня…

– Как!?

– Эта Зиночка с куриными мозгами, выбросила их в окно, – Фома Фомич поморщился.